А возле Айсэт его мать обнималась с орлом.
– Она твоя, горный дух, как и было обещано, – выкрикнула три-бабушка. – Ты, жених наш, приходишь и уходишь, а мы ждем тебя безропотно и вечно.
– Ее надо спасти, – Айсэт вцепилась в Шарифа. – Она не в себе.
Дахэ целовала отрешенное лицо. Крылья скрывали ее окровавленное платье, когти разрывали песок. Мужчина сочетал облик человека и орла, а на голове, на черных кудрях, мерцал венец из медных дубовых листьев и желудей. Внезапно он вскинулся, крылья взметнулись. Он ударил Дахэ наотмашь, поднялся в воздух над своей упавшей невестой и вернул себе птичий облик. Дахэ не заплакала, лишь выпростала к нему руки в скорбном жесте.
– Он не может принять ее, – послышался скрежет три-бабушки. – Он обвиняет ее. Она вошла в его мир с чужим сердцем. Обещала его другому. Мы должны помочь сестре очиститься и стать достойной нашего жениха.
– Что ты делаешь? – Айсэт побежала к ней, но осталась на том же месте. Три-бабушка обнажила желтую морщинистую грудь, всунула длинный сосок младенцу. Тот прильнул к ней, но тут же оторвался и закричал с новой силой.
Озеро, старуха, Дахэ и ее жених, горный дух – теперь не было в том никаких сомнений – отдалялись от Айсэт и Шарифа.
– Дахэ! – Айсэт бежала к ним и возвращалась к Шарифу.
– Я приму любую кару, лишь бы быть с тобой. Я не помню никого, кто был бы мне дорог, – шепот Дахэ полз по песку. – Если же сердце мое помнит, то останови его предательский стук. Вырви его и заполни меня своей любовью.
Удар клюва пришелся в середину груди Дахэ. Орел клевал свою невесту, придерживая крыльями.
– Я не могу накормить дитя, – визжала три-бабушка. – Дай ему от чаши своей – и он станет твоим сыном.
Орел оторвался от Дахэ. Подошел к три-бабушке и открыл клюв над ребенком. Кровь матери полилась в рот сына. Ребенок перестал плакать. Он насыщался.
– Давай же, сестра, исполняй долг.
К берегу подплыла лодка. Айсэт все бежала и возвращалась, пока Шариф не опустил руку на ее плечо. Дахэ, с кровоточащей дырой вместо сердца, двинулась к озеру. Змеи затянули рану на животе, но их не было рядом, чтобы помочь с потерей сердца. Дахэ взошла в лодку. Озеро ожило, рябь потревожила плачущее отражение неба и потемневшую кромку гор, лодка поплыла. Достигла середины, завертелась и ушла под воду.
Дахэ исчезла. Орел взмахнул крыльями и взлетел в небеса, чтобы раствориться в обрушившейся на берег стене дождя. Озеро и три-бабушка приближались. Ребенок пищал. Он выглядел уже как полугодовалый крупный малыш. Рыжие волосы топорщились на лбу и на макушке, сын походил на отца. На родного отца.
Шариф шагнул к нему и надел на руку младенца браслет. Как он нашел его в песке? Браслет не слетел с тоненькой ручки. Зеленый камень сверкнул во вспышке молнии. Три-бабушка издала пронзительный крик. Одежду ее разорвали крылья, перья облепили сутулую спину, легли поверх головы, окружили и срослись с кожей.
– Лесная ведьма, – ахнула Айсэт.
– Забери! Ты не имеешь права!
Та, кто была и девочкой, и старухой, и птицей, визжала и клекотала.
– Это дар его матери. Он принадлежит мальчику.
– Забери! Людские оковы жгут нас!
– Но не его, – ответил Шариф. – Он сын людей. Ты дашь нам пройти, мы исполнили все, что ты смела требовать. У тебя есть ребенок. Скоро он обратится в мужчину. Пропусти нас, или я вырву твое лживое сердце.
– Надо было убить тебя!
– Ты забываешь о кругах, с которых не сойти. Все едино, ты знаешь. Колыбель, гроб и ладья жизни, несущая нас. Мы плывем от смерти до смерти, от рождения к рождению.
Айсэт почти не слышала, о чем они говорят. Лодка возвращалась. И несла Дахэ. Она утратила свою красоту. Дождь смывал краски с лица, смазывал черты. Змеиное тело выползло на берег и понесло грудь и голову девушки к домам, к сестрам. Они стояли там, цепочка домов и девиц возле них.
– У тебя есть заботы. – Шариф обошел крылатую три-бабушку. – Невесты всегда на своем месте, а ты следишь за ними. Бережешь.
Дахэ встала у своего дома. Хвост обернулся ногами, чешуя – платьем. Невесты ждали женихов. Жениха.
– Он вырастет и будет помнить мать и отца, будет вечно искать человека в себе, – причитала птица. – Ты отнимаешь его у нас. Сними эту мерзость и позволь ему стать настоящим мужем для них.
– Здесь нет ничего настоящего. Он поймет это и, возможно, когда-нибудь выберется из логова змей.
Шариф вошел в лодку и подал руку Айсэт. Птица вонзила когти в ее плечо:
– Ты помнишь меня, я знаю. Не хочешь, но помнишь. Мы помним душу, впускающую нас в мир.
Айсэт сбросила ее руку-крыло, забралась в лодку:
– Ты убила Дахэ.
– Нет! Она всегда будет жива, даже когда ты умрешь. А ты умрешь, и скоро!
– Но не у твоего берега.
– Ты можешь выйти из пещеры. И можешь вывести ребенка. А хочешь, и его мать. Многих я похоронила на дне своих глаз, но тебе их поднимать, – надрывалась птица, лодка скользила вдаль. – Седьмое око знает! Слышишь, знает! Оно покажет тебе горного духа! Убей его! Убей его, Айсэт!
