Она обернулась, образ молодой пары сменился новым миражом. Озеро дарило им остров, лодка приближалась к зеленому ковру, на котором росла яблоня. Ветви гнулись под тяжестью краснобоких плодов, и от бортов лодки их отделял один небольшой шаг. Переступить, сорвать яблоки, поспешить обратно. Живот Айсэт резко опустел. Белку она так и не попробовала. Бедное животное, бедная Дахэ… Мысли снова сбились горестной толпой, но всхлипывания голода звучали громче. Она вообще ничего не ела, кроме меда, попавшего в рот в колоде на шелковице. А яблоки висели совсем близко. Недопетая песня улетела безвозвратно.
– Лучше ничего не есть, – предупреждение Шарифа растаяло, не достигнув ушей.
Яблоки напоминали отцовские. Калекут заботился о своих деревьях, разговаривал с ними, упрашивал Гумзага, а затем и Айсэт, читать над ними защитные заговоры. И яблони благодарили хозяина урожаем из года в год. Яблоки островка, идеально ровного, полнились соком, тонкая кожица источала аромат осени. Айсэт оперлась о плечо Шарифа и шагнула. Лодка, поняв, что от нее хотят, остановилась, мерно покачиваясь.
– Я сорву одно, – пообещала Айсэт. Подошла к яблоне. Ветви приподнялись, потянулись навстречу, показали спелые бока яблок. Айсэт сорвала один плод. И второй.
Шариф сошел с лодки. Айсэт радостно подала ему яблоко, одновременно откусив от своего изрядный кусок.
– Не ешь, не на… – Шариф не успел закончить. Рука его замерла в воздухе, дернулась, и он положил ладонь поверх протянутого яблока. – Не надо.
Он взял плод, повертел в разные стороны. В его руке яблоко поменяло цвет: из красного оно стало желтым, из желтого – почти белым. Айсэт удивленно вскрикнула, откусила второй кусок и потянулась забрать волшебное яблоко обратно. Шариф разжал пальцы, яблоко упало, покатилось по пологому склону острова в воду. Айсэт бросилась за ним, в надежде выловить, но берег дрогнул и начал расти. Айсэт не удержалась, упала, поползла к озеру.
– Куда ты? – звала она выглядывающий из воды бочок яблока. – Не убегай. Я тебя сейчас поймаю.
– Не ходи туда, – сказал Шариф.
Он остался позади, маленький и смешной, хотя в пенной битве второго озера чудился Айсэт могучим исполином, отражающим натиск врага. Шариф метался у дерева и боялся сорвать еще одно яблоко. Глупый! Стоило откусить кусочек, чтобы понять, как бессмысленны и пусты тревоги, страхи и чаяния. Зачем куда-то идти, плыть, бежать? Когда можно сесть под сенью ветвей и поедать яблоко за яблоком.
Зачем сковывать себя недостижимой целью, если можно отказаться и испытать подлинное наслаждение? Айсэт уселась у родного дома, вытянула ноги и доедала яблоко, которое переполняло ее вкусом, ароматом и негой. Откуда снова взялась посреди озера их темная, безрадостная деревня, источающая смрад отравленных болот? Отчего она смущала беззаботную озерную прохладу, плавный ход солнца по небу, мягкий ковер травы, ласковый шелест листьев? Вырванному сердцу Гнилых земель не место там, где Айсэт обрела мир и покой, которых до того не ведала. Внутри Айсэт все хрустело и трещало: яблоко на зубах, ребра в груди – они открывались, расширялись, поворачивали Айсэт развернуться и уйти. От пустого дома, от двух могил у границы леса. От других, спрятанных в чаще, их не пересчитать, но и ни к чему. Теперь они вне заботы Айсэт, все жители, добрые и не очень, которые раньше жили, а нынче мертвы. Она-то жива. Жива и невредима. И вовсе не сок, чуть кислый и бодрящий, сок яблока, наполняет ее, а свобода. Свобода раскрывает ее ребра, превращает лопатки в крылья. Иди, Айсэт, вот твое желание – идти далеко, идти прочь, идти не останавливаясь. Тебя ничего не держит, ты никому не обязана. Ты вольна пройти лес и выбраться за болота, подняться на горные хребты или повернуть в другую сторону. К морю. Нет оков, нет рук, удерживающих рядом, и глаз, умоляющих понять, что тебе определено единственное место в мире. Нет отца, нет матери, нет Гумзага, Тугуза, Дахэ, тетушек и дядюшек. Есть дорога к вольной жизни.
Айсэт съела яблоко целиком. Встала и пошла. Она не разбирала пути, остров ложился ей под ноги, выстилал новую землю и траву, выращивал для нее яблони. Ветви гладили волосы. Яблоки падали в подставленные ладони. Она ела и ела, хруст перемежался со смехом, прокравшимся в горло и поселившимся в нем.
– Прощайте! – кричала она. – Вас больше нет, и мне ни к чему оставаться! Я свободна!
– Мима – серенький мышонок, Мима – черный медвежонок, – ее песенка прекрасно укладывалась в такт смеху, – Шапочка плетеная, кисть позолоченная.
Маленькому мышонку слишком долго не позволяли покинуть норку. Он выбирался на краткий срок, чтобы после глубже забраться во тьму и исполнять наставления, что принуждали забыть о свежем воздухе свободы:
– Замаралась шапочка, затерялась шапочка.
Мышонку вовсе не нужна шапочка. Она сдавливает голову, мучит виски угрызениями совести, заставляет подчиняться наставлениям и внутреннему голосу, который упрямо твердит одно и то же: «Вернись. Не надо. Не ешь».
– Ищет мама – не найдет.
