– Руки! – кричал я. – Не убивайте его!
Заварить суставы оставшемуся без щитов и потерявшему подвижность чудовищу было нетрудно. Языки плазмы быстро справились с работой. Но даже с оплавленными суставами Иубалу смогло подтянуть руки к себе, согнуть их в подобии защитной боксерской стойки.
Держась за бок, я склонился над ним и приставил клинок к впадине c кронштейнами и пучками арматуры на месте шеи.
– Ты проиграло, – сказал я. – Сдавайся.
Иубалу глядело на меня безглазым лицом. До сих пор мне не довелось рассмотреть его вблизи, и лишь теперь я заметил эмблему на его груди: нечеткий контур ладони, шестипалой, белой на белом фоне. Это ввело меня в недоумение. Сьельсинам была неведома живопись. Они не рисовали, не воплощали окружающие предметы в образах. Единственным видом искусства у них была каллиграфия, округлое письмо ударитану, адаптированное из анаглифов Тихих. Изображение руки на груди Иубалу было столь же невероятным, как книга, написанная собакой.
– Вы лишились топлива. Бежать некуда, – сказал я, прижав меч плотнее.
Нанокарбоновая арматура разошлась без повреждений, но за ней я увидел витую стальную проволоку. Мышцы органического лица дергались, словно при пытке электрическим током.
– Сдавайся. Ietta, – повторил я на родном языке чудовища.
– У нас есть другие корабли!
Мой меч сверкнул, отрубив одну из оставшихся рук у плеча.
– Сколько еще мне отрезать, прежде чем ты сдашься?
Я пнул эту руку и поморщился от боли в груди. Вновь приставив меч к горлу чудовища, добавил:
– Я предлагаю тебе то же, что давным-давно предлагал ичакте итани Отиоло. Сдавайся, и я прослежу, чтобы всех вас вернули хозяину.
Уванари сдалось сразу, увидев в этом способ спасти себя и исполнить долг перед князем и хозяином. Иубалу, как выяснилось, понимало свой долг иначе. А может, знало, что его искусственные, изготовленные руками человека компоненты попадут к нашим техникам, а все, что скрывает механизм, заменявший ему мозг, будет выведано схоластами Капеллы и использовано в войне против его хозяина.
Последняя рука вайядана сжалась, раскрылась и снова сжалась. Локоть не сгибался, плечо не шевелилось, но чудовище смогло указать на меня и впервые за весь день пошевелило губами.
– О возвращении не может быть и речи. Сдаться нельзя. Он идет. Он отомстит за нас.
Опасаясь, что у Иубалу напоследок припасена какая-то уловка, я еще сильнее прижал меч к его шее.
– Прикажи своим прекратить сопротивление, – сказал я. – Живо!
Уловка действительно была припасена. В глубинах механизмов его тела и разума что-то умерло. Иубалу прекратило даже попытки шевелиться, голубые огоньки, слабо светившиеся внутри его, погасли. Все стихло. Наступила гнетущая тишина. Оторванные конечности, искореженное тело, одинокая уцелевшая рука… все это в мгновение ока изменилось. Теперь я стоял не над телом, не над останками чудовищной химеры, а над простой грудой металла и керамики. Пустой оболочкой.
Почти пустой.
Я сообразил, что Иубалу, должно быть, стерло свою память и личность со всех носителей, на которых они были записаны, но не умерло. Спустя мгновение его губы зашевелились, шепча неразборчивые слова.
Я отключил меч и с трудом присел на колено, чтобы лучше слышать.
– Он видел ее, hurati, – разобрал я, и кровь застыла в моих жилах. – Видел твою смерть. Жертву… – Растянутые в медвежьей ухмылке губы обвисли, и я понял, что теперь генерал-вайядан точно мертв.
Я не поднимался с колена до тех пор, пока не подошла Сиран.
– Тебе стоит включить рацию, – раздалось из динамиков ее скафандра.
– Что случилось? – спросил я, следуя ее совету.
На меня обрушился поток новостей. «Минтака» была освобождена. Сьельсинов в трюме разбили, а Корво с Аристидом после гибели центурии Кейда устроили массированную бомбардировку кормовой части сьельсинского корабля, уничтожив всех сьельсинов, кто оставался в моторном отсеке. Подкрепления прибыли и теснили врага по всем фронтам. Для нас неминуемое поражение превратилось в победу, а для сьельсинов ранний триумф обернулся катастрофой.
Я толком ничего не слышал. Все мои мысли были заняты последними словами Иубалу.
«Он видел твою смерть».
Я тоже ее видел. Видел тысячи тысяч раз, ступая в сияющие воды реки времени. Меня сжигали и распинали, отрубали голову, били в спину. Пытали и вешали. Меня съедали сьельсины. Меня даже нарекали Императором Всего Человечества. В одной из версий меня убивал сам сребровенчанный король демонов, которого описал мне Каракс перед Соларианским троном. Мог этот шиому, этот пророк, видеть то же самое? Могли Тихие послать Дораяике те же видения, что и мне?
Или за кулисами действовала еще одна сила? Кхарн Сагара упоминал другие силы, что были древними даже на заре Вселенной, существа, живущие в ночи. Мне понадобилась почти сотня лет, чтобы понять сьельсинов, и теперь я вновь чувствовал, что ничего не знаю, что наши народы – люди и Бледные – лишь пешки на чьей-то бескрайней доске.
