– Выпрыгнет к тебе жаба – жди беды, – расхохоталась Дахэ, подхватив соскользнувшую на грудь косу, и крикнула Айсэт: – Ты что же, так пойдешь к пещере?
– Она надеется напугать духа. Глядишь, не придется никому уходить, так он испугается, бедняжка! – Кутас с радостью подхватила смешливые интонации Дахэ. Они хохотали вместе, в один голос, две подружки, уверенные в превосходстве над остальными невестами сегодняшней Ночи Свадеб.
Айсэт молча подошла к ручью. У ее кувшина откололся край, она прикрыла рукой изъян. Ведьма, – как бы ни просили отец с матерью звать ее ученицей жреца, Дахэ держалась своего мнения, – явилась с распущенными волосами, черные спутанные пряди упали до самой воды. Дахэ бы замотала ее патлы вокруг лица, чтобы никогда не видеть уродливой метки.
– Прячь не прячь, само в глаза кидается, – заметила она.
Айсэт вздрогнула и опустила голову еще ниже.
– Как думаешь, Айсэт, кого сегодня выберет дух? – спросила Нану. Она говорила негромко, вечно притворялась тихой мышью. Но Дахэ давно разгадала ее лисью натуру.
Айсэт не ответила.
– Кого бы ни выбрал, это будет горе для всей деревни. – Нану отошла от остальных, села рядом с Айсэт. Маленькая и слабая, она старалась быть добренькой ко всем. – Моя мама со вчерашнего дня плачет. Она и раньше плакала, но тайком. А вчера как глянет на меня, сразу в слезы.
– А ты попроси у Айсэт настойки красавки для глаз почтенной Бибы, – не удержалась Дахэ.
– Неужели твоя не плачет, Дахэ? – удивилась Кутас.
– Она сказала, что для нашей семьи честь стать спасением деревни.
– Ты говоришь так, будто все решено, – подала голос Зарна. Она стояла под сенью деревьев, и тень от листьев превращала ее в прекрасное, неземное создание.
Дахэ поморщилась и плеснула на Зарну водой, прогоняя наваждение. Никому не быть красивее нее!
– Молчи, Зарна! Давным-давно решено. Ты же помнишь, как в детстве мы гадали над водой? А ты, Айсэт? Ты тоже там была. – Дахэ махнула рукой вниз по течению ручья, туда, где располагался небольшой омут Безымянного.
– О мать-вода, пусть войдет. О мать-вода, пусть взойдет. О мать-вода, пусть засияет. О мать-вода, покажи мне его! – Дахэ передразнила голоса девчонок, повисших тогда с веток над болотом.
Все они там были, разноцветные птички.
Косы свисали над водой, и каждая всматривалась в свое отражение, пытаясь в колебании голубой воды разглядеть не лицо, а судьбу.
– Мы повстречались с нашими сужеными.
– Ой, прошу тебя, Дахэ, не напоминай. – Кутас прикрыла глаза рукой. – Болото зло подшутило надо мной.
– Как? Как? – оживилась Нану. Подскочила и тут же, забыв об Айсэт, вернулась к подругам. Она прыгала так, словно не гадала с ними у болота. И заглядывала в лицо Кутас, явно ожидая услышать что-то новое, безмозглая девчонка. Дахэ перебарывала желание дернуть Нану за косы и привести в чувство.
– Показала мне старика, – застонала Кутас. – После я долго умывалась в ручье и просила забрать предсказание. Пусть унесет вода. – Она присела, набрала полную ладонь воды и умылась.
– Тоже мне, горе, – хмыкнула Зарна, – зато она обещала тебе мужа. Я все глаза проглядела, едва с ветки не сорвалась, и ничего. Пусто! Ты боишься на стариков смотреть, а я всем в глаза заглядываю. Заметят ли? Мне уже и жениха родители подобрали, – она понизила голос, – а я боюсь как бы не помер, пока стада свои по склонам водит. Волкам и медведям нет дела до судьбы несчастной девушки.
