— «Тайм» — один из журналов, которому можно доверять, — заявляет Уолли Блюм, — потому что всегда знаешь, какую надо делать поправку на политические пристрастия журналистов.
Восстановивший присутствие духа Автомобилист бодро соглашается и возвращается к вопросу о разнице между Клиффордом Ирвингом и Говардом Хьюзом.
Потом все трое отправляются в ресторан, где заказывают омаров, и до десяти вечера ковыряются в их панцирях. Наконец Автомобилист зевает, так как настает время его отхода ко сну, и, подмигивая, просит всех его извинить, намекая этим на то, что не позволит какой-то климактерической суке помешать его ночному покою. Невзирая на протесты Уолли, он достает из бумажника две купюры по сто песо и кладет их рядом со своей тарелкой. Когда Бетти предлагает купить еще бутылку и распить ее у него на балконе, он галантно объясняет, что в других обстоятельствах был бы счастлив это сделать, но завтра из Штатов прибывает его новая коробка передач, а он любит ковать железо, пока горячо. Как-нибудь в другой раз. Он пожимает руку Бетти, разворачивается и, стараясь ровно держаться на ногах, начинает подниматься по лестнице.
МРАК ПУЭРТО-САНКТО
И вот все начинается снова — вой, возня, шум и гвалт — опять эти собаки — предрассветный лай, который слышится в горах на юге и захватывает весь город как раз в тот момент, когда уже кажется, что сукины дети угомонились и теперь можно немного поспать.
Чиф начинает поскуливать. Автомобилист зарывается под подушку, проклиная ночь, собак, этот город и свою безумную жену, которой и пришла в голову мысль сюда приехать — черт бы ее побрал! Почему он оказался здесь — вопрошает он у мрака — а не в Йозмите, Мэриленде или даже на Шекспировском фестивале в Эшленде? Почему в этой неразберихе теней и колючек?
Справедливый вопрос. Я и сам когда-то задавал его себе. Это произошло в один прекрасный день, вскоре после того, как Бетси заявила, что мы расходимся окончательно, и мы все узнали, что отец неизлечим (конечно, Автомобилист напомнил мне его, не столько своей внешностью, сколько замашками, свойственными именно этому типу американцев, — прямой спиной, подмигиваниями, манерой обращения с механиками и техникой и многим другим). Врачи так часто предупреждали нас о назначенном сроке, а отец умудрялся настолько растягивать отпущенное ему время, что мы с Бадди втайне были уверены — нашего упрямого техасского отца может сломить только возраст. Руки и ноги у него истончились, голова болталась на макаронине шеи, но мы продолжали надеяться, что в последний момент из-за горизонта придет какое-нибудь спасение.
И папа тоже рассчитывал.
— Думаю, скоро они откажутся от всех этих исследований. Только посмотрите, какая мускулатура... — он задирает штанину и криво улыбается, глядя на подергивающуюся и трясущуюся плоть, — ...мышцы перекатываются, как крысы по палубе текущей шаланды.
Да-да, соглашались мы. А потом как-то в сентябре мы отправились на козье пастбище, чтобы пристрелять винтовки и обсудить, куда бы нам двинуть осенью на охоту. И тут папа опускает ружье и говорит:
— Этот чертов приклад трясется, как собака во время поноса. Давайте прокатимся куда-нибудь в другое место...
...и все поняли, что наша поездка станет последней. Мы с братом начали обсуждать это тем же вечером. Я знал, куда хочу. Бадди сомневался, но решил, что старшему брату виднее. И на следующий день мы сообщили о нашем плане папе, когда тот готовил на заднем дворе барбекю.
— Я не прочь прокатиться на юг. Но почему именно это Пуэрто-Санкто? Что там такого особенного?
— Дев утверждает, что там что-то есть такое, — ответил Бадди.
— Он просто хочет показать нам, где прятался в течение полугода, — заметил отец. — Это уже само по себе является достопримечательностью.
— В какой-то мере, — согласился я. Все знали о том, что я много лет мечтал свозить их туда. — Но не только из-за этого — в том месте есть что-то первобытное, доисторическое...
— Как раз то, что нужно человеку, когда он попадает в затруднительное положение, — вставила мама. — Ощущение доисторического очень помогает.
— Может, снова слетаем на Юкон, — предложил отец. — Половим рыбку.
— Да ну ее! — откликнулся я. — Ты всю жизнь таскал меня по своим местам. Теперь моя очередь.
— Да он же развалится по дороге в Мексику! — вскричала мама. — Он не смог вынести даже поездки в Портленд на Парад роз.
— Все я вынесу, — возразил отец. — Это не проблема.
— «Это не проблема!» Сотни миль по мексиканским дорогам в твоем плачевном состоянии.
— Я же сказал, что вынесу, — повторил отец, бросая ей гамбургер, и, повернувшись, уставился на меня сквозь дым. — Единственное, что я хочу знать, это, во-первых, почему Пуэрто-Санкто и, во-вторых, что ты там задумал?
Я не ответил. Все и так знали, что у меня на уме.
— О нет! — перевела на меня взгляд мама. — Если ты считаешь, что увезешь его и снова уговоришь опять привезти сюда...
