торой мощь и красота слились в лязге и блеске острых рогов и чешуи. Один змей схватил второго за шею. Мощные челюсти сомкнулись, рванули плоть, отшвырнули голову противника в бездну. Кольца побежденного замерли в судороге. Расслабились и сжались несколько раз, прежде чем исчезнуть в волнах. Пляска смерти заворожила Айсэт и отвлекла от танца Шарифа. Он ловко перескакивал по изгибам, сминающим лодку. Кинжал летал из правой руки в левую, полосуя брюхо змея. Бляго исторгал яростные вопли, и крик Шарифа сливался с его ревом. Они вели свою битву невероятно далеко от тонущей в тени и море Айсэт. И она вскрикнула слишком поздно, выпотрошенная смертью огромного чудовища, погибающая вместе с ним и одновременно возвращающая себе истинное время. Хвост змея вырвался из воды. Выбил кинжал Шарифа, подсек ноги, обернулся вокруг колен и потащил его в воду. Айсэт сорвалась со скамьи, из мелькающих вокруг теней, вцепилась в запястья Шарифа. Лодка накренилась. Змеиное кольцо сжималось рядом с плечом Айсэт, а старец из тени поднялся над бушующим морем, над озером, в котором Айсэт узнала желание и страх Шарифа, произнес громовым голосом:
– Ты будешь искать смерти.
Солнце упало с неба в раскрытую пасть гор, бросив Айсэт укоряющий взгляд. Шариф дернулся, в лицо Айсэт брызнула кровь. Шип вошел в его спину. Змей заревел, и старец вторил перекатом грома:
– Но никогда не найдешь ее.
– Не иди за мной, – шепнул Шариф окровавленными губами.
– Помоги! – закричала Айсэт.
Они все звали свое: змей – победу, старец – отмщение, Шариф – избавление от боли, Айсэт – птицу, которой обернулся последний солнечный луч. Птица сорвалась с неба, налетела на змея, натолкнулась на его живот, камнем упала вниз, села на голову Шарифа. Ударила клювом и вырвала у него правый глаз, блеснувший золотым светом ее крыльев. Шариф вскрикнул, выскользнул из рук Айсэт. Хвост змея ударил его еще раз, лодка накренилась, и озеро забрало добычу, хищника и тень. Айсэт осталась лежать у разбитого борта. Она задыхалась. Темное небо покрывалось слезами, далекими, холодными и чистыми, а она, мокрая от воды и крови, не могла плакать. Рот ее застыл раззявленной раной и исторгнул крик.
Гумзаг говорил: «Есть семь небесных миров и семь подземных. И человеку суждено после смерти увидеть либо те, либо другие. По делам своим». «Ты не знал о семи озерах, учитель, семи ужасных глазах, глядящих не в небо, но в сердце. И пожирающих его».
Айсэт не переставала кричать. Ненавистная лодка без весел, без течения, без Шарифа, преодолевала озеро страха и скалы, замыкавшие его. Несла Айсэт в кровь, что излилась из ее вырванного сердца. Она забралась на уцелевшую скамью, перевела дух, искусала губы, прежде чем вновь позволить им открыться и продолжить вой, выходящий из нее вместо плача. Шестое озеро сплошь покрывали алые цветы.
«Мак с его сухой и холодной силой от бессонницы, – привычка брала верх, Айсэт невольно вспомнила все настои, в которых добавляла мак. – Никогда прежде не видела его растущим на воде. Это не может быть мак, просто очень похожий цветок. Совсем как тот, что рос у пещеры».
«Когда-то давно, – добавила тихая мысль. – В другой жизни, куда тебе уже не вернуться, – Айсэт подвыла ей. – Что же ты уготовило мне, шестое око? Ты красное от уже пролитой крови или той, что еще прольется? По крайней мере, я не вижу воду…»
Вода в ее жизни превратилась в проклятие. Гнилые земли, больные от болот; тени, захлебывающиеся холодными глубинами; море, к которому она всегда стремилась, захлестывающее ее чужой памятью; озера, отобравшие спутников. Мак колыхался, озеро тянуло лодку дальше. Айсэт наконец иссякла. Крик не оборвался, обратился в пустоту распахнутого рта, но и она вышла без остатка.
Айсэт встала на край у поломанного борта, занесла ногу над цветами.
– Ни к чему мне продолжать путь, – произнесла она, – лучше лечь среди цветов и стать одним из них. Моя кровь тоже красна, вы напьетесь ею, покроете тело, лицо, замените сердце, и я найду покой. Об одном прошу: если связаны вы с водами моей родной земли, донесите последний вздох до отца и матери. Попросите прощения вместо меня.
– Конечно, – послышалось позади, – верный ты выбрала выход. Воды всех семи озер идут к верхнему миру. Нырни – и вернешься.
Глава 16. Старшая сестра
Айсэт чуть не сорвалась в красный покров озера. Птица сидела на носу лодки, склонив голову к крылу, круглые глаза не моргали. На клюве темнели разводы крови.
– Скорбь отнюдь не утешение, – продолжила она. – Скорбью мы обманываем себя, продлеваем боль и получаем удовольствие от мучений. Человек любит мучиться. Страдание возводит его в один ряд с героями лживых сказок. Мертвым не нужна скорбь. Им пришлась бы по душе радость – то, что и при жизни приносит свет, которого нет в мире, куда заводит и оставляет сиротами смерть. Смейся, Айсэт. Он ведь любил смех? Твой герой?
Айсэт развернулась, насколько позволяла лодка, и сшибла птицу. Та взлетела и сразу опустилась на скамью. Айсэт снова замахнулась:
– Прочь! Прочь, убийца, иначе я разорву тебя!
