Мы едем в тонированной машине Чхве, я сижу на заднем сиденье, где находится и бесчувственный Гьоль. Спереди – другие наемники, они разговаривают о том, кто сколько вчера выпил, о ценах на машины и размере груди Ми Хи, самой известной куртизанки из «Киото». Каждый раз, когда мы встречаемся, они говорят об одном и том же. Эти разговоры бессмысленны, тяжелы, словно похмелье, и мне кажется, что сцена происходила сотни раз, только на заднем сиденье лежал кто-то другой.
Длинные волосы Гьоля разметались по лицу, их хочется отвести прочь, вернуть в состояние совершенства. Я оставляю все как есть и смотрю в окно.
– На бабу похож! – говорит плотный, круглолицый Инь Су. – Может, Чхве хочет отправить его в бордель?
– Вряд ли. – Водитель заворачивает, сжимая сигарету в зубах. – Скорее отдаст какой-нибудь знатной старухе за мешок алмазов.
– Заткнитесь уже.
– Ха-ха! Неужели Фэн заговорила? – Инь Су обернулся, свесившись через край кресла. – Кто это такой вообще?
– Певец. Музыкант, – слова слетают неохотно. – Поет песни, девчонки платят.
– А-а, – протянул Инь Су и развернулся обратно, тоже закуривая. – Ну, теперь будут платить Чхве.
Мы едем долго, город проносится за окном. Через некоторое время Гьоль открывает глаза, бросает быстрый взгляд из-под ресниц. Ха, а он не принимает поспешных решений. Я вспоминаю, что несколько раз его пытались похитить фанатки. Поняв, что происходит, он сжимается, но тут же расслабляется снова, понимая, что выхода нет.
– Ты убийца?
Он чуть наклоняет голову, разглядывая обстановку в машине. Его одежда, волосы, лицо – от всего исходят слабые приятные запахи, невероятно чужие здесь. Гьоль кладет ногу на ногу, потом морщится от боли или раздражения.
Мне не хочется разговаривать, я это не люблю.
– Значит, убийца. Ни разу не встречал убийцу, – не сдается он.
– Скоро увидишь их полный зал! – Водитель засмеялся.
Я молчу. Мне нечего сказать безупречному Гьолю. Сигаретный дым заполняет салон, расслаивается, окутывает его никотиновым туманом. Зачем певец нужен Чхве? Заставит выступать для богатых старух или устроит аукцион? Просто сломает, как никчемную игрушку? Не стоит задумываться о том, чего не можешь изменить. Наемники спереди весело гогочут.
– Что нужно Чхве?
Прежде чем я отвечаю, Гьоль пытается выхватить мой меч. Может, вообразил себя мастером иайдо, искусства молниеносно убивать? Его движения недостаточно быстры, а пространства в машине слишком мало, если не знаешь, что делать. Я сдерживаю его руку, стиснув длинные белые пальцы в своих. Странно видеть их на темной рукояти моего меча, они бьют током.
– Ты только навредишь себе. Никто из нас не знает, зачем ты Чхве. И всем плевать.
Инь Су оборачивается, издевательски сверля Гьоля взглядом. Тот в ярости откидывается назад, пытаясь понять, что можно сделать, – попытаться выскочить из машины, совершить еще что-нибудь невероятно бессмысленное. Пряди волос разлетаются и образовывают новый увлекательный рисунок, губы сжаты. На покорного паренька он не походит, и это сулит неприятности.
Гьоль не испуган, а раздражен. Но в конце концов интеллект побеждает инстинкт. Я не спускаю с него глаз.
– Что? Ударишь меня снова? – Он грациозно прикасается к виску, пальцы осторожно ощупывают место удара.
– Нет.
Кажется, мне стыдно за грубость. Рядом с певцом любое мое движение кажется чрезмерным, топорным. Можно было выбрать другой способ, но я вырубила Гьоля просто потому, что хотела сделать все как можно быстрее, не испытывая сомнений. Это было неизящно, словно сломать крылья бабочки.
– Нет?
Гьоль рассеянно смотрит на меня. Тени прихотливо играют на его лице, пока машина проносится мимо освещенных торговых центров. Завораживающая игра.
– Мы больше не встретимся, так что у меня не будет повода.
Но я ошибаюсь.
Наемники называют меня Немая Фэн, потому что я разговариваю только тогда, когда это необходимо. Они считают, что со мной что-то не так, но я перестала болтать, когда поняла, как устроена жизнь.
Есть вещи, которые ты должен сделать, и никакие разговоры этого не смягчат и не исправят. Люди пузырятся словами, выпускают облака однообразных бесед. Они будто кутаются в слова и скрывают от себя то, в чем не хотят признаваться, или же думают, что можно описать предмет желаемым образом – и поверить в это. Чем дольше живешь, тем более жалким выглядит этот самообман. Людям не хватает смелости прожить жизнь молча.
Чхве мог бы не произносить ни слова, хотя он любил ругаться, честолюбиво наслаждаясь звуком собственного голоса. Его бы поняли и так – время выковало из фигуры Чхве ультимативное предупреждение бежать или подчиняться. Он выглядел как старый утес, на котором вода и ветер написали суровую поэму. Каждая черта его лица несла на себе какой-то порок, но были там и сила, и ожесточенное желание власти. Я ненавидела Чхве, но его тело и лицо сами по себе были заявлением. Или приговором. Все же для большинства – приговором.
