Айсэт уважала лес, но тогда еще не любила его. Еще не умела дружить с его величественным спокойствием. А над омутом Безымянного шептались вовсе не лисицы, что умели оборачиваться женщинами и заманивать путников в непроходимую чащу, не водяные девы, не злые духи, а девчонки. Айсэт спряталась за деревом, прижалась вечно горячей щекой к заросшему мхом стволу и обратилась в слух. Девочки просили болото показать им суженых.
Урок Гумзага затих, Айсэт забыла обо всем.
Девчонки долго всматривались в тихую воду. Или время застыло для Айсэт, которая переступала с ноги на ногу. «Разойдутся, и я попробую», – ей не терпелось, она разобрала слова гадания, а время ползло. Дурман болота поднимался, окутывал ветви и гадающих, уговаривал Айсэт показаться из-за дерева и войти в воды. Но она отмахивалась и ждала, что вот-вот сорвутся с губ девочек радостные возгласы.
– Увидела! – закричала Дахэ, и, если крик и вспугнул лесных духов, они не рассмотрели в нем неуважения. Дахэ светилась от восторга, отчего ее красота расцвела, и она как будто стала старше. – О мать-вода, спасибо тебе!
– Какой он? Какой? – затрещали девчонки.
«Она тогда ничего не сказала. – Айсэт вспоминала, как ловко Дахэ слезла с дерева и прошла по неровному берегу. – Придумывала что получше».
Подруги поспешили за ней. Малышка Нану верещала что-то про губы. Кутас заревела, уговаривая болота показать ей прекрасного воина, а не старика. Зарна таращилась на воду и фыркала носом, словно лиса, принюхивающаяся к потерянному следу. Они уходили от Безымянного.
Быстрее белки Айсэт вскарабкалась на ветку, легла на нее, опустив руки и ноги вниз, протараторила положенное обращение к воде. Болото ответило ей. Почти сразу. Поверх дрожащего отражения показало Айсэт волчью морду, скалящую клыки. Золотистые глаза пристально смотрели на Айсэт, проникали за страх и любопытство, отыскивали тайны, о которых Айсэт не догадывалась. Айсэт потянуло к поверхности болота, в голове привычно зашептались «утонешь». Волчьи глаза манили, в их золоте таилось другое отражение, и Айсэт почти соскальзывала с ветки, чтобы разглядеть черты юноши, охотника, который, должно быть, стоял напротив волка. Этот охотник и станет ее судьбой! Но над головой раздался хруст, гладь Безымянного дернулась, спугнула волка, и вместо всезнающих глаз на Айсэт уставилось лицо с широченной улыбкой и торчащими ушами. Айсэт вскрикнула, вцепилась в ветку и расплакалась от обиды. Болото показывало ей Кочаса. Его уши Айсэт узнала бы, притворись он хоть белкой, хоть рысью, хоть карликом. Потому что ни карлик, ни белка не сумели бы отрастить такие, как бы ни пытались.
– Нашел. Кочас нашел Айсэт, – прогремело в кроне дерева. Ветка дрогнула, застонала, и Айсэт, ухватившаяся за нее еще сильнее, перестала плакать. Босоногий Кочас смеялся над ней!
– Ты спугнул его! – закричала Айсэт и замахнулась на злого карлика, сорвавшись с ветки и чудом не угодив в болото. – Он охотился на волка, и я почти увидела его. Но ты спугнул моего жениха!
– О нет, – раздалось из-за деревьев, и Кочас испуганно икнул, когда к Безымянному вышла Дахэ.
Голубоватый пар взметнулся, ударил по глазам и вытеснил образ, который Айсэт успела разглядеть прежде, чем физиономия Кочаса накрыла предсказание вод.
– Что бы ты там ни рассмотрела, оно испугалось не Кочаса, а тебя.
Кочас раскачивал ногами, Айсэт вжималась в дерево, Дахэ говорила:
– Суженый выглянул на поверхность, а там ты с красной лягушкой на лице. Он тут же и утонул. Вот что ты с людьми делаешь, меченая.
– Неправда. – Отлепиться от ствола не выходило. Айсэт искала поддержку у коры граба, но деревья вокруг болот давно растеряли силу. – Я видела золотые глаза, – она произнесла единственное, что осталось в памяти.
Зачем она призналась? Ей следовало молчать, оберегать то, что принадлежало одной ей.
– Все знают, что золотые глаза у горного духа, – важно рассудила Дахэ, – а он выбирает красавиц. Ты врешь, Айсэт, но это ничего. Я понимаю тебя.
– Честно? – с надеждой спросила Айсэт.
Зачем она говорила? Зачем пыталась отыскать в прищуре черных глаз хотя бы жалость? Дахэ пожалела ее, как умела:
– Разумеется. Легко понять желание некрасивой женщины. Ты мечтаешь о добром муже, что закроет глаза на метку на твоей щеке, на ложь в устах, на зависть в сердце. И, знаешь, Айсэт, я обрадую тебя. Я уже нашла тебе доброго жениха.
Айсэт поломала ногти о кору. И убежала, залившись слезами.
Долго отчитывал ее Гумзаг, который сделал большой крюк, чтобы найти заблудшую овцу. Но дольше гремело в голове торжество Дахэ:
– Само болото открыло его тебе. Быть Кочасу твоим любящим мужем!
А вечером весь аул узнал про Кочаса на ветке. Красавице Дахэ супругом посулили горного духа, чьи глаза разглядела она в пучине Безымянного, а меченой – деревенского дурачка, заику и карлика. Вот так Дахэ одарила Айсэт мужем, а вскоре отняла и единственного друга.
