– Это крайне неприятное зрелище, – сказал ей лес.
– Кто здесь?
Айсэт остановилась, подобралась в поисках тени, что пришла к ней. Рука ее непроизвольно нащупала рукоять ножа. Она не сняла его с пояса, как того хотела мать, даже в Ночь Свадеб не рассталась со своим верным помощником. Айсэт никогда еще не использовала его как оружие защиты или нападения. Короткий клинок ученики жрецов извлекали из ножен, чтобы срезать травы или рассекать воздух над больным, изгоняя недуг. Тот, кто учился исцелять, давал клятву не причинять боли, не нести смерти. Но рукой Айсэт повелевал страх. Она слишком громко и яростно обвиняла горного духа, и он услышал ее.
– Кочас? – позвала Айсэт и заставила себя опустить руку. – Это ты?
Никто не выпустит Кочаса из деревни одного в поздний час, и он не выговорит даже столь короткую фразу, верно ставя язык к кривым зубам.
– Когда человек горит, вонь разносится по всей округе. Человек пахнет и горько, и сладко, и мучительно, потому что кажется, что вместе с ним горишь и ты. Я бы на твоем месте не призывал подобной участи.
Айсэт сделала шаг назад и натолкнулась на говорившего. Дух выбрался из пещеры, получил плоть. От него исходил жар, он дышал, и говорил, и насмехался над Айсэт. Она повернулась. У духа оказались человеческие глаза, золотисто-зеленые, отражающие пламя факела, нос с горбинкой, высокий лоб и острые скулы.
– Кожа лопается, глаза вытекают, крик гаснет в обожженном горле. Я видел огненную казнь. И чувствовал смрадный ужас. Почти такой же, как здесь. Зачем ты дышишь миазмами? Не лучше ли кричать там, где воздух чист и свеж?
У болот ее нашел Шариф.
– Интересное общество ты выбрала. Куда уж пляшущим людям до твоих подруг, – он указал на змей, ползущих к болоту.
Айсэт молчала. В ней снова всколыхнулся разговор с Дахэ. Та бы сразу прогнала незваного гостя. Но лес принадлежал всем и никому, он никого не ждал и никого не изгонял. И Айсэт не могла запретить Шарифу идти его тропами.
– Не посвящай секретов тьме и лесу. Они ненадежные хранители. – Шариф поманил ее за собой и пошел прочь от болот.
Голос Кольца не потребовал остановиться, хмарь отступила от Айсэт, словно присутствие Шарифа сорвало колдовской покров.
Их встретил испыун. Шариф уселся у пробки каменного дома, которую иныжи-строители позабыли уместить в круглом проходе, оставив жилище карликов без надежной двери. Айсэт проследила сплетение теней от факела, длинными пальцами они прощупывали стенки испыуна.
– Теперь и ты следишь за мной? – спросила она.
Шариф отвел руку с факелом, повернулся в ее сторону:
– Кто еще?
– Кочас.
– Говорю же, у тебя странные предпочтения в выборе общества.
– Ему сложно что-то объяснить.
Шариф пожал плечами. Он не знал Кочаса так близко, как Айсэт, его назойливость не успела досадить сыну жреца.
– Я заметил, как ты улизнула. И сообщил отцу. Он послал меня за тобой. Ночью легко встретить шакала или волка.
– Придумай что-то другое, – от криков голос Айсэт сел. – Гумзаг знает, что ни один зверь не охотится в Ночь Свадеб.
– Хорошо, – Шариф не стал настаивать. – Сегодня ночью жрецу и вправду немного не до тебя. Я решил избавить его от головной боли и отговорить тебя возвращаться в пещеру.
– Гумзаг сказал тебе? – вспыхнула Айсэт и тут же добавила: – Впрочем, неважно, туда не войти никому, кроме избранной невесты.
– Действительно? Ах да, припоминаю. Я многое забыл из уроков отца, но старые легенды находят пыльный уголок в памяти. Если так, то прошу простить, что посмел усомниться в твоей разумности. Но что же привело тебя обратно в чащу? Почему мешаешь лесу наслаждаться ускользающей ночью?
Шариф отвел руку в сторону, жестом предлагая вернуться в деревню. Айсэт посмотрела в небо, на огонь, на сына Гумзага. На его лицо, руки. Не только на веке, на пальцах и ладонях тоже белели шрамы.
– Ты видел, как горел человек? – спросила она у шрамов. Они явно остались не от огня.
– Видел.
– Ты пытался его спасти?
Шариф переложил факел в другую руку.
– Нет.
– Ты его казнил? – Айсэт не нашла в себе ни ужаса, ни отвращения. Мужчины часто творили недоступные женскому пониманию вещи, оправдывая их вопросами чести.
– Нет. Но помог ему умереть.
– Как? – у Айсэт не получалось отвести взгляда от лица Шарифа. На его скулах скакали тени, изменяя очертания лица, поглощая и выделяя изгиб бровей, родинки и шрам и совсем стирая черные волосы.
– Я поторопил его смерть. Пламя дожрало мертвое тело.
Огонь плясал в глазах Шарифа.
– В этом испыуне нашли женские украшения? Или я неправильно помню? Как давно это было! Я все думал: какая она, хозяйка каменного дома? Представлял ее первой невестой горного духа и хранил ее образ все эти годы.
– Это сказка, – перебила его Айсэт. Она предпочла бы говорить о другом.
– Не стану так думать, – поморщился Шариф. – Не хочу, чтобы мои терзания по полустертым воспоминаниям детства полнились сказками. Для меня они всегда оставались реальностью.
