– Почему он связан? – окликнула Айсэт задумчивую Дахэ, которая вовсе не походила на себя прежнюю. – Кто его связал? Почему ты позволила?
Вместо нее высказалась три-бабушка:
– Женщины, перешедшие одну реку, – сестры. Мы же живем у одного озера. Нас не разделить. Но ты нам не сестра. Тебя никто не звал.
Дахэ вглядывалась в отражение неба и гор в озерной глади. Ее губы тоже шевелились, но ни звука не срывалось с них.
– Позволь мне, – попросила Айсэт у Шарифа, опускаясь на колени, – я не сделаю больно.
– Отойди от меня. – Шариф вскинул связанные руки. – Не смей прикасаться. Не смей притворяться, что тебе есть дело.
– Тебе нужна помощь. Разреши мне помочь.
– Ты отрава. Ты ждешь моего безумия, – извивался Шариф. – Торопишь мой час.
Зеленые глаза метались, Айсэт не могла поймать его взгляда.
– Тут дело кончено, – гаркнула три-бабушка. – Вы встретились, как ты того хотела. Теперь тебе решать. Забирай его и уходи, покуда жених наш не явился. Или помоги нам, а мы поможем тебе.
– Вы опоили его, так же как Дахэ, – крикнула Айсэт и тут же прошептала, обращаясь к Шарифу – Это я, Айсэт. Посмотри на меня. Ты сын Гумзага, а я его ученица. Мы с тобой пробрались в пещеру.
«Мы оба безумны», – закончила она в мыслях.
Она схватила кинжал с кровати, вынула из ножен, разрезала веревки. Шариф потер запястья, посмотрел на обрывки пут, на старуху, на Дахэ и зарычал, сильнее напомнив волка:
– Ты все еще прежняя? Ты Айсэт, ученица жреца? Или очередная ложь, что послана мне в наказание?
Глаза его помутнели, в них снова появились золотистые вкрапления. Боль брала свое.
– Прежняя, – подтвердила Айсэт. – Я напугала Акоза при первой нашей встрече, помнишь? Ты подслушивал меня у болота и так и не извинился.
– Сложно было не услышать, – тихо произнес он и повторил: – Сложно не услышать… Ты кричала так, что боги оглохли в своей небесной выси. Это правда? Или меня путает эхо надвигающейся грозы?
– Да, я кричала. Требовала, – кивнула Айсэт, заставляя себя оторвать взгляд от дрожащих губ Шарифа. – А теперь я прошу. Ты позволишь осмотреть рану?
– Они околдовали твою сестру.
– Дахэ мне не сестра.
– Кто же тогда?
– Подруга.
Айсэт не обернулась проверить, слышала ли ее ответ Дахэ. За спиной маячила три-бабушка, а Айсэт вовсе не хотела открывать той своей слабости.
– Змеи принесли нас к озеру, змеи служат ей. – Шариф замотал головой, он с неприязнью смотрел на Айсэт и отодвигался от нее, сминая за собой овечью шкуру. – Они невесты, все до одной. И ты теперь одна из них. – Он перехватил ее пальцы, сжал до хруста. – Где твоя метка, чтобы я мог по ней понять, что ты все еще ты?
– Метка пропала. – Айсэт жалела об обрушившемся на нее подарке судьбы. Многое она отдала бы сейчас, чтобы алое пятно вернулось на щеку. – Но я храню ее след. Ее огонь.
– Никто не остается прежним, – заголосила три-бабушка у порога, – мы очищаемся у вод озера. Излечиваемся, обретаем смыслы. Глаза наши открываются, и мы понимаем, кому должны служить.
– Ты спас меня от иныжа, – Айсэт попыталась перекрыть вопли сумасшедшей старухи. – И от дикого меда. И в пещере вытащил меня из воды. Три раза ты спасал меня, а сам просил спасти единожды, – она говорила и раскрывала рубаху под бешметом. Слезы текли сами собой, рана расцвела и побагровела, и стебли ее заползли к ключицам, обвили ребра, украсили живот.
– Вы должны знать, как вылечить его, – крикнула Айсэт три-бабушке через плечо. – Лесная ведьма обещала, что вы поможете мне.
– Мы не терпим приказов. Учись молить. Ты нам чужая. Ты пила воду ее ручья? Ты ела мед запретной деревни? Ты убила животное в лесу змей? Никто и ничто тебе не поможет. Мы даем кров невестам, а тебя никто не звал, никто не ждал. Никому ты не нужна.
Айсэт вскочила, подхватила кинжал. Острие обратилось к три-бабушке. Дахэ вскрикнула, скорчившись.
– И правильно. Взялась, так режь, – захихикала три-бабушка. – Его режь. – Она указала на Шарифа. – Вырежи сердце, все равно оно ему не нужно. Оно труха и тлен. Оно проклято. Никто не может войти в дом невесты, кроме жениха. А он скоро спустится на берег. Она это знает. – Старуха ткнула в живот Дахэ, и та опять закричала.
– Время! – Старуха схватила Дахэ за руку и потащила к краю озера.
Айсэт отбросила кинжал и выбежала следом. Дахэ держала низ живота свободной рукой, стонала и всхлипывала.
Айсэт услышала, как в доме поднялся и упал Шариф. Поднялся снова. Она повернулась к нему, он подбирался к двери, кинжал и свирель вернулись на пояс.
– Оставайся внутри, пожалуйста. – Душа Айсэт металась. – Я вернусь. Вот помогу Дахэ и вернусь к тебе.
Дахэ нужна помощь, и Айсэт могла помочь ей, не Шарифу. «Тут дело кончено», – злорадно сказала три-бабушка, и правда разъедала душу Айсэт ядом, подобным тому, что оставил в теле Шарифа кинжал из деревни иныжа. А там, на берегу, у вставшей на четвереньки Дахэ все начиналось.
– Поднимись, – требовала три-бабушка и дергала роженицу вверх. – Сейчас явится жених. Погляди, в каком непотребном ты виде, сестрица.
Дахэ взревела и скорчилась, не вставая с колен. Старуха отпустила ее плечо, забегала вдоль озера.
– Выходите, выходите, ваша сестра становится матерью, – взывала она в темные дома.
Айсэт готова была поклясться, что внутри нет женщин. Как только двери закрывались, девушки растворялись в пустоте. Три-бабушка нервничала, почти бесновалась, как порой Кочас в предгрозовой час или в дни особенно сильной жары. Тянула волосы, скалила зубы, прыгала на непослушных ногах и выкрикивала имена девушек.
«Она не знает, как принять ребенка», – поразило Айсэт.
– Если это правда ты, Айсэт, ты поможешь, – шепнул Шариф.
Айсэт вздрогнула. Он стоял совсем близко, и дыхание его тревожило ее волосы. Она ощутила тепло, исходящее от Шарифа, и запах высокогорного луга, усыпанного росой. Глаза Шарифа переполняло золотом, что проступало сквозь лиственную зелень. Айсэт искала его тень, чтобы нырнуть в нее, но дом затянула тьма, весь свет изливался на озеро и Дахэ. И Айсэт не могла заглянуть в лицо смерти, меняющей ставшие родными глаза Шарифа.
– Не дай ей родить здесь, – сказал Шариф.
Дахэ упала на песок, перекатилась на спину. Она не знала, что делать с разбухшим животом, в котором шевелился ребенок. Очертания его выделялись под натянутой тканью платья. Все происходило неправильно. И Дахэ, скорее предчувствуя беду, чем осознавая ее, звала мать, как делает каждый больной ребенок, утопающий в пугающей его боли.
– Не называй чужих имен, сестра, – требовала три-бабушка. – Жениха зови!
– Они заберут у нее ребенка Тугуза, – выдыхал Шариф в волосы Айсэт. – А ее отдадут орлам.
– Что? – ужаснулась Айсэт.
– Смотри. – Шарифа указал на солнце.
От ослепительной белизны солнечного круга отделились точки. Росли и возвращали себе форму. Острые стрелы крыл, могучие тела, сильные лапы с длинными когтями.
Дома ожили. Распахнулись двери. Плетеные стены обратились в песок, осыпались. Там, где стояли дома, шипели, сворачиваясь кольцами, змеи. Они подняли головы, приветствуя орлов. Айсэт не сдержала крика, но он угас в стонах Дахэ. Шариф встал вплотную, он не дрожал, и дрожь Айсэт унималась от его окаменевшего тела.
– Иди же, – сказал он, слегка подтолкнул Айсэт. Затем, пошатываясь, вышел первым и направился к Дахэ и три-бабушке. – Я справлюсь. И всегда буду рядом.
Орлы приближались. Старуха приветствовала огромных птиц:
– Все мы выходим к жениху, раз за разом, год за годом. Нам обещали, и мы получили. Вошли в пещеру и отдались нареченному, выбравшему нас среди других.
Который из них лесной дух? Кто явился за Дахэ и ее ребенком? Ребенком Тугуза, которого она забрала вместе с собой в пещеру, чтобы никто никогда не узнал об их позоре. Клювы орлов сочились красным, словно они охотились и насытились, прежде чем явиться к берегу. Змеи поднимали головы выше, распутывали кольца тел. Они менялись, как менялись и птицы, опускающиеся по одному перед змеями. Змеи оборачивались девушками – Чишхан, Нахын, Кубэ… Орлы – мужчинами.
– Вот перед вами обещанный жених ваш! – вопила три-бабушка.
Орлов прилетело по количеству змей. И ни одна невеста, восставшая из змеиной чешуи, не осталась без жениха. У их мужей было одно лицо на всех. Гладкая кожа, вьющиеся волосы, золотые глаза.
– Сколько же у тебя обличий, – воскликнула Айсэт. – И все это ты, горный дух?
Она не могла больше смотреть, как сливаются в объятиях невесты и женихи. Ее звали крики Дахэ. Шариф, терзаемый раной, не прекращал заботиться о ней. Айсэт снова повернулась к озеру. Шариф стоял у воды на коленях и перебирал песок. Его больше не волновали орлы и змеи. Силы покинули его, он погрузился в себя и в молчание озера, по поверхности которого плыли облака, расходились круги, дробящие отражение леса, оно взирало на происходящее чистым, невинным оком и не выдавало тайн своего берега.
«Он должен умереть», – показала Айсэт лесная ведьма.
«Ты скоро получишь, что хотела», – внутри Айсэт горестно зазвучала свирель Шарифа.
Поддерживаемая мелодией, она подошла к Дахэ, села рядом, заглянула в красные от натуги глаза:
– Мы поможем ребенку родиться, ты и я. А потом уйдем отсюда.
– Нет, – прорычала Дахэ. Ее рот кривился в точности как губы старухи, в уголках выступила слюна. – Я узнаю тебя, ведьма. Ты не приняла дара моих сестер, не наполнилась их зельем. Они несли тебя к озеру, чтобы сделать невестой, но ты недостойна. Тебя не выбирали. А у меня, – Дахэ расхохоталась, и Айсэт поняла, что то, что она принимала за стоны, было смехом, утробным, рваным, жутким, – наконец-то появится настоящий жених. Он не откажется от ребенка, не пошлет меня к ведьме, к ненавистной меченой ведьме и ее горьким настоям. Он полюбит его, а меня назовет женой. Прочь поди, ничего я от тебя не приму. Здесь мой жених, отойди в сторону! Дай мне глядеть в его золотые глаза. Они обещаны м