– Она не согласилась, – Айсэт попыталась исправить ошибку, – тебе нечего тревожиться. Дахэ – честная девушка.
– Мне не тревожиться? – губам Шарифа нравилось усмехаться. – Видишь ли, я в любом случае остаюсь без обещанной невесты. Как и рыжий сын кузнеца. Мы оба вырвем ее из сердца.
– Мне очень жаль, – сказала Айсэт искренне, ни на мгновение не покривив душой.
– Неправда, – оборвал ее Шариф, – тебе жаль, что она не согласилась поменяться с тобой местами. И ты выговариваешь обиду лесу. Вместо того чтобы пойти в пещеру.
– Я уже сказала: в нее не войти.
– Да-да, и это я слышал. Но ты пойдешь. Мой отец назовет тебя неразумной. Твои родители не пустят из-за любви. Дахэ не согласится из гордости. Но ты и без того трусиха, лгунья и завистница. Если верить всему, чего я успел наслушаться за краткий вечер, еще и ведьма. Ты можешь вершить все, что тебе заблагорассудится. И теням чужих осуждений тебя не запятнать. К тому же теперь мы разобрались, что ведьме есть что предложить духу. Тебе остается встретить свой последний рассвет и войти в пещеру бок о бок с избранной невестой. Прокрасться вместе с ней. Легко и просто. По крайней мере, именно так собираюсь поступить я.
Глава 7. Пещера Безмолвия
Горы – воплощенные жизнь и смерть. Они возносят снежные шапки к небу – никогда не умирающие старцы, прикованные к своему месту. Они свободны: орлы парят в высоте, черпая мощь скал. И одиноки, хоть и стоят плечом к плечу. Расправляют свои хребты, укрывая жизнь и смерть на склонах – вечное противостояние. Кровавые слезы пиршества оставляет на белом снегу барс. Он поймал горного козла, и развернутая плоть добычи отдает последнее тепло безмолвным каменным свидетелям. У подножия гор, под защитой скалы, поднимается пар от новорожденного козленка. Мать слизывает жаркую кровь жизни с его шерсти, чтобы дитя быстрее поднялось на ножки и ощутило силу, что дают горы. Курится дым очагов. Подражая хребтам, цепью поднимаются к лесу дома. В них тоже рождаются и умирают. В краткий промежуток между рождением и смертью поют хвалу большому каменному дому, милостивому и грозному, дающему и отнимающему. Под массивом гор копают люди ямы и жгут в них сухие каштановые дрова, чтобы бросить в эти ямы руду и тормошить угли, насыпанные сверху, пока твердые слезы гор не побегут и не оставят в яме железо. К горным кручам льнут поля, где человек трудится, кропотливо и безропотно, высаживая просо. И ведет на луга, что украшают горные спины, скот. Человек посвящает свою жизнь горам. И дает им ожить в легендах. Замершие в камне герои и прекрасные девы, мудрые старейшины и храбрые матери, карлики, великаны и боги, – вот кто горы для своих человеческих детей. Они воспитывают истинный характер: стойкость духа, крепость слова, верность и свободу души.
Но, как настоящие боги, горы распоряжаются доверчивым человеком. И просят плату за воспитание. Герои и девы, старики и матери – они приказывают тем, кого избрали: «Умри сегодня». Головокружительные пики, подлые трещины, камнепады, снежные лавины и голодные звери – горы владеют орудиями смерти. И остаются безразличными к судьбам людей.
Айсэт прощалась с горами. Переменчивая ночь вернула вуаль облаков, решив все же, что и ей быть невестой. И под утро излила дождь. Айсэт верила, что так родные горы провожают ее.
– Где Акоз? – спросила она Шарифа, который шел впереди.
– Всадник и конь едины. Но этой своевольной части меня не по нраву пещерный мрак. Гумзаг позаботится о нем. Отведет к лугам. Пусть Акоз наслаждается медвяным ароматом трав и лаской солнца вместо меня.
