– А вот и ты проснулась, – сказала она громко и знакомо.
Ветка упала в костер.
Гумзаг стоял, опираясь на посох, и оглядывал Айсэт с ног до головы.
– Тебе надо бы переодеться, дочка, – ласково сказал он.
Айсэт не смогла сдержать слезы. Их дорожки не потушили пожара под кожей, наоборот, дали ему силу. Пещера не пожелала пропустить ее. Обманув водой и ветром, выбросила обратно. Горный дух не принял жертвы, потому что она, Айсэт, увязалась за Дахэ, да еще и Шарифа за собой привела.
– Что случилось с лесом, учитель? – проговорила она сквозь слезы.
– Не людьми придуманы запреты, не людям их и нарушать. Уж не знаю, гордыня или дочерний долг затмили твой разум, но лес опаршивел, едва ты… – Гумзаг опустил глаза, – вошла в пещеру.
– Я не хотела. – Айсэт зарыдала во весь голос. – Что же делать теперь?
«А что сказала Дахэ? – промелькнуло за всхлипываниями. – Где она? И где Шариф? Они остались в пещере!»
– Успокойся. – Гумзаг отвел руку с посохом в сторону. – Есть поступки, совершив которые не плачут, не жалеют, но смиряются и искупают их всю оставшуюся жизнь. Я целую ночь тебя искал и к рассвету понял, куда завело тебя глупое сердце. Давай-ка возвращаться домой. Хорошая дочь не заставляет себя ждать.
Слезы застилали глаза Айсэт, как липкие нити гусениц – ветви самшита.
– Ну хватит, дочка. Довольно, – потребовал Гумзаг. – Слезы что роса, о них забывают в суете дня. – Он подошел ближе. – Мать с отцом тебя заждались.
– Родители? – Айсэт содрогнулась. Она не помогла им. И уже никогда не поможет. Гумзаг звал ее для последней встречи.
Учитель обошел костер, встал рядом, сурово глядя на то, как Айсэт вытирает слезы. От стыда и боли лицо Айсэт горело еще сильнее.
– Ты так поспешно убежала, – произнес он. – Я пришел, тебя уже нет, – голос учителя изменился, он снова заговорил ласково. – Тебе бы поучиться терпению, узнать цену ожиданию. Мертвая трава помогла. Дзыхан и Калекут оба здоровы, дочка!
В больном лесу под ноги ластились знакомые тропы. В нос бил запах плесени и гнили, от которых Айсэт успела отвыкнуть. Прохладный воздух пещеры вытеснил гнилостный аромат болот даже из памяти, но теперь он вернулся, и Айсэт боролась с желанием зажать нос покрепче. Дурачок Кочас часто говорил, что их деревня провоняла тухлыми яйцами. Айсэт вспомнила, как он морщился при этом, и замедлила шаг – вдруг Кочас выскочит из-за дерева по своему обыкновению. Но тот не увязался за жрецом. Посох Гумзага раздвигал кустарники, окружавшие болота. Жрец бормотал:
– Сюда ступай, аккуратнее, сюда ногу, дочка. Прямой дорогой идешь, и то споткнешься.
– Да, учитель, – ответила Айсэт.
Она забыла о Дахэ, о Шарифе, о пещере и ее хозяине. Родители пришли в себя! Недуг отступил. А она не дождалась, не утерпела, решила спорить с мудростью учителя и навлекла беду на поправившихся родителей. На лес. На деревню. Сколько времени пройдет, прежде чем горный дух вырвется из логова и сложит окровавленные кости первой жертвы у испыуна?
«Упаду в ноги отцу, он простит. Мать поможет, она помнит, сколько трав и снадобий я перепробовала», – думала Айсэт.
– Одни уловки болота нам уготовили, – Гумзаг говорил с ней вкрадчиво, как с больным ребенком. – Из тьмы во тьму, из одного сна в другой. Не мешкай, дочка, следом за мной торопись. Сколько говорил тебе, лесу и темноте тайн своих не открывай. Но ты и тайны, и душу распахнула.
– Да, учитель.
Речь жреца сочилась медом, он то и дело оборачивался к Айсэт, и она цепенела. Гумзаг разрезал чащу твердой походкой. Он больше размахивал посохом, чем разделял с ним бремя дряхлого тела. А когда останавливался, сам походил на могучее дерево, расправлял плечи под буркой.
За кустами блеснула синь болота. Словно маленький кусок неба упал посреди леса. Человеку, никогда не бывавшему в Гнилых землях, показалось бы оно чудесным озером. Но стоило вдохнуть насыщенные пары, как голова плыла, сознание мутилось и пленник болот входил в воду, не в силах бороться. Глаза закрывались, дыхание прерывалось, ноги отказывали. Человек погружался в маленькое голубое небо и оставался в нем навеки. А озеро продолжало смотреть чистым взглядом. Вот и взирало болото, названное людьми Слепым, на Айсэт и шептало вместе с Гумзагом:
– У каждого свое место, кто-то на родной земле счастье найдет, а кого-то путь к дальним берегам ведет. Как поймешь, где сердце твое, так и найдешь пресловутое счастье.
– Все наставления мои забыла, – ворчал Гумзаг. – И все, что ведала, растеряла. Помню, так и мать твоя: едва в земли наши попала, все в лес ходила, с ним делилась секретами. А секретов она несла много. Один, вот, на руках у груди принесла. – Мед исчез из его интонаций, он говорил с издевкой. – Другие за спиной дымным следом тянулись. А как рассказала все не лесу, а мне, старому жрецу, так и очистилась. И ты откройся, дочка. Скажи, что обещал тебе мой сын? Зачем увязался он за избранницей?
