не матерью-водой с детства.
Орлы подлетали. Много лет приходили в пещеру девушки, птицы все опускались с неба и находили себе змеиных жен.
Дахэ забилась в судорогах. Подперла живот руками, выставляя его сильнее. Подол платья напитался кровью. Дахэ корчилась на песке подобно змее. А три-бабушка подбежала к Айсэт, дернула за волосы, запрокинув голову, и, изрыгая слюну, зашипела:
– Ты, ведьма, дашь сыну нашему родиться. Хочешь, чтобы он жил? – она говорила не о ребенке Айсэт, указывала на Шарифа. – Хочешь, чтобы озеро исцелило его? Так дай нашему дитя появиться на свет.
– Если ты знаешь, как исцелить Шарифа, почему не поможешь и Дахэ?
– Мертвое может прикасаться только к мертвому, не к живому. Трону я – и отпугну жизнь. Но ты однажды уже боролась со смертью, как ненасытный до крови клещ присосалась ты к жизни и не отпустила ее. Ты дашь нам ребенка, я избавлю его от яда, которым он сочится.
– Я согласна, – ответила Айсэт.
Дахэ старалась отодвинуться от нее. Три-бабушка гневно повела глазами и гаркнула:
– Ты должна слушаться, сестра. Наше дитя просится к свету.
Дахэ тут же замерла, перевернулась на спину, согнула колени и разомкнула ноги. Айсэт невольно содрогнулась от обрушившейся на Дахэ покорности.
– Мне нужна вода. Чистые тряпки, нож. Но, – она устроилась у ног Дахэ, ощупала живот, – ребенок лежит неправильно, она не сможет родить его.
– Выходит, из всего, что ты сказала, нужен лишь нож, – прокряхтела три-бабушка. – Ты вскроешь живот, выпустишь сына, и он останется с нами.
Песок разошелся, показалась круглая рукоять, поднялось лезвие. Берег протягивал ей кинжал безликого привратника. Вторую печать.
– Ни за что, – процедила Айсэт сквозь зубы. И невольно уставилась на правую руку Дахэ. Браслет все еще был при ней.
– Так ты спасешь две жизни.
– Ты обещала вылечить Шарифа.
– О нем я и говорю. Нам – ребенок, тебе – мужчина. А земле – сестра. Гляди же, – три-бабушка отошла от Айсэт, – я свое дело исполняю.
Дахэ лежала неподвижно. Неподвижен был и коленопреклоненный Шариф. Три-бабушка подошла к нему.
– Из-за твоей трусости ты получишь одну жизнь. Как ты смиришься с этим? – прокаркала она Айсэт и заговорила над ухом Шарифа: – Мы оба знаем, что это не поможет. – Айсэт прекрасно разбирала каждое ее слово. – Круги на воде, круги в небе, и мы идем по ним.
Ответ Шарифа невозможно было разобрать.
– Все подчиняются судьбе, – произнесла три-бабушка, встала на колени рядом с Шарифом, набрала в ладони озерной воды и вылила ему на макушку. Набрала снова и вылила на грудь. Набрала в третий раз и поднесла к его губам. Шариф отвернулся.
– Семь глаз глядят в небо, полные слез, они скорбят о своем. Семь глаз просят платы и пропускают тех, кто отдает им все. Ты пришел сюда за невестой, и ты получишь ее. Выпей. И ступай туда, откуда пришел. Ты ведь предпочтешь свободу заточению?
Айсэт вздрогнула. Шариф обратил лицо к три-бабушке. Черные узоры взобрались по его скулам. Он походил на пораженное хворью дерево, чьи соки иссыхали от внутреннего жара.
– Смотри, они все здесь ждут жениха, – отвечала три-бабушка на его тихий вопрос, – настоящего, ты ведь понимаешь.
