ложкой, шутливо пугала и огонь, и нерасторопную Айсэт. Они смеялись над очагом, делились сказками, пока отец пробовал приготовленные блюда. Потом садились мать и дочь за низенький столик и ели горячие, полные силы дары очага. Айсэт повзрослела и обзавелась собственным котлом, доверяя пламени делиться благодатным теплом с травяными отварами. Но огонь не горел, сердце Айсэт, раздираемое тревогой, поднялось по ребрам до горла и грозило выскочить, ударить в небо.
Дом без огня – мертвый дом.
«Твои родители здоровы. Они ждут тебя». – Глаза Гумзага блестели, когда он заявил, что трава помогла.
Но никто не ждал ее.
На стене по левую сторону от очага висела разномастная утварь. Айсэт прошлась мимо мисок и котелков, коснулась жерновов домашней мельницы, перетерла прилипшую к пальцам муку. Заглянула в мешки, они дохнули на нее пустотой знакомых ароматов. Весь дом хранил безмолвие пустоты. На противоположной, отцовской стене не хватало кинжала, который висел в ножнах на привязи все время болезни своего хозяина. Мать ушла, забыв об очаге, отец – прихватив с собой кинжал.
Айсэт сглотнула вырывающееся сердце, оно провалилось обратно под ноющие ребра. Айсэт кружила по дому под размеренный бой барабанов. Невидимый музыкант бил по натянутой бычьей шкуре, высчитывая шаги по кругу. Перебирал ее страхи.
«Учитель обманул меня, наказал ложью. Мать умерла. Она не справилась с болезнью. С ее уходом в дом пробрались холод и мрак. А отец… он выбрал не мучиться больше». За одну ночь, пока она сражалась с судьбой, они отказались бороться с болью, изматывающей тело и разум. Уйти в бою или погибнуть от собственного кинжала – эти смерти равны по чести. Если мужчина чувствует, что больше не в силах применить оружие с единственной правильной целью, никто не остановит его последнее решение. Раньше стариков уносили высоко в горы. Туда, где змеятся расщелины, а высота изгоняет последние страхи. Там человек глядит прямо в глаза богов – синие или черные, в дневное или ночное небо – и воспаряет подобно орлу, чтобы показать богам свободную волю. На деле же родные руки сбрасывали стариков в пропасти, и скалы с жадностью ловили предсмертный крик.
«Отец не стар, – она спорила с ускоряющимся биением барабана, – даже если болезнь забрала маму, отец еще способен найти в себе силы. Если я помогу… я ведь вернулась».
К ритмичному бою присоединилась свирель, она дразнила гулкие стоны барабана легковесной мелодией. «А может, – думала Айсэт, или это свирель подсказывала ее отяжелевшей голове иное, – смерть выбрала отца и кинжал взяла мама». Она представила материнскую руку, еще совсем молодую, едва тронутую пятнами времени, направляющую кинжал к груди. У матери был собственный крохотный нож, положенный любой женщине, но оружие любимого мужа вернее привело бы Дзыхан к нему по посмертной дороге.
Музыка, набиравшая силу, звала Айсэт выйти из дома. «Надо найти учителя. Я вытрясу из него правду. А если повезет, встречу тетушку Гошан, она уж точно знает, что случилось с родителями. Она всегда все узнаёт первой».
Загремели трещотки, свирель и барабан притихли, уступили место их веселой болтовне. Айсэт сжала виски, слишком радостная музыка гремела в ней. Мелодия рассказывала собственную историю, не заботясь об Айсэт. Пела о чужой радости. Свирель, барабан, трещотки, а за ними и смычки, поднимающиеся по струнам в восторженной дрожи, пели о свадьбе.
Айсэт выскочила в объятия мелодии, что играла вовсе не в ее голове. Музыка звучала отовсюду, окружала дома, переходила от двора к двору. Мимо домов шли женщины. Подчиняясь ритму музыки, они танцевали и пели. Во главе их шествия плыла фигура, укутанная в красную фату.
В деревне играли свадьбу! Айсэт не разглядела подруг невесты, что шли по бокам от нее, но выхватила из толпы разгоряченные лица тетушки Гошан, тетушки Гаши, Чаж, старухи Бзыф и – сердце снова подпрыгнуло и ударило по легким:
– Мама! – Айсэт сорвалась с порога.
Глава 9. Дикий мед
Музыка заглушила ее крик. Айсэт влилась в струю женщин. Широкие рукава поднимались и опускались, повинуясь движениям. Ноги под длинными подолами делали десятки быстрых мелких шагов.
– Мама, – позвала Айсэт.
Женщины смеялись и не останавливались. Они восхваляли красоту и смиренность невесты, обещали ей счастье. Их голоса заглушали оклики Айсэт.
Дзыхан повернулась, когда Айсэт схватила ее за оба плеча. Глаза матери горели тем же светом, что вспыхивал в глазах учителя. Она несколько раз моргнула, странный блеск пропал, и от глаз к вискам протянулось по три луча морщин:
– Дочка, вот и ты пришла разделить всеобщую радость!
– Мама. – Айсэт, не выпуская мать из объятий, отстранилась, осмотрела с ног до головы.
Щеки и губы Дзыхан налились цветом, кожа больше не выглядела сухой и потрескавшейся, пальцы, которыми мать ощупывала лицо Айсэт, не горели.
