У дальнего края стола стояла красная матерчатая сумочка с амулетами, которые мама сочла необходимыми для моего хеллоуинского костюма. Теперь это все не имеет значения, разве что ниточка в руках у Дэвида приведет к цели и я этих заклинателей демонов найду. А если нет — я завтра буду сторожить дверь, а не веселиться на маскараде. Одеваться в сексуальный кожаный прикид, чтобы раздавать конфеты и помидоры восьмилетним детишкам, — совершенно лишнее.
Я пила кофе и поглядывала на телефон, молча уговаривая его позвонить. Подумала, не надо ли мне позвонить Гленну. Если трубку брала мама, он, конечно, ничего ей не рассказал.
Я уже потянулась к трубке, когда от входной двери послышался уютный и знакомый звук маминых шагов. Я отдернула руку. Нет смысла волновать ее вдобавок к предстоящему разговору: мне все еще предстояло спросить ее, как снять действие зелья забвения.
— Мамочка, спасибо за завтрак, — сказала я, когда она шумно вошла и направилась к кофеварке. Она искала для меня куртку, и я слышала, как она переворачивается сейчас в сушильной машине, проветриваясь. — И спасибо, что впустила меня сегодня утром, когда я вломилась.
Она опустилась на стул напротив меня, поставила кофе на линолеум стола, поцарапанный и с выцветшим от времени узором.
— Мне редко приходится последнее время быть мамочкой, тем более что ты мне не говоришь, когда у тебя не все хорошо.
Она многозначительно посмотрела на два покрасневших укуса у меня на шее, и сладкое молоко стало безвкусным у меня на языке от приступа стыда.
— Ну, прости, — сказала я, отодвигая пустую тарелку прочь от ее острого взгляда. И чувствовала я себя очень неловко. Зелья памяти запрещены, потому что не снимаются чисто. В отличие от амулетов и лей-линейных чар, они порождают физические изменения в мозгу, а физические изменения невозможно обратить с помощью соли, как химические. Мне нужно было контр-заклинание.
Собравшись с мужеством, я выпалила:
— Ма, мне нужно обратить действие зелья памяти.
Она приподняла брови, снова глянула на мою шею.
— Тебе нужны чары Пандоры? Для кого?
И близко она не была такой сумасшедшей, как я думала. Воодушевленная тем, что она знает, как по-настоящему называется то, что я ищу, я сказала:
— Для меня.
Прозвучало это грустно, и мама, услышав мои виноватые интонации, даже испугалась слегка.
— О чем забытом ты теперь вспомнила? — спросила она.
Охватив чашку ладонями, я согревала себе душу. В холодный день включили отопление, но оно никак не могло добраться до моей заледеневшей изнутри сути. Я водила пальцами по узору браслета Кистена. Вот все, что у меня от него осталось — браслет и бильярдный стол.
— Меня укусил вампир, который убил Кистена, — прошептала я.
Застывшая поза матери чуть оживилась, она вздохнула, будто прощала меня, взяла меня за руку. В старомодном платье она казалась пожилой женщиной, но руки выдавали ее молодость. Вот жалко, что она держится так, будто жизнь ее близится к концу. Она ведь еще даже не начиналась.
— Милая, — сказала она, и я посмотрела ей в глаза, полные сострадания, — я тебе очень, очень сочувствую. Может быть, лучше было бы забыть об этом? Зачем такое помнить?
— Потому что так надо, — ответила я, вытирая глаза и высвобождая руку. — Кто-то его убил, а я там была. — Я заморгала, пытаясь взять себя в руки. — И должна выяснить, кто это был. Должна.
— Если ты заставила себя забыть, то тебе не понравится то, что ты узнаешь, — возразила она, и какой-то старый страх, не связанный со мной, отразился у нее на лице. — Оставь так.
— Но ведь это Дженкс… — начала я, но она взяла меня за обе руки, остановив мою речь.
— Скажи, — вдруг начала она, — что ты делала, когда вспомнила? Что включило память?
Я уставилась на нее, и сотня уклончивых ответов промелькнула в сознании, но ни один не сошел с языка. Вдруг до меня дошло, что последние три месяца я так много времени была с мамой не ради нее, а ради себя, такой уязвимой после смерти Кистена. И я дала себе волю, уронив голову на скрещенные руки, давясь слезами, которые не хотела выпускать. Вот почему я прибежала к маме, а не ради дурацкого амулета, которого у нее нет, и я это знала. Я думала, что смогу помочь Айви, имея на руках нужные чары. Думала, что смогу помочь себе, но сейчас не могу помочь ни себе, ни ей. Мы получили, что хотели, и это отбросило нас куда дальше назад, чем если бы мы все оставили как было.
Я не могла смотреть на маму, а смотрела лишь на царапины от ее стула на линолеуме, и когда она положила руку мне на плечо, у меня вырвался противный всхлип — будто собака взлаяла. Черт меня побери, мне давно надо вырасти и жить нормально, действовать заранее, а не когда жареный петух клюнет. Надо жить с вампиршей и бросить даже делать вид, что когда-нибудь нас может связать укус, а от этого Айви может и уйти, и я ее пойму. Но я же не хочу, чтобы она уходила, она мне нравится… черт побери, может быть, я даже люблю ее. А теперь — все. Мы должны вернуться назад и обе делать вид, что впереди может быть еще что-нибудь.