Мы сидели в клубе Чхве и выпивали. Трудно вспомнить, что служило поводом, – в клуб возвращались после заданий или проводили там время, когда приказов не поступало. Клуб с подпольным игорным клубом, борделем и нарколабораторией – любимое детище Чхве, его концерн, ответ дельцам в пиджаках.
У парней уже развязались языки. Я не разговаривала, просто выжидала положенное время и выпивала стакан ледяного джина. Клуб был забит, ложа – заполнена женщинами. Еще никогда я не видела столько богатых женщин в клубе Чхве.
– Ну, и потом он как начал…
Гитарные аккорды утопили последние слова Инь Су в жужжащей волне.
– Эй, Фэн! Вон твой певец!
Я подняла взгляд от стакана с джином.
Кто-то бормочет, дергает меня за руку, но ничего этого больше не существует. Изящная освещенная фигура у микрофона составляет весь мой мир, и остальное в него просто не вмещается. Красота Гьоля смывает все, она неповторима – солнечная, словно отблески света в ручье. Она делает счастливыми всех вокруг.
Мы все мечтаем, но мечты никогда не воплощаются в полной мере. Получая желаемое, мы остаемся слегка разочарованными, во всем находятся изъяны. Но безупречного Гьоля прозвали так не зря. Он одет в белое, словно невинный принц, – играет на контрастах, как любой актер. В ухе каплей крови сияет алый камень. Темные волосы обрамляют лицо, пряди взлетают, когда он откидывает голову назад, и их падение завораживает. Пальцы неспешно пробегают по стойке микрофона, заставляя женщин закусывать губу, с кисти свисает горсть цепочек-браслетов. В зале становится так тихо, что я могу расслышать их еле слышный звон. Безупречно худой и недосягаемый, Гьоль начинает петь.
Улыбка – как весна, которая никогда не приходила в этот город. Я боюсь ослепнуть от ее сияния. Гьоль поет мягко, словно осторожно ступает рядом со спящей возлюбленной. Голос омывает чистой водой, обнимает и заставляет забывать все плохое, что ты когда-либо делал. Зал, полный грешников и убийц, лежал перед безупречным Гьолем, но пока звучит песня, на всех лицах одна лишь безмятежность. Наверняка это иллюзия, но я в нее верю.
И вдруг в гармонию врывается какой-то грохот, все разрушается, разваливается. Нерадивые музыканты, которых нанял Чхве, сбились и перестали играть. Магия исчезла.
– Тебя переоценили, Гьоль! – кричит женщина из первого ряда и смеется.
– За что я заплатила столько денег?
На краткий миг возникает чувство, что это провал. Клуб Чхве шумит, не прощая чужака. Их крики тем громче, чем сильнее разочарование. Я снова тянусь к стакану с джином, но Гьоль кидает на публику высокомерный взгляд, наклоняется к микрофону – и продолжает петь. Голос так чист, что кажется мне бликом света. Темные глаза оглядывают зал, ни искры страха или неуверенности. Ему не нужны музыканты или декорации – голос льется, улетает в небо.
– Сукин ты сын! – Я осушаю стакан.
Наемники смотрят с удивлением – надо же, Немая Фэн заговорила. Я понимаю, что на моих губах играет странная усмешка. Впервые я позволяю себе поверить, что кто-то может победить Чхве, и это глупо. Это бесполезные надежды. Это – проигрыш, но я хочу сделать ставку.
Концерт приносит боссу приличный навар. Чхве поражен тем, как много женщины готовы платить за возможность видеть Гьоля. Уже скоро богатые дамы станут соревноваться на аукционе, чтобы купить частицу певца, но до этого у меня есть еще немного времени. Взяв электрогитару, Гьоль выгибается, заставляя инструмент кричать. Похоже, ему все равно, где выступать, – в маленьком баре или в клубе Чхве. Влажная кожа мужчины блестит от легкой испарины, пальцы носятся по грифу.
Когда я возвращаюсь домой, мне впервые становится интересно, как я выгляжу. Я пристально рассматриваю себя в зеркале, но по сравнению с сиянием Гьоля я выгляжу словно пешка. Из нас двоих он лучшая женщина. Мне хочется открыть окно, чтобы слышать шум города. Там льет дождь, и я свешиваюсь вниз, позволяя воде намочить волосы и стекать медленными холодными струями.
– Пошли в «Киото», Фэн. Сегодня я заплачу, – расщедрился Инь Су.
Он всегда так делает, когда задание Чхве – особенно неприятное, будто хочет выпивкой смыть кровь. Я протираю меч, тряпка становится алой. Иногда должники слишком упорствуют, им нужно дать понять, что это неправильный путь. Заплатят они все равно, вопрос только в том, сколько до этого боли испытают те, кого они знают. Так что порой приходится демонстрировать, что никто из «мечей Чхве» не будет шутить. Сегодня сделать это пришлось мне.
Я не хочу идти в клуб, но нет причин нарушать привычный порядок вещей. Когда мы заходим внутрь, я вижу Гьоля. Трудно избегать солнца.
Мужчины боятся роскоши цветов, блеска камней, легкости мехов и перьев, они опасаются, что это вымоет их силу. Красивый мужчина должен быть жесток, но безупречному Гьолю нет дела до этих правил. Тонкая сорочка с серебряной нитью облегает его, как вторая кожа. Низкий вырез, такой непривычный у мужчин, обнажает идеально ровную грудь и впадины ключиц. Ключицы зовут касаться их губами, блуждать, словно в иноземных холмах, теряться, словно в дюнах пустыни. Гьоль мог бы казаться беззащитным, но вместо этого именно я со своим плохо вытертым мечом чувствую себя совершенно безоружной.