Ада сделала вид, что поправляет макияж у мутного зеркала в резной раме. Возможно, это зеркало видело всех членов княжеской семьи ди Конти, а может, их призраки еще жили в мире зазеркалья. Пытаясь поймать свое отражение в неровной поверхности, она то отступала назад, то наклонялась ближе к зеркалу. Девица обернулась к ней и, прищурившись, едко спросила:
– Вывез тебя на бал?
Ада промолчала. Не цапаться же с первой встречной дурочкой.
– Вывел в люди?
Снова молчание.
– Эй, да ты говорить умеешь?
– Что тебе нужно? – Ада отметила, что тон выбрала верный: немного усталый, чуть раздраженный.
– Хочу познакомиться с новой подстилкой синьора Гильяно. Будешь? – По мраморной столешнице к Аде заскользил серебряный портсигар, на крышке плясали сатиры среди цветущих ветвей, а маленький Амур ел яблоко, забыв про лук и стрелы.
Ада толкнула портсигар обратно:
– Не курю.
– Правда? – искренне восхитилась девица. – Ну, даешь! Как же ты справляешься? Чем снимаешь стресс? Ведь ОН, – она округлила глаза, – ужасный извращенец.
– Бывают и хуже.
– О, а ты, я вижу, опытная особа. И как оно?
– По-разному.
Девица покачала головой, мол, меня не обманешь:
– Я-то сначала думала, что это игры такие, ну садомазо. Но ведь удовольствия никакого, одно мучение. Наконец до меня дошло – он просто садист, каких мало.
– И что? Ушла? – Ада усмехнулась.
Девица врать не стала, пустила дым вверх по стене:
– Мне казалось, что он убивает меня каждую ночь, а утром я чудом воскресаю – и то лишь потому, что его не оказывается рядом. А если он хоть раз уснет в моей постели, я уже не проснусь.
– Бред! – фыркнула Ада.
– Бред? – Девица сощурила зеленые, как у змия, глаза. Она и впрямь походила на золотую змейку в своем сверкающем ламе[2]. – Многие его подчиненные понятия не имеют, как он выглядит, узнают его только по костюму и отсутствию часов на руке. Ты не замечала у себя провалы в памяти?
Ада задумалась: «Провалы в памяти? Как их отыскать?»
– Или в твоей голове так пусто, что она – сплошной провал? – издевалась девица. – Ты даже понятия не имеешь, с кем спишь. Скоро окажешься на улице с пустыми карманами. Его любимый трюк. Можешь проверить. Душка князь куда лучше, ты присмотрись к нему.
– Мне советы не нужны.
– Правда? А мне кажется, не помешают. Похоже, ты вообразила себя королевой. Ни одна у него долго не задерживается. А уходить надо было после первой ночи. Он как наркотик: понимаешь, что вреден, а отказаться уже не можешь. Теперь жди, пока он тебя не вышвырнет. А случится это тогда, когда ты меньше всего ожидаешь.
Ада собралась уходить. От откровений тощей стервы ей стало не по себе. Конечно, она знает, что у Ашера были и другие женщины до нее. Она знает: он расстанется с ней, как только ему надоест. Но разве это преступление – желать хоть чуточку особого внимания? И он ведь назвал ее своей девушкой. Вряд ли он говорил так о многих.
Девица всем корпусом повернулась к Аде, жадно потянулась к ней, платье натянулось как струна:
– Он ведь делает это с тобой в темноте? Всегда в темноте? Никогда при свете? Почему, как думаешь?
– Наверное, есть причины.
– Ха-ха. – Девица откинулась назад, с непониманием уставившись на Аду, будто сетуя на глупый ответ. – Неужели тебе не жаль, что он не любуется твоим телом? А может, у тебя плохая кожа, и ты счастлива, что он не замечает?
Ада уже взялась за ручку двери, когда услышала:
– Не вздумай влюбиться в него, будет еще хуже. Как-то мне надоел вечный мрак, я зажгла свечи – для романтики. Он потушил их все, кроме одной. И пообещал, что я это запомню. Смотри. – Аде ничего не оставалось, как обернуться. Девица стянула с левой руки длинную, выше локтя, перчатку. – Он выжег какой-то знак, свечой по живому. Думаешь, я хоть вскрикнула? Мне было так больно, что не передать. Но он пожелал, чтобы я молчала. Попробуй сопротивляться – увидишь, что это не ты решаешь не кричать от боли, а он мысленно приказывает тебе молчать. Словно некий повелитель в твоей голове. Прислушайся – ты поймешь, что он тобой управляет. И да, ту ночь я запомнила, зато поняла, что совершенно не помню все остальные. Конечно, он выгнал меня после этого. Зимой, под дождь. В одной сорочке.
Ада бесшумно прикрыла за собой дверь. Раздраженно хлопнуть – значит проявить слабость, показать, что тебя задевают откровения бывшей подружки Гильяно. Но в ее словах, наверное, была доля правды. Правда была и в том, что Ада не могла уйти от Ашера. Одна мысль об этом повергала ее в ужас. У этого липкого тошнотворного ужаса, который пропитывал пространство, был вкус и особый запах. Вкус скользких рыбьих внутренностей и запах сырой земли.
Стражи Таблиц МЕ почти не покидали Дом Гильяно. Раньше они часто выходили в мир, чтобы проверить последствия того, что написано в Таблицах. Но теперь лишь анализировали информацию, полученную от Адвокатов, Воинов и Смотрителей – тех, кто вынужден был покидать Дом Гильяно по долгу службы. В Доме время шло медленнее, а для Стража продолжительность жизни и память имели большое значение.
В малой библиотеке был сервирован поднос с закусками, бар приветливо открыт, графины полны, свет перебирал в гранях янтарную желтизну и бордовый бархат напитков. Похоже, князь ди Конти знал, что Гильяно понадобится уединение, и приказал создать подобающую атмосферу. Ашер тут же налил себе виски, сделал большой глоток, обернулся к Винсенту:
– Ты принес хотя бы одну Таблицу?
– Отличная шутка, Аш. Отличная шутка, – натянуто улыбнулся Винсент. – Вино из виноградников князя? Надо попробовать. – Он потянулся к графину.
Ашер предупредил:
– Ты будешь разочарован. Семья князя была искушена в накоплении богатств, но совершенно не смыслила в виноделии.
Винсент пригубил из бокала:
– Не самое большое разочарование. Так как твои дела, Аш?
– Неплохо, как видишь. Но я удивлен. Страж просит меня о встрече. Меня, изгнанного и проклятого. – Он щелкнул позолоченной гильотиной, обрезая сигару.
– Иногда приходится идти против правил, Аш. Мы надеемся на твою память. Ты помнишь все круги жизни.
– Моя память не такая уж крепкая штука, Винс. Здесь, в мире, ясность взгляда теряется очень быстро.
Винсент прошелся по комнате:
– Таблицы МЕ не работают.
– Что за ерунда? Как могут не работать ключи от этого мира? Он бы уже разлетелся на атомы.
– Они не работают, все, что мы пишем, не проявляется в мире. Или проявляется, но очень слабо. Люди упорно следуют по пути разрушения, по пути лилу. С тех пор как в Доме перестали рождаться Лучшие из Лучших, внешний мир прогрессирует в сторону этих уродцев очень быстро. Посмотри вокруг, Ашер, с тех пор как синеглазые ублюдки дали людям технологии, мало кто из простых смертных задумывается о душе. Целыми днями они изобретают искусственную реальность и все глубже в нее погружаются. Люди превращаются в бездушные машины. Становятся во всем похожи на лилу. Мир несется в пропасть. Все чаще рождаются дети, которые не могут ощутить связь со своей душой, она едва держится в них. Они чувствуют себя роботами, которые накапливают и перерабатывают информацию.
– Не скажи. Один из ваших проектов оценил даже я. Наркотик, напрямую воздействующий на душу. ЛСД.
– Ты пробовал? – Винсент постарался придать голосу полное безразличие, но сам жадно ловил ответ.
– Не настолько я жалок, Винс. Связь со своей душой я пока не теряю.
Винсент смущенно провел рукой по лицу:
– Провальный проект. Начались сильные искажения. Его быстро запретили. Люди бояться чувствовать свою душу. А ты что-нибудь улавливаешь из того, что происходит в Доме?
– Нет. Стена и тишина, – пояснил он Винсенту на языке знаков Стражей, чтобы тот лучше его понял.
– Проклятие действует. Иначе ты не был бы так спокоен.
– А что у вас происходит?
– В Доме умирают. Один за одним. УР.УШ.ДА.УР.
Смысл слова был так же ужасен, как и его звучание. Ашер опустил глаза. Самая страшная смерть. Когда тело перестает быть временным прибежищем души, а становится ее тюрьмой. Кара богов за продление человеческой жизни.
– Я сам стер знаки УР.УШ.ДА.УР с Таблиц. Вот этой рукой. – И Ашер поднял правую руку с бокалом виски. – Содрал кожу до крови, но стер.
– Ты стер. А стоило тебе уйти, они проступили заново, на прежнем месте. И я стираю их каждый день, а они появляются снова. Взгляни на мою руку. – Винсент стянул перчатку и протянул раскрытую ладонь Ашеру.
Сквозь остатки мяса просвечивали сухожилия и белели кости суставов. Но вид изуродованной руки не тронул Ашера:
– Ты стираешь? А почему не Аарон?
– Аарона больше нет.
И он показал Ашеру образ: человек в обрывках белья бежал к бассейну, приникал ртом к воде и пил, раздуваясь, увеличиваясь вдвое, втрое. Его начинало рвать кровавыми массами, кровь хлестала из ушей. Он вгрызался в край бассейна, вывихивая челюсть, грыз бетон, ломая зубы, а все потому, что не мог терпеть ту боль, которая раздирала его изнутри.
Аарон – Второй после Ашера Страж в Доме Гильяно. У Ашера дернулся угол рта:
– Неудивительно, что вы ничего не можете написать. Кто там остался? Ты – Третий, Четвертый и два Пятых.
– Никто из всего Дома не годится в Стражи, – поделился извечной головной болью Винсент. – Будь иначе, это тоже ничего бы не решило. Воспитать настоящего Стража сейчас нереально. У нас нет ни времени, ни крови. Без лилу наш срок ограничен.
– Ты предлагаешь мне вернуться?
– Это невозможно.
– Отчего же невозможно? Я полностью очищу память. Все равно этот мир не стоит того, чтобы я о нем помнил. Пусть только Марко возьмет назад свое проклятие.
– Он не возьмет его назад, – поспешил возразить Винсент и добавил, как будто это что-то объясняло: – Донна Кай умерла.
Это был сильный удар. Ашер любил свою мать. И она была одной из старейшин рода Гильяно. Но вслух сказал едкое: