Но невеста сумеет унять его нрав,
Если в выборе демон был раз один прав…
И дышит птичка рассветами и закатами. И лишь крохотное алое пятнышко в оперении тревожит ее, неразумную, легкокрылую, свободную. Красный цветок. То ли отголосок чувств, то ли кровь, то ли метка, обжигающая ее лицо.
Горячий дождь льется с неба. Капли мучают птичку, и алое пятно разрастается, а перья сменяются платьем, белым платьем и фатой, покрывающей ее саваном. И она падает в воды, что выплакал дождь. И воды эти бурлят, в них скрыт огонь. Потому что вовсе не дождь плачет, и стенает, и зовет ее сквозь шум вырывающихся из-под земли струй и завывание ветра.
То уснет он спокойно в скале золотой, его тело омоет огнем и водой…
Человек с глазами зеленее леса, которого птичка когда-то любила, пытается дотянуться до нее, но она тонет, и голоса зовут ее погрузиться на дно: «Мы с тобой», «Ты всегда была наша», «Теперь успокойся и спи». И она исчезает в огне и водах, в голосах и тенях. Смерть обрушивается на нее грохотом разрываемой земли. Благословенная горячая вода стремится прочь, срывая с нее платье, кожу, боль, страх, оставляя воспоминание о поцелуе, накрывшем губы за миг до того, как она стала птичкой.
– Айсэт, – зовет ее Шариф. Его имя она узнаёт прежде своего.
И открывает глаза, и видит зелень глаз и зелень дубовых листьев, в которых играет золото наступившего дня.
– Есть в наших краях легенда. В давние времена звались эти земли Гнилыми. Опоенные смрадом болот, притягивали несчастных, в чем-то провинившихся перед богами и людьми. Угодил в Гнилые земли и отважный воин, что вопреки воле родителей женился на любимой девушке. Родила она ему дочку. В летнюю ночь родила у пещеры, где томился злой дух, из-за которого и прогнили земли. Росла девочка тихой и умной, чудным голосом и целительными руками наделили ее боги. Была она милой и приветливой и больше жизни любила своих родителей. Пока беда не омрачила ее жизнь. Поразил недуг отца и мать девушки, и никакие знания, ни травы, ни напевы не могли излечить опухших рук, унять ломоты в костях, затянуть раны, что поразили кожу. Очень хотела дочь помочь родителям. Она пыталась лечить их травами, но облегчения не наступало. Обращалась с молитвами к богам, но те молчали.
«Лучше умереть, чем так мучиться», – в отчаянии говорил отец.
«За что боги покарали нас?» – вторила ему мать.
Девушка побывала у старика, убеленного сединами и умудренного годами. От него узнала, что все обитатели Гнилых земель обречены умереть от недуга, что таит их край. Посоветовал старик девушке пойти восточной стороной к скале с безмолвствующей пещерой, где прятал злой дух горючие воды гор, которые давным-давно приносили людям исцеление. Многие пытались заполучить целебную воду, да сгинули. Разгневался дух, и стал пожирать людей, и не успокоился, пока не испросили у него милости и не назначил он плату – ежегодно приводить к нему в жены красивейшую.
Старец рассказал девушке, что тот, кого сам дух недр уведет в свои владения, сможет добыть целительные воды. Подсказал старик старинное заклинание, которое вызовет духа недр из-под земли, но, как высвободить воды, он не знал.
Едва взошло солнце, пошла девушка к скале духа. Произнесла заклинание. Качнулась скала. С нее сорвались и с грохотом покатились в разные стороны замшелые камни. Из образовавшейся расщелины показалось чудище с бледным, землистым лицом и телом, похожим на корни деревьев.
«Кто и зачем потревожил меня? – спросил дух недр и, заметив девушку, ухмыльнулся: – Не ты ли, красавица? Где же приведшие тебя?»
Не испугалась девушка, качнула головой:
«По собственной воле пришла к тебе. О могуществе твоем проведала, о сокровищах несметных. Давай вместе владеть ими».
«Ты красива, смела и умна, и я с радостью беру тебя в жены». – Дух недр схватил девушку за руку, и оба исчезли в расщелине, которая тотчас же сомкнулась.
Недоброе раньше всех почувствовало любящее сердце матери. Оно привело ее к восточному склону гор. Долго женщина, мучимая болью, искала следы дочери. Но силы покинули ее. Прильнула она к скале, и почудилось ей биение сердца дочери, ее дыхание, заточенное в камне. На скалу пришел и отец. Пробыли они там день и ночь. Утром следующего дня, когда несчастные родители приготовились умереть, терзаемые болезнью и потерей, послышался неясный подземный гул. Он стремительно нарастал. Родители поспешили к пещере, и вдруг из нее вырвался бурлящий поток воды, горячей как пламя, пахнущей остро и тяжело. Воды вынесли обнаженное тело девушки. Голова и лицо ее были обернуты платьем. Отстранив платье, увидели родители бледное лицо дочери.
Девушка вдохнула чистого воздуха, губы ее дрогнули и, не открывая глаз, она прошептала:
«Я убила его. Не зная, как выйти, обернула голову платьем, чтобы выбраться с потоком, не задохнуться в его дурмане. Теперь эта вода ваша…»
И после затихла навсегда. Когда, рыдая над телом дочери, родители причитали, что не стоило губить юную жизнь во имя угасающей, потому что это противоречит природе и не угодно Богу, к ним подошел тот мудрый старик и сказал:
«Не убивайтесь, несчастные. Подвиг вашей дочери велик, жалость для него оскорбительна. Гордитесь любовью и смелостью той, кому дали жизнь. Потому что сегодня она подарила жизнь всем людям наших земель».
Голубую целебную воду гор назвали огненной. Мацестой назвали ее и девушку, обманувшую злого духа.
Так Гнилые земли превратилась в долину Счастливых источников.
– Бабушка, бабушка, – прошептал мальчик, прижимаясь к матери, чтобы старейшина с белоснежной бородой и кустистыми бровями, нависающими над длинным носом, не расслышал его за треском костра и звучанием своего голоса, – бабушка, – повторил он, чуть не подпрыгивая, – все не так рассказывает прадед Керендук, правда же?
Женщина зашипела на него, но тут же погладила по мягким рыжеватым кудрям, по смуглой, золотистой шее.
– Ты совсем не так рассказываешь, – не унимался мальчик. – Разве убила она горного духа? Скажи. Дед на ухо туг, не услышит.
Женщина вздохнула. Кинула быстрый взгляд на мужа, сидящего по правую руку от Керендука, старейшего из старейшин. Отбросила косу, когда-то медовый ручей которой уже давно посеребрила седина, поправила пояс, свободно лежащий на животе, вздохнула еще раз.
– Это сказка для морского берега, для свободного ветра, для волн, несущих корабли в дальние страны. У костра отец мой рассказывает то, что помнит. То, что хватит праздным ушам.
– Тогда завтра мы пойдем к морю? – обрадовался мальчик. – И ты покажешь мне птицу, что ищет и не найдет?
– Тише ты, – женщина прятала и недовольство, и восхищение своим внуком. – Ты настойчивей отца, Шариф.
– Обещай! Обещай!
– Тише. Пойдем. Замолчи и слушай.
Много говорил Керендук. О том, как повалили люди к целебным источникам, как вздохнула земля, избавившись от смрадных болот, как расцвели алые цветы у безмолвной пещеры и люди Гнилых земель расцвели подобно цветам. И пошло все правильно, не так, как было при власти духа: за невестами из других земель приходили и своих девушек не противились отдать за женихов долины.
Мальчик, названный Шарифом, все подпрыгивал. Отец его, Орзамес, ее дорогой рыжеволосый сын, с которым вошла она в пещеру и вышла из нее, сидел третьим после деда и отца, Тугуза, славного кузнеца их старого аула. А дочь ее, Айсэт, разносила угощения под сенью священного дерева, у которого каждую ночь собиралось все селение, чтобы слушать сказки старейшин. О мудром жреце Гумзаге, с которым не сравнится молодой пришлый жрец. О дивном коне Акозе, что был воплощением ветра. О птице с золотыми перьями, что раз в год летела от ущелья к морю. О маках, покрывших склон горы, где рос дуб и дремала пещера Безмолвия. Из пасти которой, из скалы, из подножия, и пробились источники. Растревожили лес, вытеснили смрадную воду болот: Кольца, Кабаньего Следа, Бороды Старика, Слепого, Лужи, Черного и Безымянного.
Сказки, в которые все они верили.
В которых жили.
И одна она, женщина, растерявшая прежнюю стройность, гладкость кожи, ловкость движений и колкость языка. Она, обретшая все то, о чем просила когда-то обманчивую поверхность болота, помнила совсем другую сказку.
Втроем они вышли из пещеры. Вчетвером, тут же поправляла она себя и прикладывала руки к животу тем же защитным жестом, что и тогда, оставляя черноту пещеры за спиной. Утро полнилось звоном и паром. Вода, скованная годами и земной твердью, вызванивала себе дорогу сквозь лес. Дуб шелестел листьями, радуясь птицам, что нашли приют в его ветвях. В росистой траве прыгали кузнечики и порхали над нежными юными цветами белокрылые бабочки. Пахло свежестью пробудившегося леса, теплом ожидающей лета земли и отдаленной горечью освободившихся от заточения горячих вод.
– Она не последует за нами? – спросила Айсэт.
– Она не в плену, не в силках. Пусть летит куда хочет, если сумеет позволить себе, – ответил Шариф.
– Пусть летит прочь, нечего ей больше делать в нашем лесу, – добавила Дахэ и рассмеялась.
– И мы полетим? – Шариф обнимал Айсэт, она прятала лицо у него на груди. Левую щеку. А правую, полыхающую огнем метки, подставила восходящему солнцу.
– Да пожалуйста, – рассмеялась Дахэ еще громче, – ни к чему мне любоваться на ваше счастье.
Она никогда еще не смеялась так искренне. Ни злости, ни обиды, ни гнева не таил ее смех.
Легко, словно не весили они ничего, поднял Шариф отца и мать Айсэт и опустил в воды Кольца. Очистились воды и больным принесли исцеление. Долго плакала Дзыхан, целовала дочь, а та просила у матери прощения. И благословения просила. Долго говорил Калекут с Шарифом, а еще дольше беседовал с ним жрец. Зато Дахэ молчала, потому что не могла наглядеться, надышаться, налюбоваться Тугузом, которого застала лежащим у порога пещеры, куда он пришел ждать смерти, не в силах жить без любимой.