— Рэйчел, лапонька моя, — прошептала мама ласково и близко. Запах сирени успокаивал, как ее голос. — Все хорошо. Мне жаль, что ты в таком смятении, но иногда души созданы, чтобы быть вместе, а соответствующих аппаратов нет. Айви — вампир, но она лучшая твоя подруга уже больше года. Вы как-нибудь придумаете, как жить.
— Ты знаешь? — пролепетала я, поднимая голову, и увидела в ее лице глубокое сострадание.
— Трудно было бы не заметить эти укусы, — сказала она. — И если бы их нанес кто-то другой, а не Айви, ты бы сейчас опознавала тело в морге, а не сидела бы у меня на кухне, делая вид, что ничего не случилось. — Я заморгала, а она отодвинула мне волосы и с озабоченным лицом осмотрела шею. — Дженкс сегодня утром звонил и сказал мне, что случилось. Ты же знаешь, он о тебе волнуется.
У меня челюсть отвисла, и я отодвинулась от маминых рук. Ничего себе. Интересно, что он ей рассказал?
— Мам…
Но она пододвинулась ближе вместе со стулом, не снимая руку с моего плеча.
— Я всем своим существом любила твоего отца. Не принимай зелий забвения — они оставляют дыры, а тогда ты не помнишь, откуда взялись твои чувства. От этого становится еще хуже.
Я не принимала зелий забвения, а что их принимала моя мать, было для меня открытием.
— Ты их пила? — спросила я, гадая, не оттого ли мама такая психованная. А мама прикусила губы, обдумывая ответ.
— Да кто их не пил? — ответила она наконец, погрустнела и тихо добавила: — Однажды. Когда стало по-настоящему плохо. Они никогда не держатся постоянно, и нет чар, которые могли бы вернуть все полностью. Заклинание для отмены действия было утеряно еще до того, как мы переселились на эту сторону линий. Может быть, оно есть у Трента, но выманить у эльфа заклинание не проще, чем выманить тролля из-под моста.
У меня слезы высохли мгновенно.
— Ты знаешь, что он…
Она улыбнулась, гордая мной, и погладила меня по руке.
— Скажи мне, если сумеешь уговорить этого скареда пустить тебя в свою библиотеку. Ему бы полагалось иметь к нашей семье некоторое уважение, а он ведет себя так, будто бы ты ему враг, а не спасительница.
— Стоп, придержи коней! — Я заправила выбившуюся прядь за ухо, потом сдвинула ее опять вперед, чтобы закрывала шею. Все мысли про Айви, Кистена и все прочее отступили на второй план. — Я ему не спасительница, а он убийца и мерзавец. Я его однажды посадила в тюрьму, и сделала бы это опять, если бы думала, что он там задержится.
Мама поморщилась, медленно убрала пальцы с моей руки.
— Не удивительно, что он тебя недолюбливает. Так вот, Рэйчел, это надо прекратить. У него может оказаться то, что тебе когда-нибудь понадобится.
Например, чары Пандоры? — выдохнула я про себя, сутулясь на стуле.
— Мам, — начата я жалобно, но она приподняла бровь.
— Жизнь слишком коротка, чтобы разлучаться с теми, кого любишь, — сказала она. — Даже если это тебя пугает.
Она опять про Айви.
— Мам, я не дам Айви снова меня кусать, пусть даже это один раз получилось хорошо. — Она собралась было дальше произносить слова мудрости, но я перехватила инициативу. — Не дам. Она на минуту забылась, и тут я еще добавила, вспомнив, как на меня напал убийца Кистена. Я подумала… — языком я провела по губе изнутри, — я подумала, что этот убийца меня привязал, но оказалось, что не так. — Слава тебе господи, я обещаю, обещаю быть хорошей. — Все кончилось хорошо, но еще раз я не могу. Так рисковать я больше не могу.
Мамино лицо расплылось улыбкой облегчения. Глаза ее заблестели непролитыми слезами, и она сжала мне руку.
— Вот и хорошо, — сказала он. — Я рада, что ты так чувствуешь. Но то, что ты не можешь давать Айви кровь, еще не значит, что ты должна совсем с ней порвать. Она много для тебя сделала хорошего и заставила тебя чуть-чуть повзрослеть. Мне она нравится. Ты ей нужна, и ты с ней тоже лучше, чем без нее.
Я таращилась на маму, пытаясь сообразить, что она говорит.
— Я знаю, что я не лучшая мать на свете, — сказала она, отпуская мою руку и отворачиваясь к окну. — Но мне хочется верить, что я тебя воспитала так, что ты умеешь думать сама — хотя не всегда успеваешь это делать. Я верю, что ты умеешь принимать лучшее решение, когда дело касается окружающих. — Она улыбнулась: — И того, что делаешь ты для них.
Она видела меня последние десять лет? Все мои решения были — хуже не придумаешь.
— Мам…
— Например, вот Маршал. — Я уставилась на нее в полном недоумении. Она знает про Маршала?
— Очень мил, — продолжала мама, глядя в окно, в пустоту. — Настолько мил, что годится лишь как якорь, чтобы из депрессии вылезти, но вообще-то он тебе кстати. Мир небессмертной душе Кистена, но я как-то никогда не была от него в особом восторге. Два вампира в компании одной ведьмы — это готовая беда. А вот колдун и ведьма в компании одного вампира… — искры танцевали в ее глазах. — Айви он понравился?