Просо взрастим, виноград соберем.
Женщины несли наряженную лопату, вырезанную из цельного куска дерева. Древко обматывали соломой и старым платьем, украшали белыми шерстяными нитями и сухими цветами, на широком полотне рисовали глаза и рот, а под ним завязывали узел платка. С этой наряженной девой подходили женщины к домам, и на них выливали ведра драгоценной воды. Дахэ обычно стояла у шелковицы посредине деревни и смеялась от всей души, но не вместе со всеми, а над той, которая вымокла больше других. Спустившись к узкой ленте ручья, что ушел глубоко в расщелину каменистых берегов, женщины бросали лопату на другой берег, так, чтобы она встала на древко, как положено человеку. Когда Дахэ подросла и набралась сил, эту важную миссию переложили на ее плечи. И Дахэ не подводила. Дождь начинался через три дня и приносил облегчение людям и земле.
Но иногда простая женская хитрость не срабатывала, и засуха продолжала терзать Гнилые земли, выпаривая еще сильнее болотные миазмы и наполняя ими раскаленный воздух. Тогда за дело принимался жрец. Он выбирал достойного юношу и отправлял его к вершинам гор пройти по перевалу до далекого озера, зажатого в кольце леса и лугов. Озеро, идеально круглое, хранило свои воды от жара, и, когда выбранный юноша, преодолев долгий обратный путь, приносил кувшин, полный озерной влаги, она оставалась холодной. Жрец принимал кувшин из рук гонца и выливал воду в ручей. Дождь утолял жажду земли уже к вечеру.
В тот год Гумзаг выбрал Тугуза. И Дахэ, красавица и умница Дахэ, пошла вместе с ним, не сказав ни слова матери и отцу.
– Помоги мне, – Дахэ схватила за руку Айсэт, которая шла мимо ее дома вместе с Гумзагом учиться вырывать зуб. – Я знаю, у тебя доброе сердце.
– У тебя что-то болит? – спросила Айсэт.
Она говорила с Дахэ с неохотой, но в то же время в глубине души обрадовалась. Быть может, девичья память, что быстрее воды утекает сквозь пальцы, отпустила воспоминания о гаданиях над Безымянным и Дахэ пришла просить прощения, предложить дружбу.
– Сердце, – ответила Дахэ.
Боль своего сердца она открыла Айсэт, спрятавшись за стволом шелковицы, под которой детьми они так любили играть, трясли ветки и поедали гусенички черных ягод, а после выбирали, у кого руки и рот запачкались сильнее и причудливее.
– Вылечи меня, Айсэт. Ты же сумеешь все сохранить в тайне?
Айсэт выслушала ее и согласилась.
Три дня Дахэ не было в деревне, но ни тетушка Зугра, ни Керендук не искали дочь, по деревне не разнеслись кривые шепотки, потому что Айсэт пришла в дом Дахэ и сказала, что та сильно больна и надобно ей три дня лежать под присмотром. Коль скоро девушке негоже пребывать в доме Гумзага, всю заботу возьмет на себя его ученица.
Дождь пошел, земля напилась, честь осталась незапятнанной. Айсэт никому не сказала, что на самом деле приключилось с Дахэ. Трижды спрашивал Гумзаг, отчего она не сопровождала его по обыкновению, когда он шел за травами ранним утром, пока первая роса еще лежала на них. Все три дня допытывалась Дзыхан, почему дочь не выходит во двор. По вечерам появлялась у дома тетушка Зугра и выспрашивала через окно про здоровье Дахэ, но ни разу не мелькнула у Айсэт мысль проговориться.
Айсэт стояла под дождем в ожидании Дахэ и ее благодарности, но так и не дождалась. Промокли волосы, облепило ноги платье, выцвели темные тучи, а Дахэ не пришла, не пришел и Тугуз. Через день женщины повели разговоры о том, что теперь уж точно один путь – в пещеру к горному духу, еще через день Айсэт угораздило поменяться с Дахэ местами.
Забывая, что возраст приближал Ночь Свадеб, юноши и девушки все еще затевали детские игры. «Давайте красть орехи!» – предложила Дахэ, когда они сбились в кучу у забора на краю деревни. «Я буду считать!» – тут же вызвалась Зарна, которая во всем поддерживала подругу. Легкими прикосновениями она перебирала участников игры. Никому не хотелось хотелось быть сторожем орехов – нагучицей с палкой. Но украсть мешочек с припасами из-под носа ведьмы, которая заготовила их для своего вечно голодного волосатого ребеночка, значило проявить ловкость и смелость.
– Один – это единица, – певуче считала Зарна, – два – это двойка, три – это тройка, четыре – это четверка, пять – это пятерка, шесть – это пальчики, семь – это затылок, восемь – это козел, девять – будем расходиться, десять – продолжать, кого ведьма поймает, тому несдобровать.
Последний счет указал на Айсэт.
– Я не хочу быть нагучицей, посчитайте еще раз, – быстро произнесла она.
Пусть считала Зарна, идея поиграть в «Красть орехи» принадлежала Дахэ. Айсэт смотрела ей в глаза, ожидая решения.
– Но ты ведь и так ведьма, тебе не привыкать, – рассмеялась Дахэ, и дети поддержали ее веселье, – просто будь собой.
Она протянула Айсэт палку и мешочек.
– Зарна, посчитай снова, – попросила Айсэт.
