Айсэт нащупала уступ, где ждала пещера, заспешила, поставила ногу неправильно и слишком рано перенесла вес тела с одной ноги на другую. Нога подвернулась, руки вцепились в плющ, росший поверх крошащихся камней, упустили неверную помощь. Айсэт охнула, воздух выбило из легких, тело отяжелело, потянуло вниз.
Айсэт увидела мамины руки, протянувшиеся к ней с высоты, выгнулась, пальцы заскребли по скале. Она не хотела падать, вовсе не хотела сорваться вниз и дать повод для новых шепотков, пусть они уже и не потревожат ее.
– Мама! – вскрикнула она.
Краем глаза Айсэт заметила птицу под облаками. Солнце вызолотило ее перья, обратило в луч света, рассекающий небо. Птица парила высоко, и сияние постепенно растворялось в синеве.
– Полетит и сгинет…
«Помоги», – взмолилась Айсэт. Руки ухватили ее за запястья, дернули вверх, протащили по острым камням и швырнули на уступ.
Одно мгновение показалось Айсэт длиннее всей прожитой жизни.
– Я не сомневался. – Гумзаг оглядел дрожащую ученицу и уселся под дуб. – Неужели наши девушки не далеки от истины? Ты решила предложить себя?
Айсэт приняла жесткие ладони Гумзага за мамины руки. Она уперлась лбом в землю, бледно-зеленая трава щекотала полыхающие щеки. У израненных пальцев правой руки рос тоненький цветок – полупрозрачный мак, отчего-то забывший, что ему положено быть красным, розоватый и скромный.
– И до тебя слух дошел? – еле слышно спросила она.
– Они громко смеются, ты же не умеешь скрывать печаль.
Айсэт тронула лепестки мака. Цветок качнулся в ее сторону, он согласился с Гумзагом.
– После твоих забот я полагал, ты отправишься спать, дочка, – Гумзаг не задавал вопросов и не ждал ответов, он просто говорил.
По стеблю цветка полз муравей, Айсэт положила палец на его пути, муравей обогнул преграду, переполз на другую сторону стебля. Лежать в грязном платье, потной и лохматой, перед цветком и Гумзагом было лучше, чем спускаться в деревню и объяснять матери, отчего порван подол и изранены ноги.
– Стоило догадаться, что ты убежишь в лес. Встретить рассвет, набрать трав, прогуляться уже по лесу, не по теням.
– Но ведь и ты здесь, учитель. – Айсэт перевернулась на спину. – Не стал дожидаться молока и мяса.
– Я веду беседу с новым днем, – тут же ответил Гумзаг. Посох он прислонил к дубу, гладил ладонями траву. – Но, быть может, и ты пришла именно за этим?
И жрец, и Айсэт говорили намного тише, чем обычно. Трепетали ленты на ветвях дуба, раскидистая крона играла листвой. Шелеста они не слышали, пещера давно отобрала ее голос.
– В лесу я встретила Кочаса, – призналась Айсэт.
– Он бродит почти так же вольно, как и ты. Хотя все больше вслед за тобой, чем за собственной надобностью. Ты бежала от него? Не стоит тебе бояться, дочка, иногда слова – это просто слова, как бы много я ни учил тебя, что у каждого из них есть смысл.
– В этот раз в его словах был смысл.
– Неужели? Мне думалось, что ты убегаешь от него, а он ловит, а вы, оказывается, искали смысл. – Жрец ухмыльнулся в усы.
– Он напомнил мне о воде, учитель. – Айсэт снова слегка толкнула цветок, он закачался, соглашаясь с ее решением все рассказать Гумзагу.
– Вода – это хорошо. Вода связывает нас с жизнью и смертью, тебе ли не знать.
– О воде, что ушла, – продолжила Айсэт. Гумзаг напрягся.
– Ночь Свадеб скоро. – Он принялся поглаживать бороду. – Тебе полагается прихорашиваться, готовиться. А ты плутаешь меж деревьев да прыгаешь по горам. Да ныряешь в темные омуты. И все ищешь чего-то. Сдается мне, ты стала похожа на Кочаса. Как думаешь?
Гумзаг шутил. Значит, он нервничал.
Мак оказался у щеки Айсэт. Лепестки касались кожи, Айсэт разглядывала резную листву дуба, чуть выворачивала шею, чтобы поймать темное око пещеры, выжидающее и бесстрастное.
– Я собирала дурнишник для почтенного Олагая. Тетушка Гошан просила оставлять все необходимое у порога.
– Далеко же ты забралась от дурнишника и порогов, дочка, – произнес Гумзаг.
– Не дошла и полдороги до края, куда зовет сердце.
– И сорвалась с края. Сердце твое беспечно.
– Быть может, оно училось летать, дедушка.
Гумзаг замолчал. Айсэт называла его учителем, потому что звать его по имени вслух ей не позволяло воспитание, а величать себя жрецом он запретил, выбрав Айсэт в ученицы вопреки недовольству деревенских. При них Айсэт обращалась к нему как положено, но в такие застывшие минуты их одиночества допускала куда более приятное старому уху «дедушка». И Гумзаг радовался ее обращению, какую бы глупость Айсэт ни говорила или ни творила. Вот сейчас ей стоило бы встать и оттряхнуть платье. Но она лежала, затаив дыхание.