Дахэ ползла по песку, принимающему ее ловкое тело в объятия. И больше никакие печали не мучили ее, разве что ожидание чего-то, которое она не сумела назвать тоской. Ведь то, по чему тосковала, змеиная суть ее никак не могла вспомнить.
Глава 14. Семь глаз под небом
Небеса похожи на человека, оттого не сводят они с него ни глаз солнца, ни лунную и звездную многоокость ночи. Они так же, как человек, чисты и безмятежны, так же покрываются думами облаков, смыкают брови туч и льют слезы. Не нужны небесам озера. Они видят свое отражение в человеческих душах.
Айсэт надеялась, что небо вместе с ней оплакивает Дахэ. Хотя бы оно, покрывающее весь мир и разделяющее горести и радости людей. Было ли это небо единым с тем, распахнутым над верхним миром? Изливало ли оно сейчас боль и стенания бурей, гневалось ли молниями и громовым боем? Разбирали ли сквозь непогоду тетушка Зугра и Керендук голос дочери, умоляющей если не простить, то хотя бы не забывать? Слышали ли ропот о несправедливости судьбы, в которой их Дахэ пропала навсегда, а Айсэт был дан шанс выбраться из пещеры, как спешно посулила птица, принимавшая облики девочки, девушки и старухи?
– Ты ничего не изменишь, – Шариф удерживал Айсэт в лодке. – За этим Дахэ и вошла в пещеру, отдать свою жизнь ради жизни деревни.
– Она обещана горному духу, а не орлам и змеям. – Айсэт искала, как заставить лодку повернуть обратно к берегу. Но не нашлось ни весла, ни прута, чтобы замедлить ход и изменить направление. Лодка плыла по озеру, подгоняемая дождем.
– Ты все еще не поняла. Или не хочешь понять? Все, что здесь есть, – дух. Для него создана ловушка. Она сдерживает его нрав, но не силу творить в ней то, что вздумается. Боги хитро наказали его, дав возможность править своей клеткой. Тем сильнее бьет его беспомощность на людской земле.
– Он выбирается из пещеры и убивает нас. – Айсэт ненавидела горного духа. Она проклинала свое упорство, нежелание смириться и дать событиям идти согласно выверенным правилам. – Ему хватало единственной короткой ночи, чтобы забрать множество. А позже он предпочел выбирать одну, в которую вмещаются все наши жизни. Мы провожаем невест, отдаем вместе с ними часть себя, свои сердца и надежды. А он разбивает их об острые скалы, топит в проклятых озерах. Он не беспомощен, он жесток и всесилен. Боги потешили свое самолюбие, заточив неподвластную им стихию, которая не знает преград. Не приемлет их.
– Боги заточили подобную стихию во всех нас. Мы бродим внутри самих себя и находим злых духов среди безмятежных вод души. Мы выпускаем их добровольно или против воли. Это называется безумием. Им одаривают боги тех, кого страшатся. Все мы пленники. Одни больше, другие меньше. И так же как владетель этих земель, позволяем свершаться нашему разумению.
– Ты оправдываешь духа? Или его прислужницу птицу? Или нашу Ночь Свадеб? – Айсэт набросилась на него с вопросами и кулаками. Его умные речи вырвали последнее, за что цеплялось горюющее сердце, – печаль. – Или меня?
– Тебя, меня, всех. – Шариф отстранил Айсэт. – Смирно сиди, ты раскачаешь лодку – и мы уйдем к ним. И оттуда уже не сможем оправдываться.
Лодка и вправду раскачалась. Борта почти ложились на взволнованную воду. Дождь затихал, молнии высвечивали небо все реже, призывая и Айсэт угомониться. Она проследила за жестом Шарифа и, когда лодку перестало болтать, глянула в воду. Серая мгла клубилась под податливой от капель поверхностью. Вспыхнула молния, из глубины блеснуло в ответ. Айсэт закричала и отпрыгнула, отчего лодка снова забеспокоилась, а Шариф вцепился в борта, чтобы хоть как-то их успокоить.
– Птица, кем бы она ни была на самом деле, точно не лгунья, – произнес он. – Выходит, мы можем преспокойно ждать исполнения других ее обещаний.
– Там дети. – Айсэт перегнулась к воде. – Мы идем по мертвым младенцам.
Шариф в воду не смотрел:
– Думаю, они не совсем настоящие, потому ты можешь не оплакивать их.
– Она топила детей, – отсвет молнии остался в воде, фигурки проступали из глубины, сложенные друг на друга, спрятанные вовсе не так надежно, как, скорее всего, ожидала три-бабушка. Или же она не стремилась спрятать их, чтобы отцы-орлы могли разглядеть сыновей с высоты небес, а матери-змеи приплыть к ним. – Мальчики, все до единого.
– У нее множество дев, ждущих женихов, она должна позаботиться о них.
– Это ты называешь заботой? – выкрикнула Айсэт. – Долгие годы вдали от дома лишили тебя человечности? Ты говоришь как пустотелый демон.
– Правда часто звучит чудовищно, не приправленная вздохами и стонами, плачем и вырыванием волос. Я не знал этих детей, меня не должны беспокоить их судьбы.
– Зато я знала их матерей. По крайней мере некоторых. Входила в их дома, лечила, считала подругами.
– И Дахэ считала таковой? Ты сказала, что и она тебе подруга.
– Мы знакомы с детства. – Айсэт посмотрела на Шарифа с вызовом. – Мы играли в одни игры, ели за общим столом у священного дерева, брали воду из одного ручья. Возможно, мы не знали дружбы между собой, н