Палка указывала на нее широким концом. Дахэ притащила орудие и сокровище ведьмы с собой, будто и не собиралась играть в другую игру. Зарна вопросительно взглянула на Дахэ. Та покачала головой:
– Мы потратим время.
– Давайте я буду сторожить орехи, – подал голос Тугуз. Он выступил из своры парней и потянулся к палке.
Дахэ тут же опустила руку. Глаза ее сверкнули.
– Нет, – видно было, что ей пришла в голову идея, – раз я уже держу ее, мне и быть ведьмой.
Айсэт с облегчением расправила спину. И перебралась с остальными ближе к лесу. Дахэ, наоборот, отошла к домам, уселась на колени, оперлась на палку, мешочек положила перед собой. По правилам игры она закрыла глаза: нагучица уснула.
Подкрадывались, кто как хотел. Подбегали, прыгали как зайцы, перескакивали с ноги на ногу. Главное было дойти до ведьмы. Хоть кувырком по траве катись, но доберись до заветного мешочка. А там шуми, кричи, чтобы ведьма растерялась, и хватай мешочек с радостным визгом: «Мое! Мое!» В этот момент ведьма распахивала глаза – просыпалась – и палкой колотила по спинам и плечам обманувших ее детей, стараясь добраться до вора.
Только когда палка выбрала ее из всей визжащей толпы, Айсэт поняла, почему Дахэ передумала. Зарна схватила мешочек, дети принялись вырывать орехи из ее рук. Дахэ открыла глаза, заворчала, завизжала, завертелась на месте, как настоящая старуха-людоедка. Подняла палку и опустила ее на плечо Зарны, потом Нану, после Тугуза, принялась бить по визжащим ребятам. Те убегали от ведьмы и в то же время подставляли бока под палку, Дахэ била не в полную силу, шутя, приговаривая:
– Получи от ведьмы на орехи. И тебя полюблю, все бока отобью.
И обрушила палку на Айсэт, смеющуюся вместе со всеми. Она била с размахом, удар за ударом и Айсэт слишком поздно сообразила, что Дахэ больше не играет, упала ей под ноги, закрыла голову руками.
– Чего тебе прятаться, – не знала устали Дахэ. – Я тебе отсыплю побольше, и на другой щеке оставлю знак, чтобы ты уже никогда не сомневалась, кто у нас тут ведьма. Тебе ли бояться уродства?
Палка трещала, и кости Айсэт тоже откликались треском. Дахэ размахнулась, Айсэт услышала свист воздуха и приготовилась к очередному удару, но его не последовало. Вместо грохота палки о ее руки Айсэт расслышала возню и тихое рычание. Она приподняла голову. Тугуз отнял палку у Дахэ, держал орудие людоедки за спиной, а свободной рукой обнимал Дахэ за плечи, не давая приблизиться к Айсэт. Остальные стояли полукругом и наблюдали за попытками Дахэ вновь обернуться нагучицей и наказать воровку ее орехов.
– Пусть знает, – шипела Дахэ, – что надо держать язык за зубами и не забывать свое место. Дай мне наказать ее, Тугуз, не держи. Пусть знает, каково это – нарушать данное слово.
«Я его не нарушала, – хотела прошептать Айсэт, но не сумела. Шея, руки и спина болели от ударов ореховой палки. – Я никому не сказала, я бы никогда не выдала тебя».
Айсэт не нужны были объяснения, и если другие округлили глаза, пытаясь понять, отчего Дахэ злится, то она уткнулась лбом в траву. «Я ведь помогла тебе, – жалобно стонало сердце. – Зачем же мне было выдавать твою тайну?»
Глава 4. Всадник во сне и наяву
Айсэт дослушала отголосок боли внутри себя и смех повзрослевшей Дахэ, пошла вдоль реки. Грудь пылала, словно пятно разрослось, сползло вниз. Кувшин оттягивал руки, Айсэт взялась за изогнутую ручку, уместила его на правом плече, поддерживая другой рукой мокрый бок, и прикоснулась к нему щекой. Подол платья бил по ногам, Айсэт торопилась. В ушах звенели слова Дахэ, а давнишняя история сбивала дыхание.
Деревья обступили ее, встали вокруг стенами, сквозь них пробивались свет и полутени, но не хватало воздуха. Совсем как дома. «В лесу мне не хватает воздуха, в реке – воды, в огне – жара, – смех Дахэ приклеился к ее губам, – а в дорогах – поворотов». Глаза привычно искали травы, которые могли помочь родителям. Вот о чем стоило думать. Без родителей у нее останутся только границы, наращивающие слой за слоем все новые преграды, и смех, звенящий отовсюду вперемешку с шепотом проклятий.
«Нет, – поправила себя Айсэт, – не останется ничего. Я видела тьму и одиночество, в которых буду молить, чтобы вернулся хоть кто-нибудь. Даже Дахэ».
На высоком холме дуб могучий растет,
Кроной гордой своей солнце в сети плетет,
Корни в землю ножами вонзаются,
В сердцевине дорога скрывается, –
она запела, чтобы заглушить отчаяние, разрывающее ее. Обратилась к виновнику бед и жаждала услышать его рев, или стон, или приказ, что оборвал бы ее призыв, который не должен был звучать ни ночью, ни днем. Но в час свадебного ритуала.
«Услышь меня, горный дух. Явись. Убей меня, чтобы я не видела смерти тех, кого люблю. Или отдай мне то, что я потребую».
Если спустишься вниз, если смелость найдешь,
То во мраке пещерном навек пропадешь.
Сердцу нечего видеть и глазу – смотреть: