Разумеется, если он сыт.
Но на этот раз Деймон надавил не туда. После Лидии я не собираюсь обзаводиться еще одним слабым местом. Я не испытывал к Лидии чувств, но она была мне хорошей подругой, отличной любовницей и принимала меня таким, какой я есть. Мне пришлось довериться ей, потому что она работала с моей головой. Она знала нашу с Деймоном тайну. Ей почти удалось сделать невозможное, рядом с ней провалы в памяти почти исчезли.
Она принимала мою импульсивность, злость, принимала игры в постели, и она, возможно, даже любила меня. Но никогда не сказала бы об этом.
Я женился на Лидии, потому что захотел наследника. Но ничего не вышло.
В скором времени я осознал, что о наследнике не может быть и речи. Если я остаюсь человеком с Энджи, это не значит, что я не стал бы дрессировать сына, как делал это со мной мой отец.
Еще одна искалеченная душа. Зачем? Совершенно ни к чему.
Поэтому, изнасиловав Лейлу, Деймон ошибся.
Мне просто ее жаль.
И мне жаль, что не я сделал это первым.
Сплошное противоречие.
Но она никогда не станет моим слабым местом, на которое он сможет давить. Никогда.
Потому что у меня с детства не было и не будет слабых мест. Кроме самого себя. Кроме Деймона.
Лейла
В течение нескольких дней я постоянно ходила в душ и мылась. Плакала, натирала себя мочалкой и снова плакала. Мне казалось, что из меня до сих пор течет кровь. Настоящая боль спала, но воспоминания обновляли ее и пускали по кругу, и никакие позитивные установки и вера в лучшее мне не помогали.
Круг моего общения расширился. Ко мне приходила Хиллари – так звали чернокожую женщину, судя по морщинкам в уголках глаз и на лбу, ей было больше пятидесяти лет. Она представилась медсестрой, что посадило во мне новое зерно ненависти к Стоунэму.
Прислал мне медсестру? Чтобы залатать мои раны? А медсестры, которая склеивает душу, у тебя не найдется, тварь?
Я купалась в ненависти к нему. Но еще ужаснее было то, что я стала думать ТОЛЬКО о нем. Все время. Двадцать четыре часа в сутки. Я часами не могла уснуть, думая о Кае Стоунэме.
Сначала это были жестокие картины моей расправы над ним. Я представляла его в психушке или тюрьме и отмечала это в ресторане с подругами.
Я проваливалась в сон, и все мысли о Кае становились такими…мне было стыдно за них.
Он снова трахал меня.
«Тебе понравится трахаться. Рано или поздно тебе все понравится. Ты сама будешь просить меня о том, чтобы я связал тебя. Поверь.» – его голос постоянно сопровождал мою жизнь, как дебильный, заевший меня до дыр саундтрек.
Хиллари была довольно молчаливой женщиной – она ухаживала за моим телом, давала мази, делала компрессы из каких-то растворов…поила меня обезболивающими.
Я была рада, что вижу хоть какого-то человека. Но мне хотелось бы пообещаться с Энджи. Только не в таком виде.
В то же время, Хиллари меня раздражала. Как она может работать на эту ублюдочную семью?! Она же видит, что здесь происходит! До какого состояния доведена невинная девушка! Когда я задала женщине этот вопрос, она пожав плечами ответила, слегка смутившись:
– Я нахожусь здесь незаконно. Я с Ямайки. Мои дети остались там, и я вынуждена работать и содержать их. Я хочу им хорошей жизни…понимаешь? – взгляд у нее был не виноватый. Нейтральный. Будто она привыкла к такого рода вещам. Я поняла, что она может быть полезной мне в плане информационного источника, но больше Хиллари со мной не откровенничала.
Только однажды сказала, перед тем как уйти:
– Не создавай стрессовых ситуаций. Не буянь. Хозяин слетает с катушек, когда кто-то спорит с ним или пытается идти против него. Такой человек. Ты должна понять. Мужчины в этой семье – проклятье для любой женщины, – слова Хиллари прозвучали довольно загадочно.
Мужчины? Сколько их? Барт…он отец Энджи. Я помнила, из источников, что отца Стоунэма звали Уилл. Значит Барт его дедушка. Ох, Боже…а кто есть еще? Сколько этих братьев? Один Стоунэм кажется мне кошмаром, но если их несколько?!
А если они все повернутые на голову?!
Я варилась во всех этих мыслях, в этом дерьме об этой семье и почти уже не вспоминала свою прошлую жизнь. Страшно признаться, но я забыла лица своих родителей и Мейсона. Конечно, я собирала их по кусочкам, но очень отдаленно, блекло – в моих воспоминаниях они перестали быть живыми и настоящими.
Единственное, что было настоящим в моем кошмаре – это Стоунэм. И у меня не было никаких сомнений в том, что он вернется.
Ужас прошлых лет повторился. Разница лишь в том, что изнасиловал меня не прокуренный наркоман из компании Мейсона, а уважаемый конгрессмен, миллионер, и в тот момент, когда он стягивал с себя боксеры, они были не из ближайшего секонд хэнда, а от гребанного Armani.
Я бы с удовольствием запихнула их ему в зад. Так я его ненавидела. ТАК СИЛЬНО.