Дахэ приподняла бровь. Ей вовсе не нравилось, что подруги в воспоминаниях о девичьих шалостях заговорили о себе. Им стоило восхищаться ее удачей. Тогда, десятилетние, они нарушили запреты и пошли вдоль болот к последнему, которому не дали имени. Свисая с ветки, Дахэ пыталась разглядеть суженого и расслышать голоса, о которых их часто предупреждали. Но не расслышала, не разглядела, зато придумала собственное предсказание.
– Вам обеим не повезло, но мне болото показало суженого. – Она закатила глаза и сейчас слово в слово повторила надуманное, боясь упустить хоть одну каплю дивной лжи: – Кудри черные вьются вокруг лба, плечи подобны могучей скале, движения быстры. – Она громко вздохнула. – Ах, как он красив, высок и статен!
– И рост, и стать ты поняла по лицу? – тихо спросила Айсэт. – А масти его жеребца вода тебе не открыла?
Зарна не успела подавить смешок, Дахэ одарила подругу надменным взглядом. Тогда никто не смел смеяться над ней. Девочки слушали разинув рты и почти не моргали.
– По лицу можно увидеть, благороден ли человек, – Дахэ никогда не уступала, – или же жизнь сразу отвернулась от него, едва бедняжка появился на свет.
На этот раз ее подруги не скрывали ухмылок. Пусть знает меченая, на кого поднимает голос.
– И что дальше, Дахэ, рассказывай, – попросила Нану, переполненная детским любопытством. Она тоже глядела в Безымянное в тот день, и ее рассказы об увиденном все время менялись: то она видела солнечные блики, то красные ягоды на зеленых листах, то медовые соты, то рыжий мех. «Но вовсе не лицо, – жаловалась Нану, – я видела губы алые, как кровь, но больше ничего».
– А я смотрела в глаза, золотые, как кольца, что привозит мне отец. На белый цый и расписной бешмет, – Дахэ вскинула голову, – и с тех пор мне не нужно было гадать, я точно знала, кого уготовила судьба. Ведь золотые глаза у одного лишь горного духа. А что же рассмотрела наша Айсэт? – Дахэ сделала вид, что задумалась. – Ах, точно, Кочаса! Кочаса разглядела ведьма! Болото пообещало ей дурачка, – захохотала она, уперев руки в бока. – Так что все решено. Каждый на своем месте: Нану с куклами, Зарна в одиночестве, Кутас со стариком, ты с Кочасом, а мне быть спасительницей деревни, невестой золотоглазого духа.
«Давай же, – подгоняла Дахэ ведьму, – убеги, как тогда убежала», – она растревожила лес смехом и не собиралась лишать себя удовольствия.
Но Айсэт не ушла, спросила, не отрывая взгляда от кувшина:
– А как же Тугуз?
Меченая подняла голову и посмотрела прямо на Дахэ, застывшую от вопроса. Хохот еще не схлынул с Дахэ, но губы задрожали.
– Или он не у дел?
Метка Айсэт из бледно-розовой становилась алой, наполнялась кровью. Дахэ почти ощутила, как жар перекинулся на нее, дохнул в лицо.
– Не понимаю, о чем ты. – Она схватила свой кувшин, набрала воды, окинула взглядом Кутас и Зарну, не смеются ли.
– Отчего же, – Айсэт больше не опускала глаз, – позволь, я повторю твои слова. Нану – куклы, Кутас, сколько ни умывайся, старик, мне – Кочас, тебе – дух. А Тугуз? Ты уйдешь, оставишь его, не увидишь слез, которые он станет проливать. Если вся твоя красота достанется горному духу, какую красавицу сравнит с тобой Тугуз?
Дахэ кинулась бы на мерзавку, разорвала ее уродливое лицо, но осталась на месте, скованная злобой.
– Кому ты позволишь заменить себя?