Змеи в объятиях мужчин возвратили женские облики. Они оставили своих женихов и подходили к Шарифу. Часть три-бабушка жестом отправила к Айсэт и Дахэ, но остальные обступили Шарифа полукругом.
– Одна прекрасно готовит, другая дивно поет. У третьей пальцы чуткие и способны вышить звездное небо, со всеми его угасшими и еще не рожденными огнями. А четвертая покладиста и молчалива. Зачем тебе та, что никогда не будет твоей? Она не сможет отдать тебе сердце.
Последний орел опускался на берег. Огромный, размером с крупного мужчину, он терял перья и оборачивался еще одним женихом. Холод пронесся под кожей Айсэт, мужчина-орел походил на остальных собратьев, лицо его никак не принимало постоянных черт.
Дахэ приподнялась, опершись на локти, подол платья побагровел сильнее.
– Ты пришел. – Она положила руку на живот, терзаемый потугой. – Теперь я вижу, господин мой, что выбрала правильно. Ты обещал и явился, и ты примешь меня.
Песок пил кровь Дахэ. Жених опустился рядом с ней, положил ладони поверх живота и с силой надавил. Дахэ охнула, Айсэт схватила кинжал и наставила его на оборотня.
– Убирайся! Не тронь ее.
Дахэ сорвала браслет, отбросила его в сторону. Песок с готовностью разошелся и поглотил украшение.
– Я обманывалась, – горячо зашептала она. – Я верила, что он любит, но это были лишь мои чувства, и они затмевали разум. Я забыла его, слышишь, забыла. Поверь мне! Забирай!
Мужчина не издавал ни звука, он говорил в мыслях Дахэ. Продолжал давить на живот. Айсэт видела, как корчится внутри ребенок.
– Он убьет его, – закричала Айсэт. Жених не обращал на нее никакого внимания – для него Айсэт была насекомым, которое он пока еще не прихлопнул.
«Давай же, – умоляла себя Айсэт. – Он близко. Ты сможешь, бей!»
– Он убьет его, – передразнила три-бабушка. Она уже стояла рядом с роженицей. – Конечно убьет. Для него это дитя – враг. Но если ты дашь ребенку жизнь, мальчик обретет защиту. Пусть каждый получит свое.
С этими словами три-бабушка положила свои руки поверх рук Айсэт, резко дернула и вонзила клинок в живот Дахэ.
Кровь не брызнула в лицо закричавшей Айсэт, словно вся уже вытекла в песок. Тело Дахэ расслабилось. Девушки, окружавшие ее, опали, вернув змеиные обличья. Они прибывали и оплетали Дахэ. Те, кто охранял Шарифа, оборачивались в чешую и присоединялись к клубку змей, опутавших Дахэ. Кинжал разрезал плоть, изливая на Айсэт золотое сияние. Три-бабушка хохотала за ее спиной. Айсэт не могла обернуться, убедиться, что она не обманула и Шариф исцелился. Что черные стебли покидают его лицо, шею, грудь, а набухшая багрово-синяя рана обращается в кривую линию узора его шрамов.
– Доставай, – потребовала три-бабушка, – пока он не очнулся.
О ком она говорила? О мужчине-орле, застывшем холодным истуканом, не отбрасывающим тени? «Кто без тени, тот не человек» – так сказал Шариф еще в их мире. Или о золотом бездвижном младенце, который прятался в разверзнутом животе Дахэ? Айсэт бросила кинжал, который тут же вошел в песок, просунула руки в прореху, черную, несмотря на сияющее внутри дитя, и вытащила ребенка. Змеи зашипели, они обвивали Дахэ, заглядывали в живот. Еще одной змеей вилась пуповина, вовсе не золотая, темно-синяя, с красными и белыми стеблями, по которым от Дахэ к сыну текла кровь и жизнь.
– Режь, – потребовала три-бабушка, она не отходила от Дахэ.
– Кинжал, – проговорила Айсэт. Она прижимала неподвижного золотого мальчика к груди, второй рукой искала клинок среди песка и змей. – Не могу найти.
