– Gracie, – рассмеялся тот, поймав ее смущенную улыбку.
Так они дошли до Понте-Веккьо. К счастью, этот старый мост с домами-лавками пощадили нацисты. Еще в Средневековье мост был поделен на 38 участков, арендная плата за которые вносилась в городскую казну, здесь торговали мясом и зеленью, пока великого герцога, чей дворец находился рядом, не начал смущать запах разложения и гнили, ведь холодильников в XVI веке еще не изобрели. Специальным указом кровавых дел мастеров, разрубающих туши с нескольких ударов, заменили ювелирами. Кровь жертв превратилась в камень и подавалась отныне под видом рубинов.
С некоторых пор Понте-Веккьо стал походить на барахолку, где туристы выбирали колечки на память, а бриллианты продавали, как семечки.
– Присмотрись, – предложил Ашер. – Не обращай внимания на витрины, все самое ценное торговцы не держат на виду.
Она заглянула в пару лавочек, там ее встретили любезные азиатки в деловых брючных костюмах, они имели представление об ассортименте, но Аде нужно было нечто большее.
Они шли через мост и были уже на середине, когда Ада вздрогнула и остановилась. Будто во внезапно сгустившихся сумерках мимо нее прошла девушка в бархатном платье со свертком в руках. Деревянный ящик с монограммой на крышке, завернутый в шаль. Картинка мелькнула перед внутренним взором, оставалось только догадываться, что это было. Галлюцинация? Призрак? Солнце пекло голову, был разгар дня. И туристы, как стаи ярких тропических птиц, перелетали от одного дома к другому, толклись, гомонили, вытягивали шеи и пихали друг друга под ребра. Кого-то дернули за волосы, у кого-то стащили кошелек.
Ада уставилась на фасад с запертой витриной. Мощная дверь, в которую можно пройти, лишь согнувшись, кованые лилии – украшение деревянного «колпака», надежно скрывающего витрину.
– Мне надо сюда. А здесь закрыто, – жалобно обратилась она к Ашеру. Но тут же заметила прямоугольник металла с гравировкой, надежно привинченный к двери. Адрес.
Магазинчик по указанному адресу больше походил на склад ненужных вещей: антикварной мебели, статуэток, побрякушек, попадались даже морские раковины и сушеные черепахи. А под стеклом прилавка были чинно разложены украшения. Ашер остался у входа рассматривать модели кораблей, свисавшие на нитках с потолка. Ада же повела с хозяином, синьором Стефано, долгий разговор за крохотной чашкой кофе: о погоде, о туристах, об экономике, о том, как идет торговля, и вообще, как обстоят дела со времен правления Медичи.
После опыта с чтением текстов на латинском и древнегреческом итальянский язык перестал быть для Ады тайной. «Итальянский – всего лишь испорченная латынь», – как-то обмолвился Ашер. Она начала улавливать в певучей речи на улицах, в кафе знакомые корни и слоги. Слова вдруг стали понятны, смысл фраз – очевиден. Но ведь одно дело понимать, другое – говорить. Ада сомневалась, что сможет внятно произнести хоть что-то. Но вдруг Ашер задал ей вопрос, и она машинально ответила. И больше в разговоре с ней он не переходил на русский.
Ада вместе с хозяином лавочки за время оживленной беседы выяснили, что итальянская экономика ни к черту и катится в бездну, политики – полные профаны, туристов мало, и все они наглые скупердяи, то ли дело в прежние времена…
Наконец речь зашла о драгоценностях. И снова Ада согласилась, что нынешние мастера никуда не годятся, штампуют жалкие подделки, камни уже не той чистоты и изумруды мелкие. А современные изделия из платины вызывают тягостное ощущение, будто гнилые зубы в перекошенном рту старика начистили до блеска.
Синьор Стефано начал выкладывать на бархатную подставку свои сокровища. Ада хвалила, прижимала руки к сердцу, но просила показать ей что-нибудь другое, и над каждым украшением театр повторялся. Ашер понял, что она ведет игру, и переместился ближе, теперь он изучал анатомию сушеных черепах в стеклянных банках.
И когда все было перещупано, перемерено, а глаз уже отказывался воспринимать блеск, синьор Стефано задал коварный вопрос:
– Что именно вы ищете?
– Даже не знаю, – честно призналась она. – Ящик розового дерева, такой потертый, что, кажется, насквозь просвечивает. На крышке инициалы… – Она прищурилась, пытаясь через слои пространства-времени разглядеть надпись. – К, или А, или V.
– А год?
– Год? – Ада растерялась. И как напоминание, в памяти снова мелькнул силуэт девушки. – Ужасно старомодное платье, – пробормотала она. – Средневековье? – пожала плечами и беспомощно улыбнулась.
– Тогда такой вещице место в музее, – резонно предположил синьор Стефано, но глаза его оставались серьезными. Средневековье! Разве с тех пор что-то могло сохраниться? Пережить войны, потопы, оккупацию, погромы, реконструкции? – Синьор Гильяно! – взмолился хозяин лавочки. Оказывается, и здесь Ашера знали, хотя и не спешили заявлять о своем знакомстве. – Объясните своей прекрасной спутнице, почему у меня не может быть той вещи, о которой она спрашивает.
– Средневековье для меня не такая уж и древность, – откликнулся Ашер. – А этой черепашке не меньше двухсот. – Он показал на стеклянный куб, в котором застыла плывущая в вечность черепаха.
– Посмотрим, что я могу для вас сделать, – туманно произнес хозяин и скрылся в глубинах магазина.
Когда синьор Стефано поставил перед ней тот самый ящик розового дерева, у Ады сердце подпрыгнуло до горла – так велика была радость узнавания. Синьор Стефано осторожно обеими руками приподнял крышку. Сапфиры в черненом серебре, будто затуманенные дыханием, как сквозь иней, мягко мерцали.
– Мой прапрапрапрадед был первым, кто приобрел ожерелье. Его много раз перепродавали, но оно всегда возвращалось в нашу семью. Иногда новые владельцы умоляли его забрать, говорили, что ожерелье проклято и притягивает несчастья. Мой долг вас предупредить. Никто не знает, чьи инициалы на крышке. Говорят, ожерелье принадлежало бессмертной принцессе с Зеленого острова, она и наложила проклятие, когда голландские завоеватели отняли у нее драгоценность. Но считается, что проклятие будет разрушено, если украшение попадет в руки сильной женщины, той, кто сумеет победить зло.
– Сколько? – спросила Ада и замерла, ожидая, что сумма сейчас начнет множиться цифрами, круглиться нулями. Ашер, чего доброго, пожадничает…
– Возьмите. Синьор Гильяно потом рассчитается со мной. Не беспокойтесь. Позвольте, я заверну.
Когда они выходили из прохладного полумрака лавочки на свет, Ашер что-то пробормотал из сбегающих, липнущих спинами согласных.
– Что? – переспросила Ада.
– Сапфиры дарят, когда возвращаются…
– Откуда это? – наморщила лоб Ада. Фраза показалась ей знакомой. Смутно, весьма смутно… Может, рекламный слоган из модного журнала, ведь там рекламы – ровно половина тома?
– Из одной старинной сказки, – ответил Ашер.
Могучая чернявая маникюрша Роза с тонкими усиками над верхней губой выслушала сетования Ады на то, что платья, подходящего к светскому приему, у нее нет и, похоже, не будет, с сочувственным, но немного встревоженным лицом. Наконец, закончив обрабатывать ногти клиентки стеклянной пилочкой, спросила:
– А вам обязательно идти? Видите ли, князь… о нем ходят слухи… – Роза нерешительно прятала глаза, но в то же время страстно желала поделиться сплетнями. – Подозревали даже, что он – Флорентийский монстр. Его вызывали на допрос, представляете? А все из-за его увлечений… ммм… не совсем приличных. Говорят, он устраивает оргии у себя в особняке.
– Оргии? – Ада почувствовала себя так, будто у нее отобрали новогодний подарок и при этом пнули ногой в живот.
Вполне в духе Ашера пригласить ее участвовать в оргии. Вот почему наряд не важен. Конечно, он назовет тебя своей девушкой, а потом передаст по цепочке десятку незнакомцев – так будет и веселее, и унизительнее. Злость колючим ежом встала поперек горла, в глазах солоно защипало. Как, наверное, веселился Ашер, когда она так тщательно выбирала драгоценности! Она бы тоже посмеялась – невероятно забавно наблюдать, как девушка готовится идти на прием, а попадает на разнузданную вечеринку. «И почему ко мне вся грязь липнет?» – думала она, а щеки уже начинали пылать от стыда…
– Князь оправдывался тем, что все его гости – совершеннолетние и участвовали по собственному желанию. Ну вы понимаете, без принуждения. И кто может запретить богатому человеку развлекаться так, как он хочет, в компании своих друзей? Но согласитесь, распущенность – это мерзко. И ведь вся беда в том, что аппетиты в этом деле растут. Сегодня все спариваются по доброй воле, а завтра силком потащат девственницу на черный алтарь. Разумеется, речь не о вас. – И она бросила на Аду такой выразительный взгляд, что та почувствовала себя униженной. – Вы-то, слава богу, давно не девственница.
Разговоры с маникюршей сначала не заходили дальше обсуждения погоды и газетных новостей, но Ада стала часто у нее бывать, а маникюр так располагает к откровенной болтовне…
– На увлечения князя смотрели сквозь пальцы. Все-таки он старожил, – продолжала заговорщически шептать Роза. – Много земли в городе и окрестностях когда-то принадлежало его семье. Он остался последним из рода ди Конти, а мы чтим традиции. Но знаете, это убийство молодой пары случилось как раз на границе его владений. Недалеко отсюда. У женщины вырезали сердце. А у мужчины начисто отрезали его мужское хозяйство. Представляете? – Кисточка с каплей красного как кровь лака замерла в воздухе. Ада издала звук, выражавший что-то среднее между паническим ужасом и удивлением. Удовлетворенная реакцией, Роза вернулась к работе.
– Но, если хотите знать, я никогда не верила в то, что князь причастен к убийствам Монстра. Все-таки слишком хлипок он, наш князь, чтобы убивать. Ведь здесь не только гнилую душу нужно иметь, но и особую жестокость. Я думаю, Монстр – совсем другой человек. – И она снова посмотрела на Аду, будто той все и так известно. – Часом, ничего не замечали странного за синьором Гильяно?