Айсэт не умирала, потому что еще не родилась. Потому что отец и мать еще бежали по незнакомому лесу, хотя крики, что гнали их, давно стихли, и свет факелов остался там, куда они больше не вернутся. И то и другое слишком далеко, чтобы бояться. Но Калекут и Дзыхан несли и факелы, и крики в себе, потому что знали: рождение и смерть походят друг на друга. Страх и боль в их глазах, плечах, ступнях, в долгом беге, и с ними они обручены так же неразрывно, как друг с другом. Страх не вяз в стонущей земле, поднимался вместе с мерцающей над болотами пеленой. Ластился к коже, к шерсти платья Дзыхан, к курчавой шапке Калекута. Бил по спинам, не желающим сдаваться. Боль выкручивала живот Дзыхан, а по ногам текла смерть – кровь, аромат которой так нравился страху.
– Я не могу, – прошептала Дзыхан. – Нет сил.
– Нам надо подняться выше, – умолял ее Калекут, – там чистый воздух, мы найдем укрытие.
– Нам не укрыться. Разве не слышишь голоса, муж мой? Они говорят о жизни и смерти. – Живот Дзыхан опустился. И Айсэт, та Айсэт, которая еще не родилась, и та, которая умирала в когтях орла, знали, что час пришел. Тело Дзыхан сжимал назначенный срок и гнал ребенка из ее лона. Но три женщины – Дзыхан и сразу две Айсэт – чувствовали, что время не пришло. Срок назначили в неверный час. И болота ведали это, и Калекут не смел с ними спорить. Он принимал вес жены на себя и вел ее от смрада к ущелью.
– Нужно было остаться. – Дзыхан плакала. Айсэт наблюдала из-за завесы и не верила, что мама проливала слезы, ведь она никогда не плакала и запрещала плакать дочери.
– Ты мог бы жить. А теперь мы все умрем в этом лесу.
Три смерти… сказал Шариф. Или Дахэ? Или человек, что встретил отца и мать у испыуна.
– Помоги ей родить, – взмолился Калекут. – Приведи старших.
Он хмурился, потому что не умел просить помощи у маленькой девочки, стоящей у каменного стола. Она появилась из чащи крохотной ночной птицей, и Калекут боялся, что она снова растворится в ночи.
– Приведи женщин.
Дзыхан закричала. Живот стал твердым и острым, подол платья – мокрым, смерть – близкой. И девочка поманила Калекута, который с каждым вскриком жены все больше походил на камень, идти за собой.
– Куда ты меня ведешь? – спросила Дзыхан.
– Она выведет нас к селению, – пообещал Калекут.
Он следовал за девочкой, которую не видела Дзыхан, но узнавала Айсэт. Девочку-птицу, которая исчезла, едва Дзыхан и Калекут ступили в ущелье.
Миазмы болот остались за стеной деревьев. Дзыхан вонзала ногти в скользкие, рыхлые камни и оставляла на мху светящиеся в темноте царапины. Калекут искал глазами юркую девочку и следил, чтобы жена верно ставила ноги.
Айсэт могла пройти этот путь с закрытыми глазами, повести их за собой. Но вместо нее у выхода из ущелья Калекута и Дзыхан встретила девушка, золотоволосая и пустоглазая. Стояла у скалы и указывала на раскидистый дуб, что рос на уступе.
– Где ты, девчонка? – закричал Калекут. – Зачем ты обманула нас? Зачем ты дразнишь нас? – обратился он к девушке. – Знаешь ли ты, сколько мы бежали? Ей нужно родить. Кто там наверху? Знахарь? Повитуха?
– Там смерть, – произнесли Дзыхан и Айсэт на разные голоса и в разное время, но отец не услышал их.
– Я не смогу поднять ее наверх, – выдохнул он.