Мужчина ожил. Шевельнул головой, разминая шею, открыл рот, раздул ноздри. Айсэт вскрикнула, прижала ребенка крепче. Жених возвращал себе клюв и когти.
Айсэт натянула пуповину и вонзила в нее зубы. Она грызла и рвала тугую, полную крови перевязь, но сил не хватало. Мужчина поднимал руки-крылья, готовился напасть. Он вот-вот оторвет ее от пуповины и отнимет ребенка. Айсэт закрыла глаза, давясь наполнившей рот кровью. Что-то прошуршало за плечом. Пуповина дернулась, вытянулась сильнее. Айсэт выплюнула ее, распласталась, закрывая собой младенца, спряталась за ноги Дахэ. Над головой раскатывался смех три-бабушки и далекий, глухой отзвук грома.
Айсэт снова привиделась пещера, мать и отец. И новорожденный ребенок, девочка с ярким пятном на лице. «Однажды я боролась со смертью. Мать выпросила меня у нее. А после я так часто выпрашивала жизни. Слышишь ли ты меня, горный дух? Если ты здесь решаешь, кому жить, кому умереть, пусть ребенок Дахэ живет. Пусть тебе достанется две жизни, Дахэ и моя, но оставь ребенка. И Шарифа, его тоже выпусти из пещеры вместе с мальчиком».
Вокруг Айсэт поднялся ветер. Били крылья, шипели змеи. Они подбирались к ней, хватали ее, тянули ребенка. А тот не шевелился, не кричал, не дышал, и его не беспокоила горячая мольба Айсэт.
– Отпусти, – послышалось над ней. – Айсэт, отдай ей ребенка, теперь ее черед.
Шариф разговаривал с ней. Ветер злился, но не мог унести его слов и дыхания, щекотавшего шею Айсэт.
– Она права, каждый должен получить свое, чтобы продолжить путь.
– Ты умер, – прошептала Айсэт. Растревоженный ветром песок застилал от нее озеро, три-бабушку и почти скрыл из виду Дахэ и змей. Он морочил ее сухим шорохом знакомого голоса, – девчонка хотела твоей смерти. Она дала мне кинжал и сказала, что я должна убить тебя. Но я убила и тебя, и Дахэ, и ее ребенка.
– Если ты не отпустишь, они умрут. Но не я. – Шариф не прикасался к ней. Айсэт боялась, что, поверив песку, увидит перед собой орла, притворяющегося человеком. – Посмотри, Айсэт, тут нашлась целительница удачливее тебя.
Он ухмыльнулся, и это придало Айсэт сил. Она открыла глаза, подняла голову, разжала объятия. Ребенок выскользнул из рук, но прежде, чем она успела вскрикнуть, Шариф подхватил его и передал три-бабушке. Та молча, утратив бешеный огонь во взгляде, резкость движений и дерганую походку, пошла к озеру. Айсэт направилась следом, но Шариф схватил ее за рукав.
– Это не жертва, – сказал он.
Озеро подернулось серой пеленой. Айсэт понадобилось какое-то время, чтобы понять, что не вода потемнела, а небо покрылось густой шерстью дождевых облаков. Гром перекатывался над горами. Старуха опустила ребенка в озеро. Один, другой, третий раз.
– Сколько разных ядов таит человеческое тело. Принимает в себя или исторгает изнутри, – произнес Шариф.
– Она его утопит.
– Нет. Он нужен. Они все жаждут живого.
Золотое сияние сходило с младенца, осветило полосу у берега и растворилось, когда три-бабушка достала мальчика из воды в третий раз. Ребенок закричал. Громким, требовательным, жалобным и таким обычным криком новорожденного. Ветер успокоился, затихли биение крыльев и шелест змеиных языков. Улегся песок. Три-бабушка качала плачущего ребенка.