– Повторяй за мной, – порывисто проговорила она. Губы сами сложили заговор от голосов, зовущих жителей Гнилых земель. Под лодкой расползалось болото, пусть не ярко-голубое, пусть растревоженное водопадом, который уже забыт, неслышим, усмирен закрывшейся землей четвертого озера, но источавшее известный Айсэт смрад – вонь страха.
За солнцем иду, за ветром иду, традиции чту, с богами живу.
Вот сердце мое, вот сила моя, я помню: текла тут иная вода.
Все земли пройду, но вора найду,
Не здесь, не сейчас, в свой срок пропаду.
Шариф менял местами слова. Айсэт волновалась, начитывала громче, чтобы перекрыть неправильный заговор. Ждала. Вот-вот поднимутся из воды голоса и вкрадчиво произнесут: «Утонешь». – «Я уже тонула много раз, – опередила их Айсэт, – не сосчитаешь, а вам все еще не досталась».
– Смотри, – шепнул Шариф. – По мне, так лучше ненависть, что была в том мертвом озере. Твой справа.
– Что мой? – не поняла Айсэт и повернулась.
Озеро не собиралось довольствоваться бесплотными шепотками. Выводило на поверхность образы и выставляло их, густые, плотные.
– Мы же не вернулись? – сдавленно проговорила Айсэт. – Почему я снова их вижу?
Пустые дома своей деревни. Тела, завернутые в саваны, на краю вырытых могил. И мечущуюся девушку в замызганном землей платье – себя, рвущую волосы и ворот рубашки.
– Мы вырвались из четвертого озера, шли вперед. Почему опять?
Саваны не закрывали лиц. Айсэт, которую показывало озеро, опустилась на колени у одного из погибших и позволила двойнику, замершему в лодке, смотреть своими глазами.
– Гумзаг, – произнесла одна Айсэт, – мертвая трава не помогла. А я не сумела привести к вам источники. Ты был прав.
Губы второй повторили ее речь слово в слово. И выдавили жалкий стон:
– Если не желание свободы, тогда что это?
– Мы желаем и страшимся одного и того же.
Айсэт не сразу поняла, что ей ответил Шариф, а не мертвый учитель.
– Это мой страх?
– И мой.
– Конечно, ты боишься, что отец умрет. И вина за это ляжет на тебя так же, как и на меня. Мы оставили их.
– Я боюсь другого, Айсэт. И не хочу, чтобы ты смотрела на мой страх.
Айсэт повернулась влево.
Страх и желание Шарифа сплелись в уже знакомую фигуру в свадебном наряде.
– Гуашэ? – Айсэт произнесла имя, с которым обратился к ней Шариф, без обжигающей ревности.
– Что? – изумился Шариф, и фигура чуть дрогнула, отступила от лодки.
– Прости за все, что я наговорила там, – за последнее время Айсэт извинялась больше, чем за всю прожитую жизнь. И никогда не просила прощения настолько искренне. – То говорила вовсе не я. Но и ты сказал, – она замялась, – о Гуашэ. Ты говорил с ней, не со мной. Ответь мне, если захочешь: ты оставил ее там, куда тебя отдали на воспитание? Ты любил ее, но последовал долгу и явился к Дахэ, как того требовало обещание? Гуашэ – имя твоей любимой?
Шариф усмехнулся, протянул руку к дрожащей фигуре. Если и вправду озеро показывало их страхи, то Шариф совсем не боялся видения, что явилось к нему. Айсэт упорно отводила взгляд от себя, склоняющейся над следующим телом. Потому что лицо, окаймленное покрывалом распущенных волос, заставило бы ее выскочить из лодки и бежать по неверной воде, утопая в горе и отчаянии. Она цеплялась за страх Шарифа, перед которым он не выказывал ничего, кроме грусти, сквозившей в каждом его жесте, вздохе и слове:
– Я никогда не любил Гуашэ. Ее невозможно любить, хотя сама она живет ради любви. Нет, это не она. Когда-то я любил ее сестру, но она умерла.
– Мне жаль, – прошептала Айсэт.
– Мне тоже. И тебе не за что просить прощения. То, что творится с нами, не в нашей воле. Мы покоряемся озерам, мы полностью в их власти.
– И ты решил вернуться домой? – задала Айсэт следующий вопрос. Шариф кивнул ее сомнениям, позволил спрашивать. – А потом решил во что бы то ни стало спасти Дахэ? Озеро показывает тебе погибшую любовь… Почему же у нее нет лица? Посмотри, у них у всех лица, – Айсэт показала на тела, завернутые в саваны. – Я вижу их и готова прыгнуть в воду, чтобы разделить их участь. И в то же время боюсь. – Айсэт держалась за борт обеими руками, признаваясь Шарифу. – Мы не можем бояться того, чего не знаем, как бы нас ни уверяли в обратном. Нужна встреча, чтобы родилось чувство. И я боюсь, потому что знаю лицо своего страха. Как всегда знала и свою тайную, самую страстную мечту. Они все умрут, а я останусь одна. Меня не примет земля, не уложит с ними рядом, потому что я не одна из них. Выходит, ты боишься глянуть в лицо погибшей возлюбленной?
– Вовсе нет.
– Тогда я не понимаю тебя.
Айсэт, созданная озером, погладила мать по щеке. Дзыхан успокоилась, морщины на лбу разгладились, черты смягчились. Она лежала у мужа под боком и больше не волновалась ни за него, ни за дочь.
– Мы свыкаемся со своим страхом, договариваемся с ним и даже находим в нем опору, – то ли спрашивал, то ли утверждал Шариф. – Меня учили, что с мужеством не рождаются, его воспитывают в себе, порой всю жизнь, порой за краткий срок. Этому озеру нечем удивить нас. Ты не боишься, ты принимаешь его суть.