Кувшин разбился у ног Дахэ. Вода плеснула на подол, намочила новое платье. В мыслях Дахэ задыхалась, пот побежал по шее, а косы ожили и зашипели вместе с ответом:
– Да кому угодно, – усмехнулась она. Нахмурила брови, отряхнула платье и встала неподвижно. – Что мне до Тугуза? Куда интереснее, что будет с тобой. По мне, так лучше смерть, неважно, у духа или хоть здесь и сейчас, в водах ручья, чем Кочас. На тебя ведь никто другой не глянет, меченая. – Дахэ жалела о разбитом кувшине, говорившем правду красноречивей любых слов, о губах, дергающихся под мелодию ее гнева. – Моя судьба яснее этого дня. Я войду в пещеру с гордо поднятой головой. Ты же вечно будешь опускать взгляд, и никакие снадобья не принесут тебе уважения.
Кутас дотронулась до ее руки, но Дахэ отступила и заговорила быстрее:
– Да обернись ты змеей, все равно в пещеру не проберешься! Не нужна духу уродина! Никому не нужна! На тебя и Кочас не позарится, его родители в спину подталкивают. Мол, другой не найти.
Айсэт не шевелилась. Она не плакала, но Дахэ видела: слова бьют в цель. Дахэ выкрикивала то, что Айсэт знала сама и точно вертела в лохматой голове: ее судьба предрешена так же, как и судьба самой прекрасной девушки деревни. Одиночество – вот удел ведьмы.
Нану не подошла к Айсэт. Хватило ума осознать, что гнев может пасть на нее и оставить на круглом личике красные метки, подобные той, что носила Айсэт, но длинные и свежие.
– Если бы небеса сжалились, – Дахэ вскинула руку к чистому майскому небу, браслеты зазвенели, – он бы выбрал тебя. И в этом году ни одной семье не пришлось бы страдать.
Ведьма прижала свой кувшин к груди. О, она отлично понимала, насколько Дахэ права! Даже отец и мать Айсэт недолго мучились бы от потери. «Убирайся, меченая, – мысленно приказала ей Дахэ, – с тебя достаточно».
Но Айсэт снова не ушла. Поставила кувшин на плечо и выпалила:
– Если дух выберет тебя, я поменяюсь с тобой местами!
Дахэ осеклась, схватилась обеими руками за живот, отшатнулась. И захохотала громче прежнего. Губы кривились, слезы текли по щекам.
– Ты уже как-то поменялась со мной местами, – проговорила она сквозь смех и слезы.
Айсэт смотрела, как Дахэ извивается от смеха, которым прикрывала скрытую боль, и вспоминала день, когда девочки гадали над Безымянным. Ее память, ее правда шли совсем другим путем. Но по этому пути не захотела бы последовать ни одна из подруг Дахэ. Потому что все они глядели в рот самой красивой девушке аула.
Айсэт не висела с остальными девчонками на ветках граба, торопилась за Гумзагом. Учитель то и дело наклонялся, показывал, как сорвать или срезать траву, извлечь из земли коренья. Он делился с маленькой ученицей лесными тайнами: «Огненный корень от боли в почках, бессмертник от обилия желчи и для питья в родах. От бадьяна у женщин молоко прибывает, но его подсекай ножом и тут же заворачивай в ткань. Марена для сердца хороша, самому настойка не помешала бы, а ближе к Кабаньему подойдем, наберем сабельника и мертвой травы. Когда ничто не помогает, на них надежды возлагаем». Айсэт шагала за ним, старательно обходя деревья, которые тогда наводили на нее страх и тоску, и перемешивая названия трав в густой отвар, туманом наполняющий голову. Голубое око Безымянного блеснуло в просвете между стволами, знакомые голоса позвали: «Мы с тобой». Айсэт пошла на блеск. Старый Гумзаг не заметил, что ученица отстала, продолжал наставлять: «Если не проявишь уважения к лесу, то духи его все на охоту выйдут. От них не убежать. Ты в дом от них, а они по твоему следу, по приглашению. Иль ночью не уснешь, иль утром не проснешься».