– Что же гложет тебя на самом деле? – Гумзаг прижался затылком к стволу дуба. – Неужто недуг Дымука впечатлил? Дети болеют, Айсэт. Порой это пустяк, в котором тревожные глаза матери видят прикосновение смерти, порой – настоящая болезнь. Мы гадаем по недугу, кладем на чаши весов вместе со своими знаниями и смотрим, какая перевесит. В селениях всегда есть гадатель, почтенный человек, знаешь ли. Смотрящие в звезды, смотрящие в баранью лопатку, смотрящие в фасоль. Для простого люда что звезды, что фасоль – и того и другого много, и рисунки их, рассыпанные щедрыми горстями, замысловаты. Почешешь голову, соединишь фасолины и что-то да скажешь. С лопаткой сложнее, но зато она тебе и остается в дар. Что ты разглядела в тенях? И главное, в чьих?
Айсэт все же встала. Подошла к пещере и протянула руку к границе между светом и тьмой.
– Матушка хворает, – она выдавила из себя правду. – Отец совсем плох. И травы не помогают, я перепробовала все снадобья, которым ты учил. Читала заговоры, но ничего не действует. Они гаснут, как звезды в рассветном небе.
– Звезды никогда не пропадают с небосвода, дочка.
– Я боюсь, что потеряю их. – Айсэт опустила руку. – Знал бы ты, учитель, что я вижу в их тенях.
– Я учил тебя опускать глаза долу, к земле, травам. Но ни вещий зверобой, ни бузинная горечь не подходят смотрящему в загробный мир. Ты решила отправиться в пучину теней, не так ли? Мало тебе того, что ты падаешь в них и пьешь их тьму, ты вознамерилась спуститься в их обитель. Кто остановит идущего на тот свет?.. Что ты хочешь отыскать?
Волосы Айсэт взметнулись: из пещеры вырвался ветер. В каких глубинах он зародился и как сумел найти путь к свободе? Дыхание пещеры напоминало аромат свежего луга, медового, напоенного солнцем и росой. Но за первым вздохом следовал другой: гнилью болот веяло из оскаленной пасти гор.
– Она зовет тебя?
Когда Гумзаг хотел, двигался легко и проворно. Вот он сидел под дубом, а вот, оставив посох прислоненным к стволу, – возле Айсэт всматривался в пещеру.
– Мой Шариф тоже любил приходить сюда. Пока не сослали, убегал к ней почти каждый день.
Сын Гумзага давно покинул деревню. Жрец отправил его учиться в далекий край, где говорили на другом языке и учили иной жизни. Все в деревне гордились мальчиком, который получит образование и вернется большим человеком. Айсэт не понимала, как учителю удалось вырвать сына у Гнилых земель, но, может быть, жрецы умели справляться с проклятиями, а может, дух после заключения договора удерживал в своих владениях только женщин. Не понимала она и то, зачем большому человеку возвращаться в их края, и чувствовала, что Гумзаг не жаждет возращения сына.
– Он обещал вернуться, – Гумзаг повторял эту фразу всякий раз при упоминании о Шарифе. – Я обещал ждать. Но мы все знаем, что дороги людей друг к другу порой занимают целую жизнь одного из них.
– Ты сейчас говоришь и о моих родителях, учитель? – спросила Айсэт.
– И о них. И о сыне. И об этой пещере. А еще о мертвой траве, которую ты точно не использовала, – тон Гумзага переменился, он лукаво покосился на Айсэт.
Как нелепо она выглядела с разинутым ртом.
– Как же я так… – расстроилась она. – Как я могла забыть?
– Привычное дело, – весело сказал жрец. – Думается, мертвая трава и Дымуку сгодилась бы. И не пришлось бы мне бежать полдеревни под крики испуганной Гаши. А тебе – валяться на полу, подтверждая людскую молву о ведьме. Ты же посчитала, что вернее последовать совету мудрого Кочаса и кинуться в пещеру Безмолвия, отыскивать давно ушедшую воду, которую прячет злой дух. Но может быть, и старый учитель подскажет что разумное. Мертвой травой окури дом, а там посмотрим, в пещеру или на свет тебе идти.
Айсэт еле удержалась, чтобы не броситься Гумзагу на шею. Мертвая трава! Снимает даже самую сильную лихорадку, успокаивает кровь, выгоняет злых духов, проникающих в тело вместе с недугом. Нужно укутать больного в меха, уложить на горячие угли, смешанные с мертвой травой, и оставить в горьковатом пару, надеясь на то, что трава изгонит из тела хворь. Айсэт рассмеялась, смех полетел в пещеру и умер там. «Дура. Недоучка. Тоже мне, ведьма!»
Гумзаг одернул ее, не поругал, не заставил замолчать, просто добавил:
– Олагаю предложи. Мертвая трава всем в помощь. Она хворь связывает, силы восстанавливает. Научи Гошан, как настаивать. Раз уж до меня не дозваться, а до ученицы моей не снизойти. Ты еще успеешь собрать ее с росой, если перестанешь смотреть во тьму и глянешь на новый день.
Айсэт склонила голову перед старым мудрым учителем, завернутым в бурку:
– Я глупая, учитель, что бы ты ни говорил. Прости меня.
Он спрятал улыбку в густой бороде, в седине которой упрямо топорщилось несколько черных волосков.
– Всего лишь молодая. Кто из нас не хотел, чтобы годы родителей исчислялись звездами в небе. При этом взывая к свободе, которой не бывать нигде, кроме как в сердце. Ты спускайся осторожней, дочка. Во второй раз силы могут меня подвести.
– А ты, учитель?
– Я еще посижу. Меня не обвинят в интересе к пещере и тому, кто сокрыт в ней.
Айсэт опустила голову. Пятно ее запылало, и она не хотела, чтобы учитель заметил, как горит и левая, чистая щека.
– Ночь Свадеб скоро. Не стоит тебе бывать здесь, – Гумзаг мягко увещевал, словно поглаживая по непослушным волосам. – Придешь с остальными девушками. Травы полно и у подножия гор.