– Слишком храбрые? – предположил Шариф. – Тонули мы, по твоим словам, и по моей вине. Я здесь тоже лишний. Выходит, она, – он указал на Айсэт, – слишком добренькая, а я не сказать бы, что умен, а скорее наоборот. А ты избранная и выбираешь идти вперед?
Дахэ не ответила ему. Снова подошла к озеру и вперилась в противоположный берег.
– Мне надо спасти родителей, – сказала Айсэт, когда Шариф взглянул на нее. – Думаю, мы все давно выбрали направление пути.
Шариф уселся у кромки воды и улыбнулся. Он почти всегда прятал ухмылку в уголках рта, если не считать момент под водой, когда сжатые губы походили на трещину, а глаза горели.
– Слишком умных с нами, увы, нет, поэтому добреньким, но глуповатым храбрецам предстоит придумать, как перебраться через озеро.
– Меня оно пропустит, – заявила Дахэ и сделала шаг в озеро.
Руки поднялись на поверхность, пальцы зашевелились.
– Мне кажется, надо спеть, – вырвалось у Айсэт.
Шариф уставился на нее, Дахэ не повернулась, неопределенно повела плечом.
– Ты считаешь, твари, сидящие в озере, соскучились по песням? – Шариф периодически оттягивал и тряс мокрую ткань штанов.
– Разве вы не слышали песню? – Айсэт подбирала слова. «И не видели женщину и новорожденного?» Ее вовсе не смущала насмешливость Шарифа, но прямая спина Дахэ, столбом стоящей над водой, заставляла говорить осторожно. – Про двух влюбленных.
– Она полоумная, – стены пещеры отразили крик Дахэ. – Я ничего не слышала, я тонула. Ты спятила, меченая.
Айсэт почудился шелест крыльев, отраженный эхом, она задрала голову. На той стороне озера, над деревом, мелькнула и скрылась у ворот тень крупной птицы.
– Мне ее пела мать. Я смогу вспомнить все слова, – Айсэт заговорила громче.
– Правильно тебе жениха подыскали. – Злость Дахэ камнями падала в озеро. Руки покачивались, ждали. – Вы с ним пара, два дурачка. Он тебе тоже песенку споет, если вернешься. Но ты не вернешься…
– Ты предложишь идею лучше? – перебил ее Шариф.
– Можем бросить им Айсэт. – Дахэ слегка повернула голову. – Она ведьма, сумеет договориться. А сами переплывем озеро.
Айсэт подошла к Дахэ. Она гладила живот почти такими же покачивающими движениями, как руки в озере.
– Так и поступите, если у меня не получится. Спасибо, Дахэ.
Мотив легко перенесся из памяти на язык, слова выходили сами собой, облекаясь в образы юной девы и ее жениха. Айсэт пела и видела, как у ущелья появляются девушка и юноша, как порывисты их движения, как они обнимают друг друга, как склоняют головы. Как он что-то отдает ей. Песня изливалась из Айсэт, словно в ней еще осталась вода и теперь истекала в озеро. Девушка опускает то, что подарил ее жених, в воду, и подходит к дереву. На ее шее жгут, тот самый, о котором поет Айсэт, о котором пела пещера. Но он и не жгут вовсе. А дивное ожерелье. Айсэт не должна видеть его, все происходит далеко, все неверно и туманно. Девушка падает в воду. И руки, те руки, что старались утопить чужаков, потревоживших покой пещеры, подхватывают ее и несут над водой.
Айсэт ступила в озеро.
Ноги погрузились в воду, она шагала в подставленные ладони, и песня повторялась, хотя Айсэт уже не пела. Дахэ ухватилась за подол Айсэт, но она не оглянулась. Песня подсказывала, что и Шариф пошел за ними, и предупреждала, что стоит оглянуться – руки утянут их на глубину.
На середине озера тело призрачной девушки проплыло мимо них. Айсэт узнала ее: прошедшей ночью нежная красавица уже плыла по воде, неподвижная и бездыханная, уводя Айсэт за собой. Длинные волосы окружали утопленницу сиянием, и в их свете руки, державшие Айсэт, Дахэ и Шарифа над водой, утрачивали мертвенную синеву и наполнялись жизнью. Ожерелье исчезло, зато руку украшал браслет. За девушкой плыло перо, золотисто-коричневое, усеянное белыми крапинами. Оно сопровождало ее в последний путь, возможно, подарок любимого, возможно, связь с отчим домом, а может быть, дар небес заблудшей душе.
«Или его уронила птица. Точно ли она померещилась мне?» – подумала Айсэт.
Песня ускользала. Руки, служившие им опорой, начали опускаться.
– Быстрее, – коротко приказал Шариф.
И они побежали.
Вода добралась до колен, до пояса. Руки вспомнили о своем предназначении, хватали за платье, за косы. Образ девушки растворился в наступающей мгле. Вода поднялась до груди, и руки дернули Айсэт вниз. Под водой в скоплении пузырей Айсэт разглядела, как отчаянно сопротивляется Дахэ, как пинает руки Шариф. Как он подплывает к Дахэ, перехватывает за талию и устремляется к поверхности. Как они уплывают прочь.
«Мы с тобою, мы с тобою…» – затихало внутри Айсэт. Руки отпустили ее щиколотки и исчезли.
«Наверное, Шариф и Дахэ выбрались, – отчего-то подумала Айсэт и вынырнула на поверхность. Так и есть – платье Дахэ ярким пятном выделялось на фоне врат. – А я смогу узнать, что случилось с младенцем». До берега оставалось три больших гребка. Они показались Айсэт непреодолимыми. «И куда плывет девушка? Донесут ли ее воды до берега? Если ей удастся выплыть, то и я выйду на сушу, из пещеры… А если нет, то и пытаться не стоит».