– Как ты себя чувствуешь? Где отец?
Женщины обходили их, торопились за невестой. Мать озиралась по сторонам и чуть постукивала ногой, ей не терпелось вернуться к танцу.
– Он тоже тут?
Дзыхан не отвечала, дергала плечами, желая скинуть руки дочери.
– Мама, прости, я вошла в пещеру вслед за Дахэ. – Айсэт хотелось все рассказать матери. – Прости, прости, пожалуйста. Лес заболел, и дух скоро… он… Учитель сказал, что дух выйдет мстить. А я прошла сквозь ветер и ворота из железа и проснулась в лесу. А дома не горит очаг и…
– Нехорошо заставлять всех ждать. – Мать потрепала Айсэт по щеке. – Ты же не хочешь, чтобы все снова указывали на тебя пальцем, называли нелюдимой. Музыка зовет, жизнь кипит. Что еще, кроме рождения ребенка, может согревать душу человека и поддерживать в нем жизнь, как не свадьба?
Дзыхан выглядела здоровой и вовсе не слушала дочь. Музыка гнала ее плясать и радоваться.
– Но ты видела Дахэ? Она вернулась раньше меня. Я не нашла, чем разжечь очаг. Почему в доме пусто, мама?
Дзыхан перехватила запястья Айсэт и потянула за собой:
– Пойдем быстрее, дочка. Жаль, ты не успела переодеться. Нехорошо идти на свадьбу в наряде отвергнутой невесты, но что поделать. – Она осмотрела разорванные рукава и дырки, из которых проглядывал корсет. – Где ты вечно рвешь платья? И вся изранилась! Айсэт, негоже девушке бродить по лесу! Но все же поспешим, что поделать мне с тобой. Разделишь наше счастье, и своего достанется.
«Хорошая дочь не заставляет себя ждать», – сказал Гумзаг. Айсэт подчинилась, пошла за танцующими женщинами, разодетыми в пестрые наряды. Она всегда была хорошей дочерью, и ей полагалось праздновать исцеление матери, разделять ликование, бьющее из Дзыхан. Хорошая дочь не хочет убежать обратно в лес.
Айсэт без конца оборачивалась. Надеялась, что Дахэ или Шариф выскочат среди женщин и выдернут ее из пляски. Дахэ раскричится, потребует объяснить, что происходит и кого это женят, если все свадьбы празднуются на третий день после выбора горным духом невесты. А Шариф ухмыльнется, если он вообще появится, а не ускачет на Акозе в дальние края. Хорошая дочь разделяет и боль, и счастье своей общины и живет единой жизнью с каждым, кто входит в близкий круг – а в круг входила вся деревня. Но и мысли, и ноги Айсэт путались, и потому, несмотря на старания матери вывести ее поближе к невесте, они плелись в конце свадебного шествия.
Свой мотив повел шичепшин. Смычок рвал струны и терзал ноги бешеным ритмом, и даже барабаны не поспевали за ним.
– Глядишь, года не пройдет, как и ты войдешь в новый дом. Разве не хочется тебе перемен? – пропела Дзыхан дочери и присоединилась к женскому хору:
Из-за горной гряды восходящее солнце
Ее взгляд.
В локон волос чернее чем ночь завьется,
Говорят.
Тонкий стан – плети рукоять,
Без изъянов нежная стать,
Шитый золотом ее наряд,
Брови ласточкой вверх летят.
Она иглу заставляет плясать,
Говорят.
Женщины пели о золотой юле, которая войдет в дом жениха и принесет достаток и благоденствие. О белолицей луне, о безмолвной овце и тихой голубке – так они величали невесту, которая самоцветом блистала в начале плясовой.
Невеста, вот счастье тебе привалило:
Достойного воина ты полюбила.
Орел белоперый средь горных орлов –
Жених твой удалый среди удальцов, –
над голосами старших женщин звенели колокольца девичьих, вплетали в свадебные шутливые песни свои надежды. Каждая гадала, когда же ей привалит счастье.
– Как ты себя чувствуешь, мама? – выспрашивала Айсэт.
– Что же ты, родная, пой с нами вместе. – Мать толкнула Айсэт под бок. – Ты всегда любила петь, что же теперь смущаешься?
– Мне надо найти Дахэ и Шарифа. – Айсэт попыталась отойти от матери, но ее придавили к ней, женщины не нарушали единого потока.
– И до Дахэ дойдем. – Дзыхан подхватывала слова величаний и отвечала Айсэт в коротких перерывах между куплетами. – Разделим с ней счастье.
Тебе досталась заря яркая,
Что прежде солнца восстает.
И с неба звездочка украдкою
Осветит тихий небосвод.
Не потревожат грозы вешние,
В горах обвалов не слыхать,
К орлу несем тебя сердечному,
Ты с ним не будешь тосковать.
Айсэт подумала, что Дахэ вовсе не захочет делить чье-то счастье. Ее вообще мало заботили другие люди.
– Но ты произнесла и другое имя, дочка? Кого еще привела на наш праздник?
– Сына Гумзага, мама. Ты не помнишь? Он прибыл рано утром в день духа. Шариф.
Мать взглянула на Айсэт с испугом.
– Негоже, – произнесла она неуверенно, – негоже гулять с незнакомым мужчиной.
– Он нареченный Дахэ. Ты сама мне сказала. Разве ты не помнишь, мама? – повторила Айсэт.