— Женщина, я уже много лет являюсь законопослушным гражданином. Я был бы очень благодарен, если бы ты предоставила мне самостоятельно решать, куда ехать и что привозить.
Много лет назад, в начале шестидесятых, мы с Бадди пытались вырастить грибы-псилоцибы в кадках из-под брынзы на маслобойне, которую папа оставил Бадди после того, как уехал из Орегона. Бад занимался кое-какой исследовательской деятельностью, и культуру спор ему послали прямо из министерства сельского хозяйства вместе с последними сведениями о разведении грибниц на гидропонике. Мы с Бадом провели в кадку шланг для подачи воздуха, смешали необходимые питательные вещества, добавили в них культуру и начали наблюдать за ее развитием через микроскоп. Пределом наших мечтаний являлось получение раствора псилоцибина, чтобы потом его можно было добавлять в вино. Мы считали, что сможем торговать им, назвав его «Напиток богов». Единственное, что нам удалось получить, это горы дрожжевой смеси.
Однако в одной из заказанных Бадди культур оказалось небольшое количество экстракта активного ингредиента, — думаю, он был помещен туда для того, чтобы мы могли сравнить полученные результаты с образцом. Именно этот пакет принес с почты папа. Он был настроен крайне скептически.
— Вот эта чушь собачья? — На дне крохотной пробирки размером меньше карандаша виднелась одна шестнадцатая дюйма белого порошка. — И из-за этого было столько разговоров?!
Я высыпал порошок в бутылку с содовой, и он растворился с легким шипением.
— Думаю, это необходимая доза, — заметил я и начал разливать напиток по стаканам. — А может, чуть больше.
— Ну, тогда я тоже выпью, — ответил папа. — Надо же знать, из-за чего весь сыр-бор.
Нас было пятеро — Бадди, я, Микки Райт, брат Бетси Джил и наш папа, который редко и бутылку пива-то допивал до конца. Когда мы опорожнили свои стаканы, на дне бутылки еще кое-что оставалось, и папа долил себе.
— Надо же мне получить хоть какое-то представление, а то я уже столько слышал об этом.
Мы перешли в гостиную и начали ждать — у всех нас уже был некоторый опыт в этом деле. Женщины ушли в торговый центр. Время клонилось к вечеру. Помню, мы смотрели по телевизору последний бой Фулмера против Базилио. Потом вернулись женщины, и заглянувшая к нам мама спросила: «Кто побеждает?»
— А кто дерется, ты знаешь? — с хулиганской ухмылкой осведомился папа.
Однако через час никакой ухмылки на его лице уже не осталось. Он с отчаянным видом ходил взад и вперед по комнате, то и дело встряхивая руками, словно они были мокрыми.
— Эта чертова гадость просочилась в мои нервные окончания! — Может, это и стало причиной его заболевания? Мы все не могли отделаться от этой мысли.
К концу того ужасного вечера папа уже клялся:
— Если вы попробуете производить это дерьмо, я на четвереньках доползу до Вашингтона и потребую, чтобы оно было запрещено!
Позднее он согласился, что результаты эксперимента не могут считаться достоверными, но поклялся, что больше никогда не станет его повторять.
— Никогда, — повторял он. — Только если меня припрут к стенке и приставят нож к горлу!
Приблизительно это и произошло в том сентябре.
Мы втроем долетели до Феникса, взяли напрокат «виннебаго» и двинулись в Мексику — Бадди за рулем, а мы с папой — решая, какую музыку поставить: Рей Чарльз вполне клево, зато от Боба Даппы и Фрэнка Зилана мозги начинают лучше работать.
Чем больше мы продвигались на юг, тем становилось жарче. А вместе с повышавшейся температурой разгорались страсти. Нас уже десять раз лишали наследства, и столько же раз папа требовал довезти его до ближайшего аэропорта, чтобы он мог вернуться из этой крысиной дыры в цивилизованный мир. Однако всякий раз, когда мы останавливались на ночь, он утихомиривался. Ему даже начало нравиться мексиканское пиво.
— Но свою наркоту держите при себе, — предупреждал он. — Может, тело мое и расклеилось, зато с головой у меня, слава Богу, все в порядке.
Когда мы достигли Пуэрто-Санкто, папа выбросил уже все кассеты, а Бадди приобрел какие-то фармацевтические возбудители. Настроение у всех было превосходное. Я хотел въехать в город, сидя за рулем, и, не успев свернуть на первую за сотни миль мощеную улицу, тут же наскочил на выступавшую крышку люка, которая пробила дыру в нашем бензобаке. Мы вполне могли бы доползти до гостиницы, но папа воспротивился, заявив, чтобы мы с Бадди пешком отправлялись в город, пока он посторожит машину.
— Дайте-ка мне пару своих таблеток перед уходом, — проворчал он, — чтобы у меня были силы сражаться с местными негодяями.
И мы отдали ему риталин. Потом доехали до самого большого гаража, который нам удалось отыскать, и оставили его с машиной. Мы с Бадди пешком перешли через реку, добрались до города, сняли номер в гостинице на берегу, а потом просадили сорок баксов, пытаясь купить килограмм самой лучшей травки, которую я когда-либо курил. Продавала ее какая-то хиппи, у которой не было ничего, кроме загара и моря обещаний.