«Чего ты боишься?» – спрашивало ее безгласное дерево.
«Что не справлюсь», – сказала Айсэт.
Но дубу не понравился ее ответ.
Гумзаг больше не пел обрядовых песен. Подошел к пещере и выкрикнул изо всех сил в густую мглу:
– Время пришло. Как обещано, мы отдаем тебе лучшее, что имеем. Как положено, ты выбираешь одну.
Невесты глядели на пещеру, а Айсэт все говорила с дубом. Он настаивал: «Чего ты боишься?»
«Что не смогу войти в пещеру. Что не сумею вернуться к родителям».
Сегодняшней ночью на ветке с защитным треугольником-оберегом устроилась сова. Глаза ее, цвета кострищ, подчинились общему порыву и таращились в рот пещеры. На мгновение птица обратила круглую голову к Айсэт и тут же отвернулась. Айсэт поняла ее немой приказ. Теперь они все играли в гляделки с черным немигающим оком. Тело погружалось в сон, Айсэт пыталась бороться с оцепенением дремоты, но сдалась.
«Чего ты боишься?»
Любой ответ Айсэт звучал ложью.
«Где же мой цветок?» – пронеслось в спутанных мыслях. Она поискала в траве бледный огонек мака. Полнолуние изгнало яркие краски, оставило белый, серый и голубой. Ленты на ветвях дуба выцвели. Волосы невест лишились оттенков, сгладились черты, стерлись знаки на ткани. Они походили друг на друга, облачились в один наряд, обрели одно лицо и тело. Дух выбирал прекраснейшую из прекраснейших, одинаковых, как капли в море, как трава на лугу.
Слова Гумзага могли обернуться правдой. Но у Айсэт было то, что не стереть ни ночи, ни луне, ни магии.
«Меня уж точно не перепутать. Сегодня выбор дастся чуть легче».
«Чего ты боишься, Айсэт? – тут же откликнулось в ней. – Быть узнанной или незамеченной?»
В пещере раздался гул. Ветер взметнулся к кроне дуба, сорвал листву и понес к ночному небу. Листья звенели, и звезды отвечали им. Выступили из-за облаков, рассыпались вокруг луны. Небо наблюдало за свадьбой.
«Чего ты боишься, Айсэт?» – голоса стали похожи на хруст снега под ногами после запоздалой мартовской ночной метели.
«Не знаю», – губы Айсэт дрогнули.
Из пещеры полезли тени. Они сгущались на полоске лунного света, обретали форму. Айсэт видела птиц, темные крылья бились и мешали друг другу. Перья заострялись, теряли мягкость, обращались в клыки, а неясные птичьи тела – в волчьи пасти. Лапы ступали на порог пещеры и длинными гибкими лентами оборачивались в змей. Шипели и кидались на ненавистный свет, сменялись человеческими кистями с надломленными пальцами.
Горный дух выбирался из своего узилища.
Перезвон листьев и звезд стихал. Вместо него набирала силу музыка, что девушки оставили у подножия скалы. Легкие трели свирелей преодолевали расстояния, поднимались вверх, и вслед за их наигрышами отрывались от земли девушки. Одиннадцать белых невест вознеслись в воздух.
Замершие глаза затянуло пеленой, луна пробралась в них и ослепила. Свет обрушился на Айсэт, подобно тому как опускали фату на лицо невесты, чтобы она не могла видеть, куда идет. Неужели и настоящие слепцы видели подобный свет, а не тьму, как объясняли жрецы своим ученикам? Все внутри Айсэт сияло. Тьма пещеры разошлась перед ней. В первый раз она падала не в тени и глубину, но в прореху неба, в скопление звезд, проступающее на черном покрове. Айсэт понесло по небосклону, как лодку по волнам. Она и в самом деле очутилась в лодке. Внизу ширился морской простор, в котором отражалось небо. Кто-то говорил с Айсэт. Уже не дуб задавал ей вопросы, но волны приговаривали: «Спи, дочка, спи. Нет в твоем сне боли, лишь море, лишь отчий дом. Не гляди, дочка, в небо, не жди ветра. Пусть море останется спокойным. И тихий сон твой продлится вечно».
Волны несли Айсэт по звездному пролому. Лодка слегка раскачивалась.
«Ветер не даст тебе счастья, дочка. Он лишь тревожит морскую гладь и твое сердце. Пусть вода шепчет тебе сны, подчинись их воле». Ласковое обращение напоминало и отца, и Гумзага. Но ни тот ни другой не обладали глубоким басовитым рокотом вместо голоса.
Звезды вдалеке гасли, полоса за полосой. Кто-то стирал их или закрывал от взгляда Айсэт. Рябь пробегала по небу. Ночь дышала нарастающими порывами ветра.
«Не слушай ветер. Он обманет, посулит счастье и заберет жизнь. Слушай меня, дочка. Не покидай отца».
Из моря и с неба на Айсэт смотрел старец с бородой длинной, как звездный путь, окружающий ее. Борода пенилась, погружалась в воды петлями, обвивала лодку и утягивала на дно, которого не было. Ветер трепал бороду старца, тот хмурился, раздувал ноздри крупного орлиного носа. На седых волосах, обрамляющих смуглое лицо, переливался венец из ракушек. С них текла вода, и море устремлялось навстречу, возносило лодку на гребни волн. Айсэт не шевелилась, оплетенная бородой, но руки обрели цель – превратиться в крылья и поднять тело вровень стремительному порыву ветра. Вместе с ним оказаться выше облика отца, не признающего свободы.
«Вовсе ты не мой отец, – подумала Айсэт. – И вовсе не я в твоей лодке».