– Вы обязательно воссоединитесь, – пообещала ему Айсэт. И попросила горы стать печатью ее обещания.
Шариф оставлял за спиной обретенного отца и верного друга. Айсэт изучала узоры на его башлыке, золотое шитье расчертило ткань горными хребтами. «Хоть что-то родное возьмем с собой», – подумала она.
Шариф разрезал ущелье, уводя ее за собой. Они оставили болота по левую руку, водопад – по правую. Слоистые камни ущелья расступались, капли дождя терялись в сети мха. Дождь увлажнил белые пятна лишайника, боролся с широкими листами лопуха. Хорошо, что небо плакало вместо Айсэт. Иначе она заглушила бы стенаниями историю, что завел Шариф, чтобы больше не говорить ни про Акоза, ни про отца.
– Мать или учитель рассказывали тебе легенду о нашем водопаде? Удивительное дело, как хорошо я запомнил детские сказки. Он падает с кручи, не имея истока, и уходит под землю, будто и не было вовсе.
– О том, что водопад не водопад, а девушка, что сорвалась с высоты, спасаясь от гнева небес? – Дзыхан не любила эту легенду, чаще делилась она с дочерью сказаниями о звездах и луне.
– От гнева людей, – возразил Шариф. – Небеса далеко, Айсэт, люди рядом. Та девушка единственная приходила разделить страдания прикованного к скале бога[21]. За что ее и преследовали те, с кем она жила бок о бок. Заметь, боги обрекли на муки одного из своих, а люди обвинили родную им душу. Они гнали несчастную, пока она, устав от погони, не бросилась вниз со скалы. И вот те же боги, что прокляли своего, сжалились над отверженной, – Шариф издал смешок, – не оставили ей жизнь, не перенесли в безопасное место, не одарили крыльями, но обратили в водный поток. В вечные слезы.
– В вечную силу, – поправила его Айсэт. – Боги оставили девушку подле того, о ком она заботилась. Чтобы ее голос приносил ему облегчение.
– Водопады пересыхают в засуху.
– Но наполняются, когда идут дожди. А дожди всегда приходят.
– Значит, всегда… – эхом повторил Шариф, – что ж… надежда и впрямь младшая дочь богов.
– Мне Гумзаг подобного не говорил! – удивилась Айсэт.
– Не вся мудрость мира исходит от него. Привыкай.
– А на что надеешься ты?
– На взаимность.
Айсэт замолчала. Шариф надеялся заслужить любовь Дахэ, выставляя смелостью свое безрассудство.
«Что ж, – Айсэт невольно повторила его вздох, – я тоже иду за любовью». И не стала признаваться – чьей именно.
Ущелье закончилось слишком рано. Дождь не подошел к скале горного духа, остался в лесу. Айсэт карабкалась по камням. Ноги знали, руки помнили, как безопасно подняться на утес. Сегодня она могла забраться к пещере с закрытыми глазами. Она и прикрыла их.
– Будет прекрасный день, – сказал Шариф.
Как ни дружили утес и Айсэт, он взобрался наверх первым. Айсэт не обернулась к золотистой дымке над лесом, чтобы вместе с Шарифом насладиться игрой капель дождя и восходящего солнца. Она смотрела на Дахэ, расхаживавшую в свадебном наряде у пещеры. Теперь, при взгляде на облачение Дахэ в утреннем свете, Айсэт поняла, что сама не сняла белого обрядового платья.
– Не попрощаешься с лесом?
– Ты и его с собой привела?
Два вопроса прозвучали одновременно, схлестнулись клинками.
– Я пришел по собственному желанию.
Шариф улыбался. Дахэ дрожала от гнева и слез. Она выставила вперед руку и крикнула:
– Никто, кроме меня, не войдет в пещеру. Это запрещено. Горный дух накажет вас.
