Но не из лунных глаз девочки. В них лицо Айсэт досталось девушке без метки.
Зеркало демона у врат могло показать правду. Но глаза девочки-птицы беспощадно лгали, отражая красавицу. Айсэт отвернулась. Она не желала обманываться.
«Что же ты предложила Дахэ, если мне предлагаешь подобное?»
Нетерпение исказило черты девочки, она раскрыла глаза шире. Будто убеждала, что отражение не врет.
«Хотя ты уже избавилась от своего проклятия», – вспомнились Айсэт слова ложной матери.
«Ты изменилась», – сказал Шариф, когда вытащил ее из колоды. И Дахэ с ее вскриком: «Что бы там ни было, я все равно красивее тебя».
Девочка взмахнула крыльями в третий раз и взлетела, дав Айсэт вдохнуть и ощутить на груди другую тяжесть – кинжал в черных ножнах. Вторую печать привратника. И указала на Шарифа.
Айсэт резко вынырнула, кинжал упал в воду. Дахэ спала у костра, Шариф лежал рядом. Они все еще оставались в плену ручья. Шариф походил на призрака, бледная кожа приобрела зеленоватый оттенок. Рана раскрылась, кровь не вытекала из нее, но края напомнили Айсэт пустоту между речными камнями, в которой таились змеи. Рана не зажила, несмотря на ее ухищрения и заговоры.
Девочка направила палец на Шарифа. Острый коготь пронзил зеркальную гладь и вошел в рану. Шариф застонал. В голове Айсэт родился образ клинка, пронзающего его.
Девочка хотела его смерти.
– Не мучай! – закричала Айсэт. – Пойди прочь!
Надо найти кинжал и отрубить птичий палец!
Девочка выдернула коготь и направила его, поблескивающий от крови, на Айсэт. В другой руке она держала кинжал за рукоять и слегка покачивала его. Она показывала, чего хочет.
– Оставь его, – попросила Айсэт без всякой надежды. – Я не убиваю людей, я лечу их. Я верна древним клятвам.
Шариф все так же пребывал в беспамятстве, а девочка глядела на Айсэт и поднималась в воздух. В лунных глазах отразилось дневное небо, и горы, и Шариф, завернутый в саван. Девочка давала понять, что он и без того скоро умрет.
– Я не убью его, – повторила Айсэт. – Трижды спасал он меня.
Девочка зависла между землей и небом и заклекотала. Когти пробились на маленьких пальцах ее ножек, перья – сквозь ткань платья. Лесная ведьма требовала жертвы.
– Если смерть желает забрать его, пусть приходит сама.
Крылья затмили небесное око. Девочка выставила к Айсэт руку, сжимающую кинжал, и ждала согласия.
– Я отказываюсь принимать его, – закричала Айсэт.
Крылья простерлись над водой. Луг сжался. Айсэт почудилось, что она вот-вот сорвется с пологих границ, с которых стекала вода. Но взлетела, словно тоже была невесомым созданием леса и ночи, над Шарифом, Дахэ, испыуном. И озером, от которого протянулась лента в другое, окаймленное горами озеро, а от того – в следующее и в следующее. А там, на темном берегу последнего, лежала неподвижная темноволосая женская фигура. Крыло тронуло ее щеку, вернуло бледной коже красную отметину, закрыло застывшие синие глаза.
Семь озер сверкали под семью небесными братьями, созвездия опустились под ноги Айсэт и забрали видения, что уносила с собой не девочка вовсе, а золотисто-белая птица. Когти звякнули, зацепили волосы Айсэт. Лесная ведьма стала совой, или орлицей, или другой крылатой вестницей и улетела из кольца деревьев. Небо теряло глубину звездного покрова, обретало фиолетовые оттенки. Испыун уже не прятался от людей, камень плотно закупорил вход. Каменный дом не дождался жертвы, его загадочная хранительница указала иной путь.
К семи озерам.
Шариф шумно вздохнул, застонал. Нащупал рукой свирель, лежавшую у бедра, сжал и открыл глаза.
– Ты, – прошептал он в лицо подоспевшей Айсэт. На лбу и щеках Шарифа остались капли воды, – ты… вырвала меня у смерти. – Он замолчал, сделал глубокий вдох, приложил руку к ране. – Жрец бы гордился тобой.
Айсэт отвела взгляд от его болезненной улыбки, поправила подол платья. И закрыла глаза, не позволив слезам сорваться с ресниц.
– Нет, я сумела лишь остановить кровь. Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы излечить тебя.
Она могла бы сказать, что рада ему. Что сердце грозит пробить грудь, а пальцы – сломать друг друга, так крепко она сжала кулаки. Что хочет услышать, как он играет на свирели, или попросить снова улыбнуться. Пусть насмешливо, пусть не вкладывая никаких чувств.
Но не сказала ничего. Потому что девочка-птица взмахом крыльев дала понять, что он умрет. От руки Айсэт. Хочет она того или нет, кинжал, а не зеркало, – определенная ей печать. И он вернется, чтобы стребовать свое в назначенный час. Как и говорил безликий привратник.
Или же умрет Айсэт. На берегу последнего озера.
Глава 12. Песня свирели
– Когда он играл с белой стороны, весь мир расцветал. Таял снег, отступали льды, появлялись первые цветы. Возвращались птицы, в клювах держали сети, в которых несли весну. Но стоило ему повернуть свирель черным концом, как мир умирал. Говорили, что звезды срывались с небес, грозя земле разрушением.
– Как хорошо, что твой рожок не волшебный!