Не для нее звезды падали с небес, таяли в волнах и всплывали наверх красными цветами, которым не место ни в пучине, ни на скале. Они плыли за лодкой, сопровождали мертвую девушку, которой стала Айсэт.
«Я еще жива. Но кто ты, убаюканная мольбами отца? И его гневом».
Вспышка молнии разорвала объятия небес и моря. Прогремел гром, волны лизнули ускользающий небосвод, поднялись стеной. Ветер подхватил лодку, чтобы вернуть ее на звездное полотно, но небо раскололось молниями и осыпалось звездной пылью. Волна зацепила плошку луны, переполнила ее пеной. Лодка с Айсэт задержалась на высоком гребне и рухнула вниз. Море раскрыло пасть и с воем поглотило суденышко. Старца уже не было над штормом. Он утаскивал лодку в глубину, обернувшись морским змеем. Ветер рычал, стремился к лодке, но не мог пронзить морскую пучину. Тогда ветер обхватил Айсэт, которая зависла между небом и морем.
– Чего ты боишься больше? Свободы или заточения? – проревел он.
Айсэт открыла рот и захлебнулась соленой водой. Вихрь закрутил ее, завыл, потащил прочь добычу.
Он волок ее над деревней. Айсэт видела здоровых родителей и себя с пучком мертвой травы, которая все же помогла. Видела себя в наряде невесты и Кочаса в темно-красном бешмете рядом. Видела новый дом и колыбель. Пустую колыбель, которую нельзя качать, но ни сердцу, ни руке, что лежит на перекладине, не объяснить этого. Видела могилу возле нового дома и знала, что там покоится человек, которого она так и не смогла назвать мужем в душе, хотя выговаривала это слово раз за разом. Пустой дом родителей и две могилы позади него. Видела, как течет время. Узнавала женщину, входящую в дома, и лица, знакомые и незнакомые, встречающие ее у порога. Видела ее зрелой, идущей к ущелью, но останавливающейся у испыуна, не в силах подняться выше. Видела глубокую старуху в голубых водах Кольца, куда она явилась, чтобы отдаться наконец голосам и услышать: «Мы с тобой».
– Заточения? – визжал ветер.
Он перевернул Айсэт вниз головой и вместе с этим перевернул деревню, вытряхнув и людей, и дома, оставил лес, болота и тропы. Вихрь уносил Айсэт от смрада болот, от Гнилых земель, от гор. И снова ударила в нос морская соль, а ветер замедлился. Перебрал гальку, тронул волны, из которых больше не поднимался грозный старец, но шел корабль с белым парусом, почти опустил Айсэт на берег.
– Свободы? – спросил ветер.
И одним рывком вернул ее посмотреть, что осталось в вывернутой деревне.
– Свободы, – закричала Айсэт, – свободы я боюсь больше заточения!
Они все погибли! Во всех дворах побывала смерть, и некому было обратить к ней волшебные напевы, никто не дунул в ее мрачное лицо, не прогнал из аула. Заточение стоило Айсэт обычного течения времени, подчинения закону природы: все живут и умирают, все идут своей судьбой и жизнь одной девушки ничто перед жизнью народа. Свобода отнимала жизни у всех, кого она знала.
– Врешь, – загромыхал ветер. И Айсэт поняла, кто разговаривает с ней. Горный дух призывал ее к ответу! Это он открывал ей истории, что таила пещера, и он же предлагал выбор. – Путь начинается с шага, из-под ноги берет начало судьба. Ты боишься сгнить заживо, так и не узнав, что там, за пределами очерченного круга. Но вместо этого ищешь входа пещеру, чтобы спасти их.
Ветер подкинул ее, легковесную щепку, и бросил на берег моря.
– Нет. Ври самой себе, но мне не смей. Ты заперта изнутри, блуждаешь по лесу, который сама же возвела. Куда тебе отпереть чужую клетку!
Корабль уплывал вдаль, над ним летела птица. То ли сова, то ли ястреб, то ли человек, которому посчастливилось обрести крылья. И солнце золотило ее полет. Но кораблю некуда было плыть. С горизонта поднималась волна, вновь вознамерившаяся сорвать небесный полог и обрушиться на землю. На Айсэт.
– Если бы свобода не просила платы, нашла бы ты смелость обрести ее? – прохрипел дух, облаченный в ветер, и ударил Айсэт по меченой щеке. Лицо обдало огнем. Айсэт завертелась, пытаясь определить, горит ли на самом деле. – Я не желаю, чтобы ты входила в мой склеп.
«Я и не надеялась. – Закричать ветер не дал, но мыслей изгнать не мог. – Но ты сам отвержен, сам отмечен богами. Тебе ли не понять моей боли?»
– Твоей жизни я не принимаю! – завыл вихрь и оставил Айсэт тонуть, барахтаться и биться о камни в накатившей волне.
Она не сразу поняла, выкашливая воду, что море не изливается из нее, не струится по волосам, не душит. Что она сжимает ворот платья и извивается на траве у пещеры. Ни ветра, ни моря, ни круглых морских камней, но трава, дуб и пещера. И девушки, поднимающиеся с земли в слабом сиянии последней невесты, застывшей в воздухе с запрокинутой головой.
– Смотрите, – закричала Нану. Она первая встала на ноги и тут же добавила, повторив несколько раз: – Это она, она, Дахэ! Она знала!
Вокруг Дахэ высвечивалась ночная мгла, и в косах ее чешуей поблескивали подвески. В видении, охватившем избранницу, точно так же как до этого ее саму и – Айсэт была уверена – остальных девушек, она плыла по морю под присмотром звезд. Лицу Дахэ еще не вернулись прежние черты. Перед девушками парила незнакомка. Та, которой в лодке среди неба и волн стала Айсэт.