– Песни, – воскликнула она. – Конечно. Шариф. – Она обняла Шарифа за пояс, совсем не страшась близости. Потянула перевязь, удерживающую свирель, разжала его кулак и вложила рожок в холодную ладонь. – Я понимаю тебя. Ты вовсе не обещал идти со мной до конца. Но там, у первого озера, прошептал, что всегда будешь рядом. И я осмелилась поверить. Допой свою песню. Прошу тебя. Ведь он не погиб, смелый воин? Любовь спасла его?
Шариф отстранился. Поднес свирель к слепым глазам. Отвращение искривило его губы. Он бросил свирель в трещину, что раскрылась, почувствовав его движение, у самых ног. Айсэт едва не задохнулась от боли в груди. Земля утробно застонала, поглотила приношение, сомкнула змеиную пасть разлома.
– Убедилась? – изящная рука по-хозяйски легла на плечо Шарифа.
Глаза его темнели. Белая слепота сменялась черной. Остров перестало сотрясать, трещины замерли. Из них поползли к Шарифу корни, сочащиеся зеленой водой. Сейчас они обовьют его веревками, утащат свою добычу под землю и вырастят новое дерево. Они свяжут Шарифа с островом.
– Свяжут… – прошептала Айсэт и застыла с открытым ртом. Губы ее дрогнули, и пришли слова. – Я спою тебе:
Две косы в единый жгут
Так с тобой меня пусть свяжут,
И пускай по миру скажут:
Сердца два в одном живут.
Айсэт пошла к лодке. Она не хотела видеть, как фигура окончательно обратится в женщину. Представляла, что Шариф, опомнившись, идет за ней. Правая щека горела почти также сильно, как когда ее украшала метка, Айсэт вытирала слезы, льющиеся почему-то из одного глаза.
Вместе две тропы сплели
Мы с тобою, мы с тобою, –
Айсэт остановилась, ей не хватило дыхания продолжить, но мягкий голос Шарифа подхватил мотив:
На двоих с одной судьбою
Мы пойти вперед смогли.
Фигуру развеяло. Хватило дуновения легкого ветра, чтобы она исчезла, а глазам Шарифа вернулась яркая зелень, с какой не могла сравниться ни трава, ни вода третьего озера. Остров опустел. Ни трещин, ни упавшего дерева, ни рассыпанных яблок. Только двое – Айсэт и Шариф.
Айсэт бросилась ему на шею, обвила руками, заглянула в глаза. Никогда еще она не была так близко к мужчине, никогда прежде не растворялась во взгляде и не стремилась вобрать в себя каждую черточку другого лица. Золотистую смуглость кожи, завитки волос, обрамляющие лоб, так часто смеющиеся губы. Айсэт выдохнула в эти близкие губы быстро и пылко:
– Я боялась, что ты не очнешься. Боялась, что останусь одна. Что потеряю тебя. – она произнесла последнюю фразу, прерываясь и теряя дыхание. – Я… я…
– Ты помнишь, как заканчивается эта песня? – выговорили губы Шарифа.
Левый глаз Айсэт очнулся и предал ее, слезы потекли по обеим щекам.
– Да. – Она стиснула зубы, разжала объятия, отошла от Шарифа и кивнула. – Я помню все слова.
– Тогда не пой ее больше. Она не про нас. Пойдем в лодку. Впереди еще три озера.
Глава 15. Замершее слово
– Это была не Дахэ?
– Нет.
– Ты скажешь мне, кто это был?
– Нет.
– Почему ты съел яблоко, ты ведь предостерегал меня?
– Я не мог видеть, как остров поглощает тебя. Твой путь не должен оборваться подобным образом.
– А ты не хочешь меня о чем-нибудь спросить?
Четвертое озеро не предлагало ничего. Не показывало, не сражалось, не требовало сердец. Воды его не тревожили и не тревожились, потому что вод не было вовсе. Перешеек между третьим и четвертым озерами заканчивался узеньким ручьем и иссякал между гор, чтобы перейти в высохшую впадину, поросшую лишайником. Темную, как обожженное над очагом блюдо, и унылую, как душа Айсэт. Едва ступив на черное дно, Айсэт ощутила непреодолимое желание повернуть назад. И тут же сильнее – лечь, свернуться, поджав ноги к животу, и лежать до тех пор, пока отмеренное ей время не закончится. Но Шариф сделал два шага, остановился, проверил пояс. Повернулся к проходу между скал. Махнул рукой, сгорбился и пошел по ложбине, которая когда-то была озером.
– Свирели нет, – заверещала Айсэт. – Ты выбросил ее, опьяненный дивными грезами. Посчитал, что она тебе больше не пригодится. Но можем спеть. Нам ведь так это нравится.
Шариф опять отмахнулся от ее раздражения. Лицо его ничего не выражало. Айсэт бегала возле него, забыв о том, что собиралась лечь и не шевелиться. Она напоминала слепня, вьющегося вокруг быка. Злилась на него и на себя и никак не могла остановиться. Из нее вырывались обвинения:
– Ты чуть не остался на острове. Еще немного – и я бы сдалась. И что бы ты делал? Она хотела превратить тебя в новую яблоню. И ты был не против. Ты грезил прекрасной невестой, обещанной тебе. Это ведь была Дахэ?
Айсэт нападала на Шарифа с вопросами, он вяло водил рукой и если отвечал, то кратко и равнодушно. Айсэт не унималась.