– Шариф хотел спасти Дахэ, – Айсэт не видела смысла скрывать от жреца правду. – Она обещана ему с детства.
– Обещана, – протянул учитель. – Легко чужое своим назвать. А ты что же не остановила его?
– Он слишком походит на тебя, не переубедить, если решил.
– На меня похож, говоришь? – странно ощерился Гумзаг.
Айсэт искала объяснения, которые устроят учителя.
– Мама часто повторяла, что несчастный не жив, а значит, и умереть не боится. Такого не остановишь.
– О себе сейчас толкуешь, не о нем. Да, мать твоя рассказывала, – Гумзаг кивнул своим словам, – что без любви жизни нет, а за любовью хоть в Гнилые земли. Правда, смерти, Айсэт, боятся все. Не своей, так чьей-то другой. Дзыхан вот за твою жизнь боялась, потому и отдала пещере. А ты за ее жизнью в пещеру вернулась.
Смысл слов Гумзага ускользал. «Мать отдала меня пещере?» – хотела переспросить Айсэт, но болото отняло у нее голос. В голубой воде Слепого расколотые слова облачались в образы. Проступило лицо матери и лицо старухи с горящими черными глазами, похожими на две пещеры. Провалы глаз затягивали внутрь, и лицо матери таяло в их черноте.
Айсэт еще помнила, что правильные слова обладали большей силой, чем дурман болот. Выговаривая их, люди обретали власть над проклятием Гнилых земель. Айсэт вытаскивала нужный заговор из расползающихся мыслей:
За солнцем иду, за ветром иду, традиции чту, с богами живу.
Вот сердце мое, вот сила моя, я помню…
– Не стоит, внучка, – оборвал ее жрец, – не буди спокойной воды. Пойдем по краю, вот и обойдется.
Айсэт вздрогнула. Она стояла у кромки болота и наклонялась все ниже к воде. Гумзаг схватил ее под локоть и оттащил от болота. Зубы Айсэт все выстукивали заговор. Гумзаг встряхнул ученицу, потянул за собой, ускоряя шаг. Он что-то бормотал в густую бороду.
– Мы видели людей в подземном озере, учитель, – рассеянно проговорила Айсэт. Оборванное заклинание не сработало. Она уже не могла разобрать, чье же лицо видела в Слепом, одно оно было или множество лиц глядели на нее из болота. – Все наши девушки утонули. Никто не дошел до духа. И Дахэ не дойдет…
– Всех, кто обещан был, он собрал под свое крыло, никого не отринул. По капле море, по ветке лес, он рачительный хозяин, и места в его владениях всем хватит.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь, учитель.
Лес расступался перед ними, чем дальше от болот, тем меньше становилось больных деревьев и легче дышалось.
– У кого в душе тьма черная, тот ее источает, делится со всеми, до кого дотянется. Как болото это, дурманит, тащит к себе, обманывает. Доверишься такому – пропадешь. Не думаешь ли ты, что дурной человек как пещера: входишь в нее – и теряешься?
– О ком ты, учитель? – Айсэт хотела остановиться, надеялась, что Гумзаг обернется к ней и объяснит.
– Зная запрет, сердце твое рвалось к пещере. Зная наши предания о Ночи Свадеб, ведешь речи о невестах на дне пещерного озера. Нет их там. Как нет там тебя, и избранницы, и никогда не было моего сына. Тебе следовало сидеть у ног отца и матери, но ты отдалась ночи, надышалась болотным смрадом и нарушила правила. Пещера выставила вас, я нашел Шарифа и Дахэ немногим раньше, отвел в деревню. Вернулся за тобой и надеялся увидеть твое раскаяние. Но ты ищешь прощения, хотя должна наказания искать. Дня не пройдет, как месть злого духа накроет Гнилые земли. А ты, дурная дочь, пьешь дурман болот, нет чтобы бежать к родителям и коротать возле них оставшееся нам время. Пойдем же, Айсэт, пора увидеть, что ты натворила.
Почему учитель не дал ей закончить заговор? Почему привел ее к Слепому, а после гнал по лесу, чтобы бросить у родительского дома и уйти, вместо того чтобы вести заблудшую дочь к Калекуту и Дзыхан? Почему обычно простые, спокойные речи переплетались и путались, выбирались из его рта подобно змеям или пару, что поднимался от болот? Груша, что росла у края родного двора, не давала ответов, но подарила опору. Стоило Гумзагу довести ее до деревни и оставить в одиночестве в саду, сознание прояснилось. Айсэт прижалась спиной к стволу грушевого дерева и договорила заветные слова:
Я помню: текла тут иная вода.
Все земли пройду, но вора найду,
Не здесь, не сейчас в свой срок пропаду.
Выпрямилась, потерла лицо, пошла мимо ульев. Домой.
Айсэт встретили травяная пыль на полках, заправленные постели, пустой котел и, главное, холодный очаг. Огонь пылал в центре дома и днем и ночью. Пламя поддерживали маслом и следили, чтобы никто чужой не прикоснулся к надочажной цепи. Мать вешала на цепь котел, засыпала намеленной муки, наливала воды, брала в руки длинную деревянную ложку и мешала, мешала, мешала кашу, чтобы не пригорала, не сильно вскипала, чтобы огонь одаривал ее своей силой, которую готовая каша передавала семье. Когда Айсэт была маленькой, мать часто варила сладкую похлебку, и Айсэт уплетала угощение за обе щеки, в отличие от вареной фасоли или тыквы. Дзыхан учила Айсэт готовить. Огонь ворчал и потрескивал и норовил лизнуть пальцы Айсэт, а мать чуть взмахивала