– В санкции на арест, помимо епископской, стояло еще две подписи, – вспомнил Легран. – Надо быть полным безумцем, чтобы даже помыслить об убийстве этих высокопоставленных людей!
– А разве все это… – Карлос обвел рукой пожарище, – дело рук нормального человека?
– Боже мой, боже мой!.. – покачал головой магистр. – Это просто уму непостижимо! Надо срочно позаботиться о безопасности этих преданнейших господних служителей!
– И не только их, – добавил Гонсалес. – Чернокнижник видел меня и наверняка считает, что я такой же виновник, как и все остальные. Но и это не все. Епископ был на Очищении Диего ди Алмейдо, и если перед смертью он проговорился Морильо о тех, кто там присутствовал… Так что, ваша честь, теперь вам тоже надо почаще оглядываться и запирать на ночь дверь.
Невеселая шутка Охотника вовсе не показалась инквизитору шуткой и повергла его в подавленное настроение. Французик действительно стал с опаской озираться по сторонам, вглядываясь в лица окружающих, – видимо, всерьез боялся, что под видом Охотника, Добровольца или дьякона к нему подкрадется безумный чернокнижник Морильо.
Глядя на Жерара, Карлос едва заметно усмехнулся. Из всех «приговоренных к смерти» Матадору было проще всего, поскольку он не боялся прихода старухи с косой и надеялся, что в нужный момент ему хватит решимости плюнуть ей в лицо. Неизвестно почему, но для командира Пятого отряда смерть всегда ассоциировалась с мокрым песком, частенько засасывающим Охотника в его ночных кошмарах. Гонсалес был уверен, что в действительности смерть такая же вязкая и холодная. На удивление стойкое ощущение, преследовавшее Карлоса с юности…
Всю обратную дорогу в Мадрид Жерар не проронил ни слова. Гонсалес был благодарен ему за это, поскольку погруженный в невеселые мысли магистр не мешал Охотнику спокойно обдумывать текущую ситуацию.
Матадор нарушил молчание после того, как они уже миновали городские ворота Мадрида.
– Ваша честь, вы не могли бы выполнить две моих скромных просьбы? – поинтересовался он.
– Какие, брат Карлос? – Голос Жерара был заунывен и глух, будто звучал из могилы.
– Во-первых, мне нужны книги, которые мы конфисковали у Морильо в асьенде ди Алмейдо. Желательно все. Ну или на худой конец хотя бы одна-две.
– Вы что, собрались бороться с чернокнижником его же методами? – мрачно пошутил инквизитор.
– Конечно, нет. Но изучение вещественных доказательств могло бы нам здорово помочь. Кажется, я видел там книги не только с магическими письменами, но и на английском языке.
– Хорошо, я раздобуду вам книги Морильо, если только магистр Гаспар не предал их огню. А вторая ваша просьба?
– После того, как я завершу организацию усиленной охраны для вас и магистра Гаспара, разрешите мне съездить на пару дней в Барселону. По службе, само собой.
– Это еще зачем?
Матадор пояснил.
– Делайте все, что сочтете необходимым, брат Карлос, – махнул рукой Жерар. – Но только епископ Доминго должен остаться последней жертвой в списке Луиса Морильо. Кстати, вы ни словом не обмолвились о том, что собираетесь взять под охрану Рамиро ди Алмейдо. Вы считаете, ему не угрожает опасность?
Карлос поглядел на магистра Жерара с таким выражением лица, что отвечать ему было уже излишне. Тем не менее он ответил:
– Не думаю, ваша честь, что в обязанности Инквизиционного Корпуса входит охрана обычных граждан от наемных убийц. Безусловно, мы предупредим Рамиро о том, что случилось в Сарагосе, на случай, если он еще не в курсе. Надумает получить охрану – пусть обращается к Защитникам Веры. Но бояться ему пока нечего: покойный епископ не знал автора доноса, поэтому выдать Рамиро Луису Морильо он попросту не мог.
– Я не забыл вашего мнения о Рамиро, брат Карлос, – невесело проговорил Легран. – И да простит меня Господь, если ошибаюсь, но я считаю вашу точку зрения справедливой. Предавать родного отца, даже в руки Божественных Судей, есть грех. И пусть теперь свершится Высшее Правосудие: посчитает Господь, что Рамиро невиновен – он пощадит его; в противном случае он покарает грешника независимо от того, поймаем мы Морильо или нет. Давайте лучше позаботимся о более честных и уважаемых людях…
«…таких, как магистр Гаспар и мы с вами!» – усмехнувшись, закончил за ним в мыслях Матадор…
Наконец-то враг Сото Мара обрел конкретные облик и имя! Братство Охотников и Орден Инквизиции после этого, конечно, не перестали считаться врагами, однако говорить «я намерен поквитаться с Корпусом» было подобно тому, как бить себя в грудь и заявлять «я хочу выпить море»; короче – глупой мальчишеской бравадой.
«Я собираюсь перерезать глотку магистру Гаспару де Сесо!» – звучало куда реалистичней.
С этой мыслью Сото просыпался и засыпал всю последнюю неделю. На него словно снизошло творческое вдохновение, только творил он не картину или литературный труд, а детально разрабатывал мероприятие, кульминацией которого должен был стать его меч, врезающийся в шею Главного магистра Мадридской епархии.
«Мое имя – Сото Мара! Я служу дону Диего ди Алмейдо!»… Надо будет обязательно успеть это сказать, прежде чем магистр умрет; ничего не поделаешь – древняя традиция предков.
