– Хватит! – рявкнула я.
По кабинету пролетел порыв ветра. Не слишком сильный, но ощутимый. Ледяной ветер, принесенный из астрала. Мной принесенный, моей злостью.
– Я решил, что так будет лучше, – откликнулся Ловец, устроившийся на верхней полке ближайшего стеллажа, – так что да, тобой. Почти.
Заткнись.
Оба визитера замерли. Блондинчик явственно побледнел, не то от злости, не то от страха. Голицын же смотрел скорее с интересом, словно генерал на наши рождественские представления.
Я поймала взгляд «жениха».
– Вон.
– Что?
– Вон из моего дома.
– Но, дорогая…
– Не «дорогая». Вон. И я запрещаю тебе и всем твоим родственникам и друзьям появляться в моем доме без моего согласия. Ты оскорбил меня и мою семью.
Блондинчик поднял руки.
– Эй, эй, успокойся! Не нужно переживать понапрасну. Я знаю, что ты еще не отошла от переживаний, что ты передумаешь. Я лишь сказал то, что и так известно, понимаешь? Ты ведь любишь меня, Ника. Любишь, я знаю.
Люблю?..
Да, он красив. Правда красив. И не глуп. И у него есть деньги. И такое странное чувство в животе…
– Вон, – повторила я, выбираясь из наваждения. – Сейчас же.
– Дорогая, вспомни…
Вновь уже не странное, а понятное чувство. Совершенно понятное.
Вот только этот блондин – не мой Артур. Совершенно точно нет. Артур погиб много лет назад, а этот урод пытается какой-то демонской магией залезть в мое тело и мысли.
Я усилила щит вокруг разума, распространяя защиту на тело. На ладони полыхнул знак – и глаза «жениха» расширились в изумлении. Блондин отступил на шаг, не сводя взгляда с моей руки. Он тоже был без перчаток, словно бы невзначай демонстрируя ровную кожу без любых активных символов.
– Вон. Последний раз повторяю. Иначе мне придется попросить Александра выдворить вас за территорию поместья.
– Я… Ты не имеешь права! Договор подписан, а такие решения может принимать лишь глава рода, который, как мне заявили, болен, и…
Отвечать я не стала. Прикоснулась к знаку на руке и мысленно обратилась к Сердцу. То явно не было против – потоки магии окутали блондина и потащили к выходу из кабинета. Тот нелепо махал руками и что-то пытался говорить, но магия заткнула ему рот, утягивая в коридор и таща к холлу.
– Прошу прощения за этот инцидент, – заговорил Голицын, едва хлопнула дверь. – К сожалению, Хорошилов каким-то образом узнал про мой визит к вам, и у меня не было веской причины помешать ему проведать «одинокую, оставшуюся без заботы семьи, невесту». Тем более что он ваш жених.
– Пока, – с раздражением откликнулась я.
Что этот блондин сделал? Я правда схожу с ума, или он как-то влиял на Владимировну, а со мной не получилось?
– Пока… – Голицын неожиданно улыбнулся. – Это хорошая новость. Думаю, вы понимаете, что ваше положение в глазах закона весьма… Неустойчиво, госпожа Ланская.
Я склонила голову.
– И?
Денег, что ли, хочет?
– И я все же хотел бы поговорить именно с вами, а не с вашим захворавшим опекуном. Какой, кстати, у него диагноз?
– А это надо знать полиции?
– Вовсе нет. Хотя подчеркну, что я – не совсем из полиции. Точнее, не только из полиции. И замечу, что если и Марат Евгеньевич потеряет дееспособность, то, боюсь, ваш жених может потребовать опеки над вами. Старые законы это позволяют. А если болезнь вашего родственника вызвана покушением, то…
– Она вызвана его глупостью, – отрезала я. – И вообще – может быть, вы подождете в столовой, попьете чай, а я пока приведу себя в порядок?
Голицын улыбнулся.
– Неплохое предложение. Но сначала вы скажете, что случилось, и почему вы носите оружие в собственном доме. Боитесь кого-то?
– Нет, – честно ответила я. – Упражнялась и разбирала вещи отца. Это запрещено?
Голицын выразительно посмотрел на мою рубашку.
– Это… – мой взгляд упал на валявшуюся на полу ручку, – чернила.
– В таком случае вас не затруднит позволить мне здесь все осмотреть?
Ну уж нет. Я скрестила руки на груди.
– Затруднит. Какие бумаги разрешают вам копаться в вещах отца и моих? На момент моего отравления эта комната стояла закрытой три года. Стефания и Георг могут это подтвердить. Что бы я тут ни делала – вас это не касается.
Или отправитесь вслед за Хорошиловым… Но это я говорить вслух не стала. Впрочем, еще один порыв холодного ветра сказал все за меня.
Местный трибунальщик покачал головой.
– Я не враг вашему роду, госпожа.
Но и не друг. Вслух же я отозвалась мягче:
– Есть вещи, в которые я бы не хотела посвящать посторонних. Если вы хотите поговорить со мной, то мы продолжим разговор в столовой. Нет – я вас не задерживаю.
Колебался Голицын всего мгновение.
– Идемте. Покажите, где здесь столовая.
Я кивнула и направилась к выходу из кабинета. Уже добралась до двери, как ощутила движение за спиной. Развернулась – и обнаружила Голицына сидящим на корточках около отодвинутого стеллажа.
– Что вы себе…
– Простите, – он быстро поднялся на ноги, – мне показалось, что я слышал оттуда какой-то звук. Из-за стены.
– Смешно. В этой комнате не было никого три года.
– Еще раз прошу меня простить, – трибульщик направился к выходу, – проверять подобное – мой долг.
Что-то слабо верится… Но ловить его было не на чем. Да и что, в самом деле – бить в лицо, что ли? Да, с Маратом помогло, но он – просто заигравшийся идиот, явно причастный к происходящему. А трибунальщик… Тронешь такого – потом проблем не оберешься.
Перепоручив гостя обнаружившейся в холле Стефании, я поднялась к себе. Стоило начать переодеваться в с трудом раздобытую в гардеробной рубашку, как на кровати возник Ловец.
– Ты, это, думай, что ли. А если бы я тебя не успел бы остановить? Отправят в тюрьму, заблокируют родовую связь – и все, Сосредоточие чахнуть будет…
– Потом, – местные пуговицы не слишком хорошо поддавались, – ты лучше скажи: этот блондин какую-то магию применял?
Ловец почесал голову. Задней левой лапой.
– Нет. И да. Не знаю… Надо подумать, – сказал он и растворился в воздухе.
Вот прекрасно… И кого спрашивать? Георга? Ну, в общем-то, да, второй вариант только Анна Михайловна. Ну да ладно, разберемся сначала с этим трибунальщиком.
Голицын сидел в столовой и пил чай. Отставив палец, мелкими глотками… Вот только взгляд у него цепко осматривал и стеллажи, и сервизы, и Стефанию, которая краснела, бледнела, но рассказывала, как все случилось:
– А я гляжу: госпожа бледная какая-то. Ну устала, бывает, я зову, а она не отзывается. Ну, думаю, ладно, устала. Гостей-то мы давно не принимали…
Я замерла, прислушиваясь. Подробности знать хотелось и самой.
– Но потом я смотрю – а у нее ногти почернели. Ну я пошла к Георгу, а он… В общем, пока я его нашла, пока все объяснила… Он сначала ничего не понял. Говорил что, мол, поздно, нечего переживать, ну спит, ну выпила. Я его притащила – на ногти смотреть. Он пока пошел, пока осмотрел… Пошел к себе, а как вернулся – она лежит, словно бы и не дышит…
– А остальные гости?
– А они спали уже.
– И вы не стали будить Марата Евгеньевича?
– Он… Спал.
Ясно все.
Я вошла в комнату, обозначая свое присутствие. Стефания тут же залилась краской и подскочила на ноги.
– Госпожа, я…
– Все в порядке.
По крайней мере хотелось в это верить.
– Я вас не задерживаю, – мягко, но со значением проговорил Голицын, – вы помогли составить картину преступления, можете идти.
Стефания, виновато косясь на меня, удалилась. Когда за ней закрылась дверь, Голицын отставил в сторону чай.
– Госпожа Ланская, давайте сразу обозначу свою позицию. Я переведен из Петербурга, – со значением проговорил он, – в котором многие обеспокоены происходящем в Москве. Особенно происходящем с некоторыми родами, некогда бывшими опорой нашего государства. В том числе и с вашим.
Я ничего отвечать не стала, и трибунальщик продолжил:
– Выбором вашего деда было уйти с политической арены – и это его право. Ваш отец же… занимался важными вещами, – Голицын смотрел прямо мне в глаза, – возможно, вы понимаете, о чем я. Или пока нет. Но, так или иначе, его смерть была… Скажем так, несмотря на то, что авария случилась вроде как по прискорбному, но возможному стечению обстоятельств, она вызывает много вопросов. Как и случившееся после. Три года – достаточный срок, чтобы прийти в себя, а вы сначала, едва став совершеннолетней, заключаете помолвку, потом едва не убиваете собственную домработницу, потом кто-то пытается вас отравить, потом вновь непонятный припадок…
– На что вы намекаете? – прямо спросила я.
– Пока – лишь на то, что, вполне возможно, у вашего рода есть враги, которые желают зла вам в первую очередь. Скажите – ваш отец не оставлял вам никаких записей?
– Нет, – бросила я раньше, чем осмыслила вопрос.
– Никаких заметок или книг? Может быть говорил, как найти его труды?
– Увы, нет.
– Я уже получил сведения, что у вас после отравления амнезия, но, может быть, вы все-таки что-то помните о том, где остались его книги, тетради или заметки?
Я вновь покачала головой.
Голицын глубоко вздохнул.
– Это… прискорбно. Могу лишь надеяться, что они не попали в руки тех, кто воспользуется ими самым худшим образом. Что ж, давайте тогда вернемся к тому дню, когда вас отравили. Вы что-нибудь помните? Постарайтесь сосредоточиться, важны даже мельчайшие детали…
Деталей, впрочем, было немного. Просто потому, что я действительно ничего не помнила. Владимировна бы вспомнила, а я – нет. Голицын попытался выяснить, кто был в тот день в доме, но и тут его постигла неудача – я была уверена только в присутствии Хорошилова. Да и про дальнейший «припадок» разговор прошел скомкано – я старалась лишний раз не открывать рот и уверяла, что все дело в препаратах и кошмарах, которые затмили разум. Наконец трибунальщик, видимо поняв, что ничего больше не узнает, вздохнул и достал из наплечной сумки прямоугольную карточку с номером.