– Хорошо, когда все устроено, – продолжила она, не дождавшись вопроса Шарифа. – Пришел срок, отправился смотреть мир. Год, другой, третий, вернулся. Там – дом и семья, тут – дом и семья. Там – и отец, и мать, а тут еще и жена. Жизнь предопределена, и нечего волноваться. А в Гнилых землях так вообще волноваться не о чем. Нас обходят войны и нападения, никто не забирается к проклятым болотам. Мужчине у нас хорошо, живи спокойно. Ходи куда пожелаешь, ни дух, ни враг не тронет. А если вдруг невесту отдать придется, других девиц достаточно, и все рады стать женой, ведь их миновала горькая судьба.
– Замолчи, – сказал Шариф, и внутри Айсэт что-то зачесалось: в ступнях, в животе, в ладонях, на языке. Потребовало выхода.
– Если твой предводитель жук, он приведет тебя к навозной куче. – Она повисла на локте Шарифа, утратив последние капли стыда в разгорающемся гневе. – Глянь-ка, куда я нас завела! Даже в навозной куче снуют жучки и черви, а здесь все мертво. Невозможно найти места хуже, но я найду, не сомневайся. Я всегда там, где навозные кучи, всегда там, где дурно пахнет. Правда, в гордом одиночестве. Вот сейчас нас двое, а я все равно что одна. Потому что нет Дахэ, и тебя будто бы нет. Идешь, молчишь. И свирель выбросил.
«Что со мной?» – пронеслось по краю сознания Айсэт. Под ноги попал камешек, ужалил босую ступню и отскочил в сторону вместе с ясной мыслью. В голове опустело. Понимание правильного и неправильного, заученное с детства, рухнуло. Осталась темная вогнутая чаша с растрескавшимися стенками, которая вроде помнила, что в ней когда-то плескалась вода, но куда больше нравился ей серый туман пустоты. Дно мертвого озера тоже серело. Точнее, та часть, что оставалась позади Айсэт и Шарифа.
– Почему она так и не получила лица? – визгливо спросила Айсэт. Так обычно тетушка Гошан спрашивала своего Олагая, куда он ходил поздним вечером, одним из тех, когда не мучился с желудком или кашлем. Голос тетушки срывался, как у молодого петушка, руки она упирала в бока, голову наклоняла чуть вперед. Все знали, куда выбирался Олагай, да и тетушка тоже. Муж ее сбегал недалеко. Их двор и двор тетушки Мазаг, старой вдовы, стояли рядом. Потому-то и не переутомлялось слишком больное колено Олагая.
У нее почти вышло упрекнуть себя в надуманных обидах и называть чувство, дергающее за горло, ревностью. Но они сделали несколько шагов, и за их следами черный цвет сменился серым.
– Я не знаю. – Шариф дернул локтем, сбросил Айсэт и вцепился в свою ношу.
– Что ты тащишь? – возмутилась Айсэт. И осеклась на мгновение.
За Шарифом ползла лодка. Серые и черные комья земли затрудняли ход, лодка оставляла длинную борозду. По лбу и шее Шарифа лился пот.
– Брось ее, – потребовала Айсэт.
Шариф остановился.
Айсэт готовилась выдать очередную порцию раздраженных слов.
«Это же наша лодка, – крикнул кто-то ее полной тумана чаше внутри головы, – мы плыли на ней по трем озерам, впереди еще три. Он тащит ее с самого перешейка!»
– Сгинь, пропади, муха. – Айсэт ударила себя по щеке.
Шариф хмыкнул и потянул лодку за собой.
– Под всадником, который падает духом, и конь не бежит, – проговорил он.
– Вот бы и привел сюда Акоза! Зачем тут лодка? Но ты оставил его, как оставил свирель, как оставил Дахэ на милость змеям и орлам. Ты и меня оставишь? – Айсэт всхлипнула, но глаза остались сухими. – Я точно знаю: оставишь. Я обуза для тебя.
– Ты можешь сесть в лодку, – предложил Шариф.
– И ты бросишь меня посреди высохшего озера?
– А что? – Шариф вновь остановился. – Звучит заманчиво. Я не привык волочить лишний груз. Ветру не нужны оковы.
Айсэт тщетно выдавливала рыдания. Вместо них из горла вырвался скрежет:
– Но все-таки ты окован! Ветер или вода, ты подчиняешься чьей-то воле, потому что ты человек. И ни один бог не склонится перед тобой! Чтобы ты ни говорил о них, как бы ни злословил.
– Ты полезешь в лодку?
– Нет!
– Как знаешь.
– Почему она не обрела лица?
– Я не знаю. – Шариф ударил кулаком о борт. По впадине разнесся гул. – Это ты вылезла из лодки. Ты съела яблоко. И не одно! И хохотала над могилами близких, что вырастали из-под земли. Ты вопила о свободе. И это тебя остров хотел пожрать. Она пришла за тобой! Слышишь меня? И вовсе она не она. А озеро, один из семи треклятых глаз под безразличным небом. Ему нужна была жертва, а я не желал, чтобы ты умирала. Откуда я знаю о своих тайных желаниях, если даже ты, ученица жреца, не ведаешь, что больше всего жаждешь вырваться из Гнилых земель.
– Это неправда, – взвилась Айсэт. Она хотела наброситься на Шарифа и разодрать шрам на его лице, но ее останавливали налитые кровью глаза. Шариф нависал над ней, рваный бешмет распахнулся, открывая пересечение старых ран. «Кто бы ни исполосовал его, – подумала Айсэт, – он поступил верно!» Она потрясла головой, сбрасывая наваждение, но злость прилипла к ней, пробралась под кожу.
– Тогда отчего ты требуешь правды, которая неизвестна мне? – про