Сегодня Сото поостерегся проникать за стены Мадрида и искать там жилье. Еще в пригороде ему попался на глаза приклеенный к дереву бумажный плакат с ярким заголовком «Разыскиваются!» и четырьмя нарисованными лицами под ним. Три угрюмые физиономии со злобными взглядами Сото не узнал, но вот четвертая показалась ему больно знакомой: широкие скулы, черные прямые волосы, узкие глаза…
Мара остановил байк, убедился, что поблизости никого нет, затем спешился и рассмотрел плакат вблизи. Бесспорно, четвертым разыскиваемым преступником был он. Пару секунд каратель в недоумении разглядывал надпись под своим портретом, поскольку уже изрядно отвык от того, как пишется, а тем более звучит его старое имя: Луис Морильо. Последний раз Сото пользовался им… он и забыл когда.
Сегодня имя Луис Морильо писалось наподобие королевского имени Древних – с номером; почти как «Луи Шестой», только к шестерке было приписано еще три нуля, а в конце, словно титул, название денежной единицы – «сант-евро». Далее следовал список преступлений негодяя Морильо, в котором пока отсутствовали нападение на Сарагосского епископа и поджог епископата. Сото предположил, что, когда из типографии выйдет следующий тираж подобных плакатов, эти грехи под его фамилией уже обязательно будут. И сумма награды за его голову подпрыгнет с шести до как минимум девяти тысяч. Неуловимый каратель повышал ставки, и противники обязаны были отвечать ему тем же. Пасовать в игре никто не собирался.
Сам портрет больше смахивал на карикатуру, и опознать по нему оригинал можно было лишь при внимательном рассмотрении, но Сото все равно не стал искушать судьбу и соваться в город. У карателя имелся реальный шанс организовать встречу с Гаспаром де Сесо за городской чертой, и только если из этой затеи ничего не выйдет, тогда уже придется идти на крайний риск и требовать сатисфакции у Главного магистра в Мадриде.
Сото решил обосноваться в древних руинах на севере от Каса де Кампо. Видимо, до Каменного Дождя здесь находился маленький, но густонаселенный город, поскольку разрушенные здания стояли впритык друг к другу, а об их первоначальных размерах можно было судить по широким фундаментам и фрагментам стальных каркасов, явно рассчитанных на массивные стены. Мара имел представление о постройках Древних по фотографиям в книге о Японии: высокие, почти касавшиеся крышами облаков, башни из стекла и бетона. Наверняка они были гораздо выше ватиканского Стального Креста, которого Сото, впрочем, тоже никогда не видел, поскольку ни разу в жизни не покидал пределов Мадридской епархии.
Разрушенный безымянный город был давно и основательно перекопан искателями, после которых – Мара знал это не понаслышке – выискивать здесь что-либо ценное являлось бесполезным. Заваленные обломками зданий улицы утопали в разросшейся зелени; гнилые остовы автомобилей в высокой траве напоминали гигантских мертвых жуков. Запах человека выветрился отсюда с уходом последнего искателя – то есть много лет назад.
Углубляться в бетонные лабиринты Сото не стал – гнать Торо через труднопроходимые завалы и заросли колючего кустарника было лишней тратой драгоценного бензина, к тому же не хотелось проколоть колесо. Проехав немного по безлюдной улице, каратель обнаружил чудом не погребенный под руинами съезд в просторный подвал, по всей видимости, служивший когда-то гаражом. Недолго думая, путник направил байк в ворота найденного убежища.
Очутившись внутри, Сото заглушил двигатель, установил Торо на подножку и осмотрелся.
В продуваемом насквозь подвале оказалось на удивление сухо и чисто. От бетонных стен веяло прохладой, а все ржавые остовы древних автомобилей были аккуратно складированы в дальнем конце помещения. Все-таки заброшенный город привлекал внимание не одного такого изгоя, как Сото Мара. На это также указывало огромное пятно копоти на полу в центре подвала. Бетон под пятном успел потрескаться от огня и раскрошиться – те, кто жег здесь костры, обитали в подвале довольно долго. А порядок, который предыдущие постояльцы оставили за собой, говорил, что они еще рассчитывали сюда вернуться.
«Байкеры, – пришел к выводу Сото. – Может быть, даже кто из знакомых. Но в этом году их точно не было – трава не примята».
Дабы подтвердить догадку, он обследовал все укромные уголки подвала и обнаружил запертую на замок стальную дверь, на которой были изображены выцветший знак в виде желтой молнии и надпись на испанском: «Не входить! Высокое напряжение!» Первую половину надписи кто-то обвел красной краской совсем недавно.
За дверью наверняка хранился запас горючего, консервов и запчастей, что байкеры обычно оставляли на своих временных стоянках, но Сото не стал срывать замок и присваивать найденную заначку. Он был посвящен в законы Людей Свободы и не смел нарушить их – когда чтишь собственный кодекс чести, невольно начинаешь уважать тех, кто тоже соблюдает жизненные принципы. Запасами на стоянке имели право пользоваться лишь оставившие их. Или, в крайнем случае, члены другой банды, но они обязаны были предоставить взамен какую-нибудь компенсацию либо записку, по которой компенсацию с них могли стребовать позднее. Сото к байкерам не принадлежал, хоть и являлся владельцем прекрасного, по байкерским понятиям, Стального Жеребца. Пользоваться стоянкой для ночлега ему в принципе не возбранялось, но злоупотребление гостеприимством было при этом недопустимо.