Ха-ха! Ищет мама! Мама уже не ищет, потому что она, Айсэт, ничего не нашла. Она забыла, зачем убежала из дома, она не отыскала место, до которого обещала дойти, она вырвалась на волю. И ей хорошо!
Айсэт вилась по островку, как птица на привязи. Небольшой круг и обратно на исходную точку, чтобы взлететь и вернуться. Птичке хорошо, она и не догадывалась, что можно летать иначе. Мышонку хорошо: он бежал не разбирая дороги и не ведал об опасностях большого мира. Свобода ослепляла. Особенно желанная.
Айсэт врезалась в кого-то. Чужой, черный человек стоял на ее пути, на острове, где деревья плодоносили для нее, исполняя главную, потаенную мечту. Она оттолкнулась от него, как от преграды, и снова налетела. Ребра недовольно сжались, зубы вонзились в кусочек яблока, прикусили щеку. Сладкое стало горьким. Человек ел белые яблоки. Почти прозрачные, какие вызревают ранним летом, но кривобокие, пораженные желтоватыми пятнами, дырочками. Он откусывал изрядные куски и выбрасывал недоеденные плоды. А бедная яблоня подставляла ветки, желала угодить. Огрызки разделяли черного человека и призрачную фигуру, к которой он то и дело возводил руки. Айсэт выглянула из-за его спины, но он тут же обернулся, сжал ее плечи и заревел. Айсэт вновь упала, отшатнувшись уже не от досады, но от страха. Прекрасные яблоки вывалились из подола и рассыпались серовато-коричневыми огрызками. Из них полезли черви. Черный человек бросился к яблоне, обхватил тонкий ствол и с ревом выдернул дерево из земли. Остров застонал. Трещины побежали по увядающей траве, земля содрогнулась от разломов. Айсэт спиной отползала от обваливающихся домов, падающих деревьев, изломанных троп к лодке.
Лодка! Как же она могла забыть? Айсэт крикнула черному человеку, который обрел лицо Шарифа:
– Скорее! Спасайся!
Шариф остался у вырванного дерева и фигуры, что показывал ему остров. По ней, жемчужно-белой, тоже расползались трещины. Она, Айсэт, была уверена, что фигура принадлежала женщине, раскрыла объятия Шарифу. Он мотал головой и отчаянно топтал ветви и плоды. Айсэт увидела его глаза, мутные от пелены, затянувшей их.
– Шариф, – Айсэт выбралась из лодки, запрыгала по расползающейся под ногами тверди, добралась до него. Пыталась поймать в ладони его лицо, остановить, успокоить.
Фигура заколебалась. В ее неясном, расплывчатом силуэте вырисовывались женские черты и наряд. Она подходила к Шарифу.
Айсэт встала между ними:
– Не смей. Он не твой. Он не пойдет с тобой, кем бы ты ни была. Мы не принимаем твоих плодов.
– Не говори за него, – дохнула фигура еще не оформившимися губами. – Он этого хочет. Он всегда этого хотел, а я даю то, что человек желает. Оставь его здесь, и мой остров восстановится. Яблоня опять расцветет и принесет плоды, а он навеки останется с той, кто ему желанна. И ничто уже не разлучит их. Даже ты.
– Отпусти его, – потребовала Айсэт, но угроза прозвучала жалко.
– Редко когда мне попадается сразу два любящих сердца. Полных невысказанных надежд. Я не упускаю своего, хотя вовсе не жадное. Мне нужно сердце, чтобы полниться желаниями, чтобы воды мои текли, а яблоня давала урожай. Я беру чуть больше первого и второго брата. Одному подавай волю, второму – силу, я прошу сердце. Поверь, это меньшая плата, чем возьмет седьмой брат. Одно сердце. И он уже отдал свое, чтобы ты могла пойти дальше. Так что он мой.
– Его сердце принадлежит женщине по имени Дахэ, – выпалила Айсэт. – Он был обещан ей, а она – ему.
– Мертвым ни к чему неисполненные обещания. И сердца им не нужны, потому что их собственные больше не бьются. Я не вижу никакой Дахэ. Я беру сердце и даю почве жить, иначе моим яблокам не вызреть. Садись в лодку, желающая вырваться из круга, и плыви, куда зовет сердце, пока оно еще принадлежит тебе.
– Без него я никуда не уйду, – твердо сказала Айсэт.
– Неужели? – Фигура почти проявилась: прорезались глаза, губы, нос. В платье определились цвет – голубой, узкие рукава и простой пояс. – Тогда уговори его. Журчит вода, но и женская речь журчит не хуже. Ласкает, травит душу, бередит сердце. Можешь попытаться, но ты сама сказала, что сердце его отдано другой.
– Шариф, – Айсэт боялась промедлить. Он перестал топтать ветви. Слепо уставился на нее. – Мы должны продолжить путь, чтобы спасти сына Дахэ. Ты ведь еще помнишь Дахэ? И моих родителей. Без тебя я не смогу добраться до горного духа. Пожалуйста, очнись, пойдем к лодке.
Шариф резко вдохнул, фигура подошла к нему ближе. Он хотел повернуться к ней, но Айсэт не позволила:
– Ты умеешь думать, Шариф, озеру не дано тебя обмануть.
– Легко обмануть того, кто привык жить во лжи. Он пропитан ею насквозь и еще одной капли просто не чувствует, – пропела фигура, откидывая с плеча черную косу. – Он видит то, что хочет, и слышит песни, которые ему так нравятся.
Красивый разрез глаз проступил из тумана лица. Остров показывал Шарифу девушку и почти выбрал цвет ее глаз. «Это не Дахэ», – поразилась Айсэт, но отбросила лишние мысли.