Что изводило Айсэт больше: звук свирели Шарифа или просьбы Дахэ, которая хлопала в ритм мелодии и просила сыграть еще? Что заставляло сидеть в стороне? Ведь и ей нравилась музыка, и уставшее тело звало перебраться поближе. Но она жевала хвощ, бесполезный, как и все испробованные молитвы, и думала, что готова принять не один удар ореховой палкой, но не признаваться, что и ей хочется, чтобы Шариф продолжал петь и играть.
К нему будто бы вернулись силы. И он сразу вспомнил о своей невесте. А Дахэ напрочь забыла о том, что собиралась вечно оплакивать Тугуза, и просила у свирели песен, «конечно, у свирели, а не у тебя, Шариф». То, что застряло в Айсэт и свербело, как затянувшаяся простуда, у Дахэ выходило легко:
– Я готова слушать весь день. Тебя одарили боги, не иначе. Но больше просить не смею, тебе нужно отдыхать.
На запястье Дахэ подскакивал браслет. Она тоже повстречала лесную девочку и приняла дар. Украшение изменило ее. Дахэ стала веселой, милой и заботливой. Чрезмерно. Какую цену предстояло заплатить за браслет, Дахэ ни за что не выдала бы, потому Айсэт и не стала выведывать. Она смутно догадывалась какую, но предположения таяли в наигрышах Шарифа.
Подобие заботы и благодарности выпало и на долю Айсэт. Дахэ сидела совсем близко, когда Айсэт открыла глаза, сбросив ночное наваждение. Сознание еще не отделило грезу от яви. Не расплело кровавую встречу с призраками в отеческом доме от видения озерного края, где Айсэт предстояло уснуть уже вечным сном, как Дахэ напугала ее громким шепотом:
– Прости меня. Я не должна была обвинять тебя во лжи. Это место играет с нами, к тому же мы устали. Столько пережили. Все вместе.
Айсэт отодвинулась от нее, поднялась, поправила волосы и платье, умылась в ручье. Поток журчал невинно и звонко, словно это не он разливался в по воле лесной колдуньи. Вернулась к Шарифу, проверила рану. Кровь больше не вытекала, края раны вспухли и потемнели, от них по коже протянулись тонкие темные жилки. Айсэт прислушалась к его дыханию, ровному и тихому, как и положено дыханию спящего человека. «Не приснилось», – подумала Айсэт, не в силах радоваться. Шариф не умер, их короткий разговор не пригрезился Айсэт, но заговоры не помогли. От раны по телу Шарифа распространялся яд. Мед или кровь иныжа проникли в него? Или девочка-птица наложила на Шарифа свое заклятие, добавила ему мучений, чтобы склонить Айсэт к выбору? Так или иначе, знаний Айсэт не хватало, чтобы изгнать то, что засело в Шарифе. Оставалось без конца повторять все известные заговоры или идти к озерам, к загадочному лекарю, обещанному девочкой.
Дахэ все ждала ее ответа. Сидела, наклонив голову, совсем как девочка-птица. Айсэт отошла от спящего и тихо сказала:
– Тебе незачем просить прощения. Ты права: мы здесь все вместе и обиды нам ни к чему.
– Именно! Но все же я хотела хоть как-то загладить вину. И потому пошла в чащу. – Она заговорила быстрее: – Я ведь тоже должна помогать! Не стала тебя будить. А чтобы ты не волновалась, если вдруг проснешься, ушла недалеко. Так, чтобы услышать, если позовешь. Здесь будто бы август. – Дахэ высыпала находки на лист лопуха – терн и орехи. – Посмотри, слива созрела. И орехи совсем как наши. Их можно есть?
Терн трескался от переполнявшего его сока. Скорлупа ореха блестела гладкими боками.
– Я голодна. Сейчас бы пасты или копченого сыра. Все отдала бы за кусок сыра с лепешкой, – сверкала глазами Дахэ, примеряясь к большой сливе.
– На вид они вполне съедобны. Мы попробуем немного, чтобы разобраться. – Айсэт ни на миг не поверила в извинения Дахэ, но отталкивать помощь не собиралась.
– Я сломаю. – Дахэ собрала все орехи в ладонь. – Шариф очнется и захочет есть. Мама любит напоминать, что после болезни я ем все подряд, отъедаюсь за время, что провела в постели. – Дахэ раскалывала орехи зубами. Бойкую речь нарушал хруст, руки мелькали. Она подкидывала орех, прежде чем отправить в рот.
Айсэт, наблюдавшая за ее движениями, ахнула:
– Ни следа не осталось. – Она перехватила руки Дахэ, проверила кожу. Ожоги сошли, будто и не было. – Так скоро!
Она оглядела свои руки, чистые и гладкие. Порезы, нанесенные вихрем у железных врат, и волдыри от меда исчезли. «Чью силу мне благодарить? Магию трав или лесной колдуньи, что явилась к нам?»
– Стоит признать, что ты недурна, – пожала плечами Дахэ. – Гумзаг хорошо обучил тебя.
– Но Шарифу не помогло, – возразила Айсэт.
– Его рана глубже. – Дахэ снова дернула плечами и надкусила терн. Сок брызнул на Айсэт, запахло солнцем и летом. – Все просто.
– Просто, – повторила Айсэт. Ничего простого не происходило с того момента, как они вошли в пещеру.
– Мне снился необычный сон. В нем я погрузилась в ручей, – неожиданно сказала Дахэ. – Он забрал мои тревоги. И боль тоже. Тебе снилась вода? Наши легенды не врали, источники здесь. Они пришли ко мне во сне, придут и наяву. Чудные сновидения подарил нам лес! Возможно ли, что мы спим сейчас, а в грезах открывается настоящая жизнь? – Дахэ в