Рыси, львы и волчицы.
Неужели я ошибся и сьельсины не поклонялись Тихим? Или поклонялись не только им?
Я позволил Сиран помочь мне встать.
– Заберите это куда-нибудь, – приказал я, ткнув носком сапога железные останки Иубалу. – Императору захочется на него взглянуть.
Я прицепил меч на защелку над правым бедром.
Если Иубалу не лгало, если Сириани Дораяика действительно получал знаки от Тихих или другой не менее могущественной силы… Я тупо уставился на разбитые ясли для фуги, но не увидел ответа. Я как будто смотрел сквозь «Беспощадный» и поймавший его в ловушку сьельсинский корабль, как будто вглядывался в бездонную черноту космоса и видел, как в ответ на меня смотрят похожие, но еще более темные глаза. Я снова увидел спускающиеся со звезд орды сьельсинов, но на этот раз перед ними плыла белая рука, заслоняя небосвод.
Это необъяснимое состояние прошло, оставив напоследок мысль: если Иубалу говорило правду, то у нас с этим пророком много общего.
Глава 28Дьявол-победитель
На площади Рафаэля собралось три миллиона человек; все глаза в Галактике были устремлены на нас. Еще много месяцев и даже лет запись этого яркого триумфа повторялась в публичных программах и на голографических проекторах по всей Империи и за ее пределами.
Триумф Дьявола Мейдуа.
Написали даже картину – сам я видел ее лишь однажды – огромное полотно, размещенное потом во дворце над парадной лестницей. Я слышал, что его величество приказал впервые за пятьсот лет вывести из фуги легендарного придворного живописца Вианелло, чтобы запечатлеть это грандиозное событие на холсте. Официальный портрет венценосца, как и портреты предыдущих пятнадцати императоров, также был кисти Вианелло. Художника выпускали в мир живых ровно настолько, сколько требовалось для завершения работы.
Не знаю, что сделали с картиной после Гододина. Наверняка сняли. Возможно, сожгли или упрятали в хранилище на Авалоне, чтобы никто больше ее не видел. Я знаю, что триумфальная арка, возведенная в честь моей победы над Иубалу, еще стоит на Немаванде. Однако по императорскому указу мой профиль был сбит с монумента и выброшен в пустыне, где, должно быть, пребывает и по сей день, не тронутый абразивным песком.
И в арке, и в картине было воплощено одно и то же событие, однако оба этих творения не воспроизводили его с достоверностью, ведь имперские празднования победы всегда были пиршеством не столько для глаз, сколько для ушей. Золотое небо было наполнено звуком горнов и серебряных труб, восхищенными возгласами миллионов человек, хлынувших на площадь, словно могучее море на берег города богов. Впереди и позади нас стройными колоннами вышагивали рыцари-марсиане в алых доспехах и белых плащах, а за ними маршировал мой Красный отряд. Мы прошли мимо ипподрома и Большого колизея к Последней лестнице и тронному залу Короля-Солнца. Как высоко развевались плюмажи! Как струились на ветру алые перья и белый конский волос! Как гордо реяли знамена! Как сверкали на солнце наконечники копий! А топот шагов, звучавший в такт горнам и барабанам, мог разбудить от беспробудного сна на затерянном Олимпе самого Юпитера, словно заявляя звездам: «Теперь мы – боги».
За нашими бойцами и марсианами двигался караван: одни парадные платформы ехали за танками, другие перемещались сами на воздушных подушках или механических ногах, управляемые скрытыми операторами. Платформу перед нами тащили два белых льва размером раза в четыре больше нормальных; на платформе были распяты пять живых сьельсинов, у ног которых было сложено оружие с захваченного нами во Тьме корабля. Следом вели три тысячи пленных сьельсинов, скованных по рукам и ногам. Их рогатые короны были спилены. Я не знал, какая судьба их ожидает, и не особенно интересовался.
Сам я замыкал процессию, ехал со своими офицерами на парящей барже, которая приводилась в движение непонятно чем – под развевающимися, словно паруса, знаменами с имперским солнцем не было видно никаких механизмов. Я стоял выше всех, напротив пустого трона. По торжественному случаю я сменил черную одежду на серебристую, на самую яркую белую ткань, носить которую позволялось лишь членам императорской семьи. Во мне была капля их крови, и после победы они приняли меня как своего, поэтому теперь, перед этим пустым троном, я сверкал, как белая звезда. Рядом не было ни рабов, ни гомункулов, которые напомнили бы, что я смертен, что я рано или поздно умру. В эти минуты я был бессмертен, увековечен в истории. Со мной были верные друзья. На ступеньку ниже стояли Паллино и Бандит, Элара и Сиран, капитан Корво и коммандер Дюран, юный Аристид с Коскиненом и Феррин, Айлекс и другие вахтенные офицеры. Был с нами и Александр, как и я, облаченный в серебро, будто он тоже великий завоеватель. Удакс, Барда и другие помогавшие нам ауксиларии-ирчтани сопровождали нас. Даже призраки были в этой свите, воплощенные в моих воспоминаниях о Кейде, Гхене – и Хлысте.