Твердая рука схватила ее за ворот платья и вытащила на берег. Айсэт подняла голову, и на миг ей почудилось, что на шее Шарифа блестит ожерелье утонувшей девушки, но оно обернулось жгутом и душило его.
– Ты была права, – произнес Шариф.
И наваждение исчезло.
Глава 8. Железные врата
Шариф не обращал внимания на напитавшийся водой цый и разбухший бешмет, изучал узор на створках ворот.
– Достойная работа. Но кто бы ни был таинственный мастер, он не старался дать лица этим мужчинам и женщинам. Два, четыре, шесть, – он считал выгравированных на воротах людей.
– Наши люди, – Дахэ коснулась выбитой ноги девушки, которая будто бы парила над остальными, – а это, видишь, избранная невеста.
Она дотронулась до своей груди. Жест ее говорил: я разделяю твою участь, мы сестры.
– Тогда он, – Шариф указал на другую створку, – ее жених? Тот, кто потерял невесту? Или тот, кто ждет ее?
– Какая разница, – Дахэ уже заскучала, – как знание об этом поможет нам войти?
– Пятьдесят мужчин и сорок восемь женщин. Давняя история… – Шариф поднял и тут же опустил кольцо ворот, грохот разнесся под своды. – Я все больше убеждаюсь, что духу совсем не нужны невесты. Быть может, он сам отгородился от настойчивых девиц и их родственников? Озеро, ворота, что дальше? Теперь мне кажется: все эти утопленницы наводнили озеро, потому что не смогли пройти дальше. Предпочли воду голодной смерти.
Айсэт больше занимало дерево. Сначала она решила, что оно – близнец дуба, который охранял вход в ущелье духа. Но ветви дуба подземного покрывала черная листва. Корни не вздымались, образуя замысловатые переплетения. Кто-то выбрал место и посадил дерево в идеально ровный, подготовленный для него круг, не потревожив камня. Вместо солнечных лучей, окрашивающих там, наверху, крону золотисто-зеленым светом, с листвы сочилась вода, капли падали и беззвучно ударялись о пол.
Зато желуди отливали золотом.
Дахэ тоже заинтересовалась дубом. Подняла руку, вытянулась, подпрыгнула.
– Не сорвать, – обиженно высказала она ветке.
– Не стоит этого делать, – предупредила ее Айсэт.
– Надо проверить, – Дахэ подпрыгнула еще раз, – не могут они быть золотыми.
Глаза ее блестели, она прыгала и прыгала, но пальцы ловили пустоту.
– К тому же нам нужна еда.
– Ты станешь есть желуди? – удивилась Айсэт.
– Мы ничего не взяли с собой. Ни один из вас, умненьких, – Дахэ повторяла это слово с особым удовольствием, – не подумал, чем питаться в вашем отчаянном путешествии. Если у Шарифа и было с собой гомыле[22], оно никуда не годится после нашего купания.
– А сама ты подумала?
– Я шла умирать. – Дахэ предприняла еще одну попытку. Мешало отяжелевшее, мокрое платье. – Вымочим в воде, затем обжарим на костре. Ученице жреца полагается знать, что к чему.
– Мы все шли умирать, – тихо произнесла Айсэт.
Она подошла к дереву, сцепила руки и подставила их Дахэ.
– Залезай.
– Я думала, их срывать не стоит, – Дахэ передразнила Айсэт. – Даже если несъедобные, зато красивые, – добавила она, с сомнением глядя на Айсэт.
– Я поняла, залезай.
Дахэ оказалась тяжелой, но проворной. Одной ногой она уперлась в ладони Айсэт, зацепилась за ветку, дернула золотой желудь и спрыгнула вниз. Обе застыли на мгновение. Ничего не произошло. Не поднялся ветер, не раздался звон, дерево не заскрежетало и не рухнуло, не слетела черная листва. Дахэ покрутила добычу, поднесла к глазам и резким движением сунула желудь в рот. Сплюнула разломанную зубами скорлупу.
– Сырыми их есть не сто… – попыталась образумить ее Айсэт.
Но Дахэ отмахнулась.
– Вкусно, – она оперлась на плечо обомлевшей Айсэт, – как первый мед в конце мая. Не думаю, что дух – щедрый хозяин и встретит нас обильным столом. Может быть, мы будем умирать по очереди и кто-то успеет проголодаться. А если он ядовит, то быстрее отмучаюсь, как думаешь? Не достанусь никому. – Она проглотила желудь. – Жаль, конечно, что он не из золота. Лезь и собери нам желудей, – заявила она Айсэт и пошла к Шарифу, – да побольше.
Айсэт перевела взгляд на ветку, с которой Дахэ сорвала желудь. На его месте проклюнулся новый плод. Черный.
А под деревом возник человек. Он сорвался с ветвей листом, на миг обрел крылья, раскрыл и закрыл их и встал на ноги. Руки висели вдоль тела, голова слегка покачивалась на тонкой шее, а лица не было.
Кожа, гладкая и золотистая, как скорлупа желудя, покрывала грудь, живот и бедра человека, отнимая мужские и женские признаки, обволакивала глаза, нос и рот, и все же он – мужчина или женщина, человек или демон – видел, слышал и говорил.
– Первая плата, – провозгласил он, и с далекого потолка пещеры с гулом сорвался камень. Скрытый до поры клык пещеры канул из одной тьмы в другую. Озеро поглотило его без всплеск