– Ты захотел помочь тому человеку, – прошептала Айсэт, почти не слушая его. – Тогда ты, наверное, поймешь меня.
– Ты хочешь умереть? – Шариф оперся локтем о колено, полы цыя разошлись, сверкнули застежки на ноговицах. – Не думаю.
– Я хочу милосердия. Отец наверняка сказал тебе, что мои родители неизлечимо больны. Им помогут только воды, сокрытые в пещере.
Айсэт сомневалась, открываться ли Дахэ, но Шарифу выдала правду не задумываясь.
– Кто же рассказал такую сказку тебе?
– Кочас.
– А, – Шариф хлопнул ладонью по колену, – твой слабоумный преследователь. И ты поверила ему?
– Я поверила своему сердцу. А оно открыло мне то, что их болезнь поразит всю деревню.
Подвижное лицо легко сменяло выражение, Шариф посерьезнел:
– Зло исходит от пещеры?
– От болот, – Айсэт говорила как есть. – Их смрад несет гибель.
– И для духа не останется невест, – произнес Шариф задумчиво.
– Я… – Айсэт нахмурилась, – я не думала об этом.
«Зачем вообще думать о том, останутся ли девушки для духа? Как может прийти кому-то в голову его судьба?»
– Какое это имеет значение? – выпалила она.
– Большое, – ответил Шариф. – Ты не предполагала, что именно заставит его согласиться на твое предложение… просьбу… даже не знаю, как назвать то, с чем ты к нему явишься. Требование?
Шариф был прав. Но Интонации его явно указывали на недальновидность Айсэт.
– Нужна ему вода или нет, он не отдаст ее просто так. Но если упомянуть, что он лишится своих жертв… Не зря же он назначил такую цену, соглашаясь на договор с нашими предками. – Шариф покрутил факел в руке, искры посыпались на траву, он тут же затоптал их. – У тебя появится возможность.
– Я не думала об этом, – повторила Айсэт. – Я не смогу жить среди мертвых – вот что застило мой разум.
– Все верно. Когда в человеке говорит страх, он теряет способность мыслить.
Айсэт возмущал тон, с каким Шариф поучал ее.
– Да! Я трусиха, лгунья и завистница. Я сплошные тени.
Она ожидала, что Шариф рассмеется над ее нелепым криком, но он коротко произнес:
– Кто без тени, тот не человек.
– Тогда я могу не волноваться. Мои тени все на лице.
Перед ней вместо Шарифа выросла Дахэ, и она выкрикнула ей свою досаду. А может быть, и родителям, и Гумзагу, и многочисленным тетушкам, зовущим ее в свои дома и скорее выталкивающим прочь. Но осеклась. Чужаку ни к чему знать ее обиды.
– А что еще ты видел? – спросила она. – Ты покинул дом Гумзага мальчиком, тебя не было пятнадцать лет. Как далеко увели тебя дороги?
Ей вообще не следовало разговаривать с Шарифом, идти за ним. Полагалось вскрикнуть, обвинить в том, что подкрался, напугал, помешал, не проявил уважения. Все, что она выговорила бы Кочасу, который напускал бы пузырей и ничего не усвоил. Но от огня и терпкого запаха смолы на Айсэт навалилась усталость и желание разделить опутавшее ее бессилие с кем-то уверенным в себе.
– Я видел многое. И везде одно и то же. Людей, похожих на горы, горы, похожие на людей. Дома, полные и пустые, золотые поля, реки много шире и полноводнее горных ручьев. Глупцов, дающих верные советы, и мудрецов, совершающих ошибки. Море, что несет свои воды из прошлого в будущее и не заботится о настоящем.
– Ты видел море? – воскликнула Айсэт. – Какое оно?
– Когда оно надвигается, останавливается время. Вся суть его в одной капле, и все капли его суть. Ты можешь вечно глядеть на него, но никогда не узнаешь до конца. Можешь всю жизнь дышать его воздухом, но никогда не надышишься. И оно в отличие от всего остального, что довелось мне узнать, совсем рядом, Айсэт. Стоит пойти вниз по течению реки – и ты выйдешь к его берегу. Зачем ты спрашиваешь меня, вместо того чтобы хотя бы раз пойти к нему? Зачем ты просишь, если можешь все совершить сама?
– Женщины не покидают Гнилых земель. Мы все принадлежим духу.
– Кто придумал этот бессмысленный обычай? Кто боялся, что вы убежите от судьбы? Ты вот стремишься к нему.
Шариф говорил вовсе не о море. Глаза его утратили золотой блеск, а вместе с ним и зеленый оттенок, почернели и запали.
– О чем ты?
– Зачем ты ходила к Дахэ?
– Ты все же слышал. – Ноги Айсэт задрожали. «Сколько он простоял за деревьями, прежде чем заговорил со мной?»
– Даже звезды за облаками слышали. Да что там. Боги, дремлющие за пеленой ночного неба, проснулись от твоего негодования.
– Я думала, она согласится убежать с Тугузом, – призналась Айсэт и закрыла рот рукой. Сегодня она наговорила слишком много.
Шариф дернулся, взгляд его потяжелел.
– Ночь Свадеб не годится. Нынче стоило назвать ее ночью откровений. Тугуз? Тот рыжий? У него отличный кинжал.
– Он сын кузнеца.
– И сам кузнец?
Айсэт кивнула.
– Что ж. Детские клятвы, как и детские воспоминания, либо остаются с нами навсегда, либо стираются взмахом ресниц. Тем более клятвы навязанные. Не могу сказать, что я удивлен.