Девушка не опустила руки, ждала, пока Калекут разглядит ступени, что должны появляться раз в году, на майское полнолуние, но никак не на исходе лета. И исчезла, когда он встал на пологий приступ.
– Дзыхан, – он понес жену, – там священное дерево. Быть может, чья-то заботливая рука нанесла на ствол этого дуба символ верховного бога, и я буду молиться ему даровать тебе легкие роды. А может быть, там есть укрытие, пещера, и я сумею развести огонь, и она станет нам домом на эту ночь. Ведь ребенку нужен дом. Дзыхан?
Она молчала, тело свело судорогой. Дзыхан кусала губы, чтобы не кричать, терпела до последнего. Но не успел муж ступить под дуб, распялила рот и исторгла вопль, который погас, не обретя звука. Они оказались перед пещерой Безмолвия и старухой в черных обносках, жестом приказывающей Калекуту положить жену у дуба и спуститься вниз.
Ни к чему ему видеть тайну рождения, ни к чему смотреть на смерть, что стоит слишком близко к каждой матери и ребенку, когда они готовятся встретить друг друга. Ни к чему ловить сходство девочки, девушки и старухи, явившейся им.
Дзыхан умирала, чтобы родиться заново и стать матерью. И тут же умереть вновь, захлебнувшись отчаянием при виде мертвого дитя, и родиться пустой и безучастной. Услышать безмолвный приказ:
– Отдай ее пещере – и она вернется к тебе.
Старуха забрала ребенка. Лицо у младенца, у девочки, чистое, белое и спокойное – страх и боль отступили. Айсэт, цепляясь за ускользающее сознание, молила не тревожить ее, но старуха перенесла ребенка через границу пещеры. Дзыхан ползла следом, не в силах подняться на ноги, но наткнулась на преграду.
Айсэт же сумела последовать за старухой. Вошла под своды пещеры. И остановилась в изумлении. Вместо долгого темного коридора она попала в многоцветие ткани под яркий полог шатра. Увидела подушки, увитые узорами виноградных лоз и цветов, низкие столы с подносами, полными фруктов, золотые кувшины, очаг, выложенный белым камнем, живой, веселый огонь, окрашивающий шатер, которым обернулась пещера, пламенным танцем. Зеркало, кинжал и браслет. И птицу, золотисто-белую, сидящую на жердочке, засунув голову под крыло. Но не увидела ни старухи, принявшей ребенка, ни девочки, которая умерла, прежде чем стала Айсэт. Где-то играла свирель и текла вода… и кто-то пел колыбельную другому, живому ребенку, дремлющему в животе до отведенного ему часа. Тот ребенок еще не ведал, что рождение и смерть походят друг на друга, и слушал мелодию, покачиваясь в водах семи небес:
В доме отца ты как солнце светила,
Мать тебя розой белой растила
И золотой росой умывала:
Солнце в руках слишком долго держала.
Айсэт обернулась, чтобы выйти обратно к матери. Откидывала ткани, чтобы добраться до границы пещеры. Ожидала, что вот-вот под ладонью окажется камень. Но полог шатра не обращался в стены, Айсэт не могла найти выхода из дымки прозрачных полотен. Они обворачивались вокруг нее, ложились на лицо, тянули к очагу и подушкам. Мелодия свирели укачивала. И Айсэт поняла, что слышит в ней голос матери. Дзыхан тоже пела колыбельную своей дочери:
Солнце нельзя уместить на ладони,
Время светило к западу клонит,
Белыми розами выстлан твой путь,
Матери слезы росою на грудь.
Ткань слетела с лица. Айсэт стояла перед зеркалом и увидела в нем мать. Дзыхан смотрела в большие темные глаза дочери, раскрытые навстречу миру. И водила пальцем, нежно, едва касаясь щеки, по ярко-красному пятну. Старуха сидела рядом с Дзыхан. И Айсэт кричала, что вот она – жизнь и смерть, но не могла выйти из пещеры и спасти мать.