– Он уже нас наказал. – Шариф мягко шагнул к дубу. – Его прихоть разлучает любящие сердца, разбивает семьи. Далеко ли я пройду за тобой или встречу ярость горного духа, едва ступив в пещеру, моя собственная судьба не столь тревожит меня.
– Но я не зову тебя с собой, – Дахэ не собиралась сдаваться.
Айсэт поискала в траве свой красный цветок. Он ушел под землю или его сорвала одна из невест, радуясь участи, что миновала ее?
– Мне разрешение не требуется, – безмятежно ответил Шариф.
Тень Дахэ убегала в пещеру, словно ее уже притягивала темница горного духа. Тень Шарифа пряталась в корнях дуба. Они стояли друг напротив друга, и Дахэ дрожала под взглядом ненужного жениха. Айсэт опередила ее яростную речь:
– У каждого из нас своя причина войти в пещеру. И если встретим там духа, то каждый из нас примет смерть. Не будем спорить, раз уж все равно умирать.
Шариф ухмыльнулся. Поправил кинжал на поясе, оттряхнул полы цыя и почти прыгнул к пещере, ловкий и быстрый, как барс.
– Я согласен, – сказал он.
– А я нет, – огрызнулась Дахэ и вошла в пещеру.
Нежные краски утра стали ярче. Проступили очертания облаков, зазеленел лес, набрались цвета листья дуба.
– Прекрасный день, – повторил Шариф, – я буду тосковать по тебе.
Он пошел следом за Дахэ.
Айсэт глянула на пелену дождя над лесом, на птицу, поднимающуюся от густой листвы по солнечным лучам. И тихо произнесла:
– И я.
– Ты ведь не передумала? – позвали ее из пещеры.
Шариф стоял в полумраке и протягивал руку, ладонью наверх, к Айсэт.
– Втроем веселее. И кто-то же должен спасать меня от нрава будущей жены. Или хотя бы научить с ним справляться?
«Дахэ выпьет тебя до дна, и ты захочешь остаться в пещере», – мысли Айсэт плясали на кончике языка.
Шариф все не убирал руку. Слегка приподнял бровь, словно бы говоря: «Удивлен. Думал, ты первой помчишься в путь».
И она сама так думала: Дахэ будет топтаться у входа и оплакивать судьбу, наконец признав, что ей вовсе не наплевать на свою жизнь, Шариф станет ее утешать. А она, Айсэт, смело войдет в обитель горного духа и крикнет свое имя, чтобы дух знал, что она готова ко всему. Но выходило наоборот. Легко выкрикивать горячие обещания, куда сложнее держаться их.
Айсэт повернулась спиной к дубу, к сомнениям. Свадебное платье еще выделялось в темноте серой тенью – Дахэ ждала их в пещере, сцепив руки у живота.
Лицо Шарифа стер сгустившийся мрак, но отчего-то Айсэт чудилось, что он все еще ухмыляется. Какое-то время кинжал на его боку поблескивал, улавливая солнечные лучи, но совсем скоро темнота поглотила слабые блики. С низкого свода падали редкие капли, они не нарушали тишины: звук звенел короткое мгновение и сразу затихал. Не дробился, не разносился эхом, подсказывая, что пещера полна поворотов, залов и скрытых ходов. Рождался и умирал.
Они шли и шли, почти прижавшись друг к другу. Почти, ведь Шариф, как положено, держался чуть позади. Никто не решался сказать что-то вроде: «Совсем не холодно», «Чувствуете, пахнет тем-то и тем-то», «Ноги устали», «Мне страшно». Холод, запахи, усталость, страх – пещера стерла ощущения и восприятие. Ноги двигались, платья шуршали, позвякивал о застежки кинжал. И все поглощала пустота. В пасти пещеры не нашлось клыков – проросших сверху и снизу окаменевших капель воды и соли. Она представляла собой кокон, в который залетали бабочки, чтобы совершить обратное превращение в гусениц и скрыться в чр