Как легко дружат маленькие дети! Они не обращают внимания, что у Кочаса все время текут сопли. Что Нану всего боится. Что Дахэ пихает и щиплет других. Что Тугуз делает все, что она скажет. Что у Айсэт на лице «лягушка расползлась». Об этом подсказывают родители. Но даже с подсказкой дети играют весело и самозабвенно, не разделяя друг друга на правильных и неправильных. Легко обижаются, легко прощают. Дети похожи на ручьи, быстрые, чистые, звонкие. И Дахэ плетет для Айсэт венок, а Айсэт тайком таскает груши с любимого дерева отца. Тугуз гуськом ведет вереницу детей к испыуну смотреть, как его отец пробуждает магию огня старой кузни – и пламя дышит, льется расплавленная руда, пахнет жаром, и потом, и силой гор – и крепких рук человека. Но дружба сменяется косыми взглядами, смешками, а венки – толчками в грудь. Дахэ обзаводится верными подругами, у Кочаса нет никого, кто поддержал бы его игру в камушки, а у Айсэт все еще есть Тугуз в соседнем дворе. Иногда они выбираются к каменному дому, где кузнец Гуч трудится над новым посохом для Гумзага. И слушают сказку, что рассказывала Айсэт мать. О кузнеце, который пожелал жениться на одной девушке и отправил к ней сватов, не зная, что она его сестра. Девушка отказала кузнецу и бросилась бежать, а он помчался следом. Так бежали они много дней и ночей, бежали до тех пор, пока оба не погибли и боги, сжалившись, не обратили их в звезды. Об их судьбе поведал людям старинный танец, Дзыхан скользила по дому, показывая, как убегала от брата-жениха девушка. И порой отец присоединялся к ней, крыльями орла расправлял плечи, стремясь поймать беглянку. Тугуз делился с Айсэт другой сказкой. О девушке, похороненной в испыуне так давно, что тело ее истлело и в брюхе каменного дома остался браслет.
– Вот какой, – ловко достал он из-за пояса бронзовый браслет, украшенный зеленым самоцветом и волнистым узором, пересекающим четыре ромба.
– Твой отец сделал? – восхитилась Айсэт. – Или ты? – ахнула она.
– Говорю же, это браслет погибшей девы. Она искала запретной любви, но жених обманул ее. И она умерла с горя, как и положено девушке.
– Буду знать, что так положено!
– Не веришь, – надулся Тугуз. – Смотри сюда.
Он провел рукой по линиям на стенках испыуна. Великаны или люди, что возвели его, искусно вырезали знаки воды и солнца на ровной поверхности камня. Тугуз отколупал мох, покрывший стенку снизу, и показал спрятанный под ним рисунок.
– Как тебе? Небось старый жрец подобного не показывал?
– Это близнецы, – хмыкнула Айсэт. – Учитель говорил, что два воина долго сражались близ каменного стола и приняли смерть от кинжалов друг друга.
– Но вот же, здесь, третья фигура, видишь? – Тугуз оторвал еще кусок зеленого ковра.
Третья фигура, палочка с головой, ручками и ножками, лежала под фигурками-близнецами.
– Они убили и девушку, – важно произнес Тугуз.
– Ты сказал, что она погибла из-за запретной любви!
– Какая разница, – отмахнулся Тугуз, – главное, что от нее остался браслет. А кого она любила, не важно.
– Мне кажется, ты что-то напутал, – осторожно сказала Айсэт. – К тому же в каменном доме жили испы, и если и были у них девы, то браслет этот носили разве что на голове.
Тугуз смеялся до тех пор, пока отец не прогнал их, замахнувшись кулаком, достойным иныжа – строителя каменного дома.
В тот год Гуч отправил сына на воспитание к кузнецу в соседнее селение, чтобы он и дальше овладевал почетным искусством бога Тлепша. Что могло воспитать мужчину лучше огня и железа? Шестнадцатилетним Тугуз вернулся. Сильным и ловким, с рыжей порослью на щеках, что обещала стать густой бородой. Тугуз надел браслет несчастной девушки-фигурки на руку Дахэ, навсегда отказавшись от дружбы с меченой Айсэт.
Не только Айсэт делала вид, что не замечает влюбленности Тугуза и Дахэ. Весь аул был свидетелем того, как ручей их дружбы обернулся водопадом, а они стояли на краю, готовясь прыгнуть вниз в любой момент. Но Дахэ упомянула золотые глаза духа; и взрослые решили, что судьба распорядится лучше. Они твердили в один голос: «Нет у нас девушки краше!» – с гордостью и печалью. Дахэ берегли, не поручали никаких тяжелых заданий, запрещали играть в резвые игры и далеко ходить. Мать Дахэ, тетушка Зугра, частенько не разрешала ей принимать участие в ритуале вызова дождя, который проводили женщины. А если позволяла, то Дахэ гордо шла чуть в стороне от общей шумной толкотни и вскидывала голову, ведь кто-нибудь обязательно ласково шептал: «И орлица с нами летит». Дахэ умела делать вид, что рада оставаться в стороне, что уже не так глупа и мала, чтобы бежать вместе с остальными девчонками. Ни июльская трескучая жара, от которой разламывались болью головы, ни крутой спуск к обмелевшему ручью не сбивали ее шага и надменного выражения лица:
Мы идем – и плывут облака,
И земля станет словно река;
Шаг ускорим – они побегут,
Влагу танцем своим принесут,
Оросят наши земли дождем.