– Только потому, что мы вместе, – выпалила Айсэт. «Вот, – она задержала дыхание даже в мыслях, – вот я и сказала это». – Будь я одна, давно бы утонула. Знаешь, голоса, что появляются внутри, когда слишком долго дышишь болотами, обещали, что я утону. Но я всякий раз находила твою руку.
– Нет, не преувеличивай моей значимости. – Шариф мрачнел. – Ты пела духу в лесу. И тогда я не чувствовал твоего страха. Ты не нуждалась в чужой поддержке в тот момент, я видел это, не нуждалась и после. Все, что необходимо, ты обретаешь в себе самой.
Айсэт хотелось закричать: «Неужели ты не понимаешь?» – но она унимала рвущийся крик. Отец спал так же мирно, как мать. Муки его отступили, и борода лежала поверх савана, первым снегом на склонах гор. Айсэт черпала силы из его безмятежности.
– Тогда я пела своему одиночеству. Вовсе не духу. Одиночества я боюсь больше него. Смотри, горного духа нет здесь, – она указала на видения в озере, – воды знают, что страх к нему не родится. Потому что, когда я увижу его, ты будешь рядом со мной. Я поняла это сейчас. Я осмелилась войти в пещеру, потому что ты шел рядом. И оттого сейчас хочу понять тебя, Шариф. Почему же ты стремишься к своему страху?
Шариф разомкнул руки, опустил правую в воду:
– Все просто, Айсэт. Она моя смерть.
– Ты не можешь боятся смерти! Кто угодно, но не ты.
– Когда-то давно мне предсказали, что я умру от рук любимой женщины. Но вот незадача: она умерла, а я остался жить и уверился, – он усмехнулся, – что бессмертен. Но ты сказала: чтобы родилось чувство, чтобы родился страх, нужна встреча. Я встретил. Теперь уж у нее точно есть лицо.
Он перегнулся через край лодки и сдернул проступившую вуаль с головы фигуры.
– Должен ли я объяснять больше?
Слова замерли между ним и девушкой, что пряталась под вуалью.
Айсэт смотрела в собственные синие, ничего не выражающие глаза. Озеро издало стон, но слова так и не обрели звука. Все, что Айсэт хотела прокричать, прошептать, объяснить себе и Шарифу, поглотил удар. Вспенилась, забурлила вода. Лодку подкинуло и бросило в разворачивающиеся петли водоворота. Шариф потерял равновесие, ударился спиной о скамьи. Подобрался, оттеснил Айсэт как можно дальше в их маленькой лодке от низвергающихся струй и поднимающегося ввысь чешуйчатого тела.
– Бляго, – одними губами произнесла Айсэт, прижавшись к Шарифу.
– Вот и уготованная встреча, – прошептал Шариф, не оборачиваясь. – Третий, – рассмеялся он.
Тень водяного змея накрыла их. Рогатую голову Бляго украшали острые пластины. На темной-синей спине они переходили в частый гребень. Длинные зеленые водоросли усов свисали на желтое брюхо толщиной со ствол векового дуба. От основания головы вдоль чрева змея шла красная полоса чешуи. Загнутые клыки не умещались в пасти, выпирали из-под очерченного алой каймой рта. Перегородка крупных вывернутых ноздрей поднималась, выпуская клубы пара. Узкие, золотые глаза покрывались белесой поволокой и очищались.
Змей выгнулся, заревел, выставил другие ряды клыков, скрытые в пасти. Лодка застонала, Бляго обвил ее первым кольцом, отделив Айсэт от Шарифа.
– Нет, нет, – Айсэт забилась у скользкой мерцающей петли, – только не сейчас.
Шариф успел вытащить кинжал, вонзить в кольцо, обвившее лодку, выдернуть, разрывая россыпь мелкой чешуи, черной плоти и крови. Мышцы змея напряглись. Бляго зарокотал, засвистел.
– Это страх, всего-навсего страх, – твердила Айсэт, отгораживаясь от наползающей тени.
Кровь шлепалась в лодку крупными сгустками. Окатывала горячей зловонной влагой. Капли падали на голову Айсэт, и голубое платье напиталось чернотой. Змей поднял раненую часть тела над лодкой, Шариф бил в разворачивающееся над головой желтое брюхо.
Тень змея звала. Пахла знакомым ароматом, что обволакивал иныжа, орлов и их невест, манила увидеть больше позволенного. Но Айсэт не могла оставить Шарифа одного.
Солнце стремилось скорее убраться за горизонт. Где же ты, птица? Помоги! Бляго боится крылатых созданий! Он боится солнца, так уговори светило вернуться и сразиться с ним! Айсэт обращалась к единственному существу, имеющему власть над тенями, забыв о том, что птица им не помощник. Голоса болот вернулись, единым хором завели:
– Утонешь, утонешь.
Желто-синее тело змея свернулось и обвило лодку, круша беззащитное суденышко. Из воды показался хвост, увенчанный длинным шипом. Тень раскрылась.
На Айсэт взирал старец в венце. Он держал в объятиях мертвую девушку, вокруг них плескалась вода, которую Айсэт успела возненавидеть, и поднимали спины морские змеи. Тварь показывала часть своего прошлого, обвивая лодку третьей петлей. Правый борт разлетелся в щепки. Шариф прыгнул на чешуйчатую дугу. В тени, в бушующем море среди волн, взметались хвосты водяных чудовищ, поднимали пенные вихры. Двое подплыли друг к другу очень близко, наклонив рогатые головы. Они готовились к сражению. Остальные качались на волнах. Страх Айсэт перед реальным Бляго уступал место битве из прошлого, в ко