Птица не сменила места, распушила перья, почистилась и уставилась на Айсэт немигающим взглядом:
– Не скаль зубы, если не можешь кусаться, девушка.
Она утрачивала птичьи черты. Глаза сближались, клюв расползался и раздваивался, проступали скулы, слетали перья. Птице возвращались человеческие лица, слепленные воедино.
– Улетай. – Айсэт скривилась от омерзения. Кожа под перьями трескалась и расходилась. – Возвращайся к своему господину. Неси добрые вести.
– У меня нет господина, – произнесли детские губы, они первые отделились от растекшегося клюва, – я вовсе не вестница. Я страж, следящий за порядком.
Айсэт не слышала слов, подбиралась к птице, чтобы схватить и бросить в воду, и держать под цветами, пока все три наметившихся рта не захлебнутся.
– Он отнял все и убил всех, – твердила Айсэт девочке. Той достался один человеческий глаз, который вертелся, гнездился в нужном месте. – Скажи: он скоро получит то, чего хочет.
– Мне мнилось, ты даже не знаешь, кто он, человек или дух. А ты берешься утверждать, что определила, чего он хочет? – удивились яркие губы девушки, пока, безглазая, она пробовала воздух трепетными ноздрями, определяя, близко ли Айсэт.
– Долину смерти.
– Он будет ей рад. Не так, как обещанной невесте, но все же. Это лучше, чем гость, которого не звали. Но сколько же времени понадобилось незваному гостю, чтобы понять, что все надежды бессмысленны!
Айсэт кинулась на птицу всем телом, и они обе с протяжным криком упали в воду. Айсэт зацепилась ногами за скамью, поломанный борт оцарапал живот. Птица вырывалась, раня нежные лепестки цветов. Бросок отнял у Айсэт воздух, который она успела глотнуть, прежде чем погрузиться в озеро, но она крепко держала птицу. Та отбивалась крыльями и когтями, силилась собрать облики воедино и ударить клювом. Вода бурлила вокруг их сражения, а глубина наблюдала десятками глаз. Айсэт выпустила остатки воздуха, когда из темноты к ним обратились девичьи лица. Одинаковые золотистые глаза, светлые волосы переплетены стеблями цветов. Одна из девушек подняла руки к Айсэт – и она выпустила птицу. Позволила ногам соскользнуть из лодки в надежде, что девушки окажут ей честь и примут в свои ряды. Множество рук, совсем как в пещере, подхватили ее, но не утащили в глубину, а подняли к лодке и осторожно опустили на скамью. Вместе с крылатой противницей.
– Тебе меня не убить. – Птица первой пришла в себя, стряхнула мокрые пряди со своих лиц, сорвала цветы, оплетшие голову, швырнула обратно в озеро. – Не ты дала мне жизнь, не тебе ее и забирать.
Айсэт снова бросилась на нее, и птица отшатнулась.
– Все же ты сомневаешься, вдруг сумею!
– Ты сошла с ума. Или, что вероятнее, была безумной с самого начала. Тебе не разрушить этого царства, как бы далеко ты ни забралась.
Они сидели друг напротив друга, покрытые красными лепестками. Айсэт сняла один со щеки, посмотрела в сторону скал, что обозначили переход в следующее, последнее озеро, и вздохнула:
– Почему же лодка все еще плывет?
– Чтобы ты сумела излить свою скорбь более благодарному слушателю? – Три лица птицы с ненавистью смотрели на Айсэт. Особенно кривилась старуха. Щерила гнилые зубы, водила языком по губам, морщилась.
– Все-таки он твой хозяин, – Айсэт пришлось по душе ее недовольство, – ты вела нас во все ловушки по его воле.
– Я никому не подчиняюсь. Я птица.
– Я видела прирученных ястребов.
– Неужели и их природа одарила столь прекрасными лицами? – нежно спросили детские губы.
– Нет.
– И даром слова?
– Нет.
– Не всякая птица певчая. Не всякий человек мудрец. Порой и глупость, та, что к месту, сродни искусству. Но место подобному искусству найти почти невозможно. Как твоей глупости. И тебе… – птица сузила шесть глаз, – всей.
Сейчас с Айсэт говорила личина девушки, один в один похожая на тех, кто вытащил их из воды.
– Тогда почему мой путь все длится?
– Потому что я сумела найти тебе место, – пробурчала старуха. – Если ты и дальше обещаешь сидеть смирно и не набрасываться на единственное существо, что помогает тебе от самой пещеры, то я, пожалуй, дам озеру показать тебе правду.
– Я твоей правды не хочу.
– Разве свою я предлагаю? Нет, что ты. Правда, что томится здесь, настолько стара, что стала легендой. И настолько забыта, что ты примешь ее за сказку. А ты любишь сказки, я знаю. Он рассказал множество, с чего бы не попробовать мне. Я расскажу тебе о пятидесяти дочерях морского бога, которые все оказались запертыми в крошечном озере, кроме двух счастливиц – самой старшей и самой младшей из них.
Айсэт перевела взгляд с птицы на цветы и вздрогнула.
– О да, – усмехнулись сразу три рта, – ты знакома почти со всеми. Дело осталось за малым. Хочешь слушай, хочешь смотри. Они живут прошлым, и шанс поделиться воспоминаниями им выпадает редко. Все началось водой и закончится водой. Море велико и обширно. В толщах его волн – владение морского бога и сотни его детей. Пятидесяти сыновей, которые следят за всеми водами мира. И пятидесяти дочерей, они считают морские камни и песок и распевают песни на радость старому отцу. Во время прилива выходят девы на берег и танцуют вместе с пеной на темной гальке. С отливами обряжаются в волны и бегут в глубину, где не страшны штормы и тяготы, где жизнь длится, покуда дышит море.