Правда, Лейла? Но это же ложь. Мелисса ненавидит его. А ты? Тебе уже все равно. Ты — шлюха еще с того момента, как переступила порог дома шейха.
В тот раз все было иначе. То было отвращение и страх к человеку, который склонился надо мной и собирался урвать свое.
Мне был противен его запах. Изо рта, запах его тела. Его руки с полопавшимися мозолями на пальцах…
Меня передернуло.
С Каем было иначе.
Ужасно. Страшно. Больно. Но отвращение? Я не могу сказать, что он физически не привлекал меня.
Если бы я встретила его на улице, как того парня в метро, я бы обратила на Кая внимание. Любая бы обратила на него внимание и еще долго бы провожала его голодным взглядом.
Так, когда? Когда я переступила эту грань и черту? Когда впервые почувствовала связь, образовавшуюся между нами?
Это было давно. Я еще училась в школе. Мне…всегда нравились мужчины старше меня – они казались мне умнее прыщавых одноклассников, думающих только о пиве, вечеринках и доступном сексе. Преподаватели казались мне умными. Парни со старших курсов колледжа – перспективными.
Я тянулась к ним, а когда однажды увидела фотографию Кая во всех главных новостных источниках страны, почувствовала легкий трепет в сердце.
Чудовищно красивый.
«Самый молодой конгрессмен США» пестрил заголовок, и я сделала следующий вывод.
«Умный, мужественный, разносторонний».
Кай не мог не нравится – внешность была его козырем и в выборах. Как ни крути оболочка – это визитная карточка любого публичного человека. Он мог притвориться понимающим. Он нравился людям, потому что умел управлять их разумом. Делать вид, что понимает их и знает какого им сейчас. Гребанный эмпат.
Он программировал всех. Своими речами, которые вещал с трибуны. Которые без конца крутили по телевизору.
Он умел красиво солгать, но я быстро выкинула его из головы, ясно осознав, что вздыхать по недосягаемому мужчине это явно не для меня.
Осторожнее со своими желаниями. Им свойственно сбываться.
Может, тогда у меня и промелькнули подобные мысли. Секс с этим сильным мужчиной. Властным. И опасным.
Но даже в самой страшной фантазии, я бы не смогла воспроизвести ту боль, что разрывала мое израненное тело и искалеченную душу.
***
Я вздрагивала каждый раз, когда слышала чьи-либо шаги в коридоре. Иногда я улавливала звуки классической музыки, голоса целой толпы людей, возможно, в доме проводились вечеринки для местной элиты.
Когда-то я мечтала попасть на одну из таких. Я представляла себя в шикарном вечернем платье с высокой прической и сверкающим колье на шее. Как глупо, но в детстве я была лишена всего, поэтому отчасти мне очень хотелось красивой жизни, и ради этого я готова была идти по головам, но в той сфере, которая мне нравилась.
А я ничего другого и не умела, кроме как строчить свои грязные сплетни. Но я не считала, что делаю что-то ужасное – кто вообще воспринимает эти статьи всерьез?! Мое дело «вкусно» подать скучную новость, а остальное – неважно.
Но у закона кармы свои условия.
Я оказалась в шикарном доме, в закрытом бункере, пока какие-то другие женщины расхаживали по залу в красивых платьях.
Я питалась мужским вниманием, хоть и никогда не отвечала взаимностью. В моих мечтах на одной из такой вечеринок я бы обязательно смогла встретить достойного мужчину.
Эта жизнь, которой я довольствовалась в детстве, не для меня. Мои приемные родители усыновили меня, потому что очень хотели девочку. Они долго не решались заводить второго ребенка, потому что у них уже был Мейсон, который сулил им кучу проблем. Ходили по детским домам. Мама рассказывала, что когда они увидели меня, то просто не смогли оставить меня в детском доме.
Уже в детстве я была красивой девочкой, по их словам. «Как куколка», говорила мама.
В моем личном деле было написано, что меня отдали в детский дом во младенчестве. Я была не нужна своим настоящим родителям. Мое рождение — это случайность.
На тот момент у моей семьи еще были деньги. Отец владел маленькой автомастерской в Бруклине. Примерно с того момента, как я появилась в их жизни, у них все пошло наперекосяк. Когда я уходила из детского дома, я думала, что обрету любовь и семью, которой мне так не хватало. Мне, черт возьми, просто не хватало любви. Ощущения, что я нужна хоть кому-нибудь. Сначала я поймала это ощущение, но я росла, а родители менялись – Мейсон был слишком неуправляем, и они срывались на мне, пока он убегал из дома со своей злачной компанией.
Нет, меня никто не бил. Но и любви я не получала. А сама всегда старалась хоть как-то помочь родителям, которые вытащили меня из детского дома – каждый раз, зарабатывая сотню долларов на колледж, половину от выручки я отдавала им. Я отчаянно надеялась, что на эти деньги родители восстановят бизнес (ха, маленькая и наивная дура), но деньги улетали в неизвестность. Я мечтала вырасти, заработать и отдать им деньги, купить папе огромную автомастерскую. Я представляла, я отчаянно представляла, как они полюбят меня всем сердцем. Полюбят…