Она никого не могла спасти.
Зеркало треснуло и разбилось. Осколки упали к ногам Айсэт голубыми каплями. Полог шатра надорвался, огонь погас. Ткани обернулись струями воды. Они стекали к Айсэт, обнажая стены пещеры и выход. Дзыхан была совсем рядом. Айсэт сделала шаг. Но преграда, которая не впустила мать, теперь не выпускала дочь. Вода прибывала. Скала дрогнула, поднялся гул, по стенам заветвились трещины. Еще и еще сотрясли судороги пещеру Безмолвия – и свод рухнул. Айсэт вскрикнула, но и крик, и грохот камней поглотили вода и стоны свирели. Кто-то жестокий играл с черной стороны и вовсе не заботился о красоте мелодии. Свирель надрывалась и плакала, утягивая Айсэт в глубину. Айсэт тонула, мотив дергал вверх и вниз, раздирал на части знакомой болью.
Змей тащил ее по камням. Нет. Орел терзал ее тело клювом.
Нет же. То кинжалы разорвали платье и вспороли живот.
Нет-нет, это девочка-птица указала на нее загнутым когтем.
Нет… кто-то играл на свирели и не давал Айсэт умереть. Потому что вода оказалась небом, а за семью небесами жили боги, и они точно сумели бы справиться с дудочкой.
– Она приходит в себя, – прогнусавила свирель, – разойдитесь, дайте воздуха.
– Ты отлично справилась, три-бабушка. Подарила нам сестру.
– И не одну.
Глава 13. Дитя озера
Ни одна свирель, даже волшебная черно-белая, не умела говорить человеческими голосами. Боги принимали в ладони душу умершего и решали: сомкнуть их и стереть память о погибшем или дать пройти по золотым полям к домам, где ждали предки. В их небесной вышине воды не омывали босые ноги смертного прохладой, прибывая и отступая с легким плеском.
В глаза заглянули озеро и старуха. Айсэт подскочила, ударилась об ноги девушки, которая тут же помогла ей встать. Вокруг стояли двенадцать девушек, а старуха сидела на корточках, опираясь на кривую темно-красную палку.
– Эта не сестра вам, – пробрюзжала та, кого назвали три-бабушкой, – расступитесь, кому сказала.
– Мы видели.
– Мы всё видели.
– Мы смотрели, чтобы ничего не пропустить.
– Чтобы приветствовать новую сестру.
Девушки заговорили вразнобой, их круг пришел в движение. Они часто перебирали ногами, притопывали.
– Разойдитесь, курицы, – старуха не отрывала взгляда от Айсэт.
Голоса сбились в гомон:
– Крылами солнце затмил великий бгыж[24] и отбил нашу сестру у змей, которых ведет голод и зависть, и не ведает никто, что из них сильнее гложет их. Все мы храним в себе холодное дыхание и шелест их тел.
Айсэт изумленно взирала на говорившую девушку. На Чишхан, которая ушла в пещеру два года назад.
– Все мы блуждали по лесу в одиночестве, звали смерть и надеялись, что найдем пристанище в чужом краю, – продолжала Чишхан.
Айсэт узнавала Кубэ, она ушла в прошлом году. Нафын, что покинула деревню три года назад. Нисегуаш, в ее год Айсэт исполнилось девять. Хаджсэт, о красоте которой шептались женщины еще целый год после того, как она вошла в пещеру. Айсэт встала. Старуха ощерила кривые зубы, оперлась на подставленную ладонь Нафын и с кряхтением поднялась на ноги. Позади них стояли другие девушки. Их лиц Айсэт не разбирала, но наряды были облачениями невест, избранных духом. Никаких сомнений – передо ней плечом к плечу стояли девушки Гнилых земель, которых поглотила пещера Безмолвия. Один круг смыкался с другим, переплетенный прикосновениями, связью сестер, которые шепотом повторяли слова Чишхан: