» – беспомощно спросил Ян.
И услышал:
«Принеси нож мне, Отцу бессмертного, которого ты убил».
Он не помнил, как убил Ашера Гильяно. Он пытался вспомнить, терзая себя до кровавого месива в голове, до адской боли, которая разрывала его по ночам и не проходила с рассветом. Он был заключен в тюрьму своего тела, и она была пострашнее любой настоящей. Теперь он знал, что должен обо всем рассказать отцу Ашера, дону Гильяно. Это стало его единственной целью в жизни. Но он не знал, что говорить. И ночами, разметавшись в бреду, он твердил самому себе: «Ты должен вспомнить, это лишь отговорки, что ты не помнишь…»
И однажды он собрался в дорогу. Куда направляться, он знал – карта развернулась перед его внутренним взором. Но Яну не нужна была карта. Он сосредоточился на шуме волн, бьющих о черные скалы. Он увидел Дом, Сад, увидел розарий с засыпающими на закате цветами – и сделал шаг с закрытыми глазами. А когда их открыл, перед ним уже была калитка чугунного литья, оплетенная розами.
Любой смертный, явившийся без приглашения, не смог бы даже прикоснуться к калитке, не то что открыть ее, хотя она стояла незапертая днем и ночью. Но Ян знал, что он может войти, это его право. Калитка скрипнула.
Дом выглядел жилым. На самом верху, в башне, горели окна. Но свет был не электрически ровный, бездушный, а прерывистый, живой – свет свечей. Значит, в доме даже в поздний час кого-то ждали. «Надеюсь, ждут не меня», – подумал Ян. Но он ошибался. Служитель открыл входную дверь еще прежде, чем Ян взялся за кольцо под железной курчавой головой льва. Быть может, его не допустят к дону Гильяно? Но нет, его провели в кабинет, обшитый дубовыми панелями.
Кабинет дона Гильяно походил на каюту капитана корабля. Большие иллюминаторы вместо окон, окованные медью дверь и высокий порог, о который с непривычки спотыкались все приглашенные. Такая отделка была памятью о предках, приплывших с далекого Зеленого острова и обосновавшихся на берегах Неаполитанского залива. Дом – корабль с людьми на борту плыл под началом дона через время, а иногда, когда семье приходилось переезжать, – и через пространство. И здесь, в кабинете, Ян Каминский – никто в этом мире – впервые встретился с одним из самых могущественных людей на свете, доном Марко Гильяно.
Дон Гильяно долго смотрел на него, будто ожидая, что виновный падет на колени, изойдет собственной слюной, умрет от разрыва сердца. Но Ян мало времени прожил среди обычных людей, на него не действовала сила угрозы. Он оглянулся, осматривая кабинет, и сразу заметил на стене у двери картину – мальчик с трубкой в венке из роз. Ян почти ничего не мог сказать о живописи, но картина заинтересовала его. И он подошел ближе, чтобы ее рассмотреть.
Дон Гильяно не огорчился, что его устрашающий взгляд не подействовал на мальчишку, скорее, был даже рад.
– Нравится? – спросил он про картину.
– Не знаю. В ней нет ничего сложного.
– Правда? – искренне удивился дон Гильяно. – Это Пабло Пикассо. «Мальчик с трубкой, в короне из роз». Знаешь ли ты, что некоторые искушенные в искусстве люди утверждают, что для своего времени этот художник сделал столько же, сколько Микеланджело для своего. Как тебе кажется, что ты видишь на ней?
– Я совсем не разбираюсь в искусстве… – осторожно начал Ян. Но картина не отпускала его. И это странным образом волновало его, ведь раньше он был абсолютно равнодушен к искусству. – Но… но… почему-то в этой картине я вижу… – Ян замялся, – только не смейтесь, я вижу себя. Я не могу объяснить логически…
– Логика здесь не поможет, – махнул рукой дон Гильяно. Казалось, он был удовлетворен ответом. – Тебе может показаться, что миром правят политики или экономисты, военная мощь державы или ее золотой запас, но на самом деле миром правит искусство. А все потому, что человеческим мозгом управляет искусство образов. Но еще сильнее искусство действует на душу человека. Ведь сама душа и есть образ, отпечаток. Знаешь, это как линии судьбы у нас на ладонях – в них зашифрована вся человеческая жизнь. Удачи, поражения, обходные пути, кружные маневры… Это карта наших поступков. Душа – карта нашего сознания и чувств. Она слепок с нашего прошлого и одновременно проекция будущего. Все, что мы ощущаем, все, что видим, с чем соприкасаемся, оставляет след в нашей душе, углубляет предначертанное или прокладывает новые связи.
– А вы уверены, что у человека есть душа?
– Уверен. Но у каждого она – на особой стадии развития, у каждого она разной степени прочности. А по восприятию человеком художественных образов мы, Гильяно, отличаем своих от чужих. Те, кто чувствует свою душу, налаживает с ней связь, поступает не так, как велит общество, а так, как требует его душа, ищут к нам дорогу, иногда находят. Но очень немногие удостаиваются приглашения в Дом, и уже совсем единицы могут надеяться, что их пригласят присоединиться к Дому Гильяно. Дом для них тот самый рай, который они потеряли по собственной слабости и неверию. Всю жизнь они мечтают вернуться, но не многие могут заслужить возвращение. Но ведь ты пришел сюда не только чтобы слушать, но и чтобы кое-что мне рассказать.
– Я не помню… – волнуясь, начал было Ян.
– А ты начни с того, что помнишь. Дом пробуждает воспоминания, – успокоил его дон Гильяно.
И постепенно, слово за словом, шаг за шагом восстанавливая события той ночи, когда погиб Ашер Гильяно, Ян Каминский вспомнил. Он не хотел убивать Ашера. Ян сопротивлялся. Он пытался бежать. Но разве можно убежать от своего предназначения? «Я зло во плоти», – ужаснулся Ян сам себе.
Он смотрел на нож в руках и не верил воспоминаниям. Протянул нож дону Гильяно.
– Оставь себе нож, который ты принес мне, – сказал дон Марко. – Гильяно получает нож, когда впервые убивает человека и становится полноправным членом семьи.
– Но я не Гильяно, – возразил Ян, все еще протягивая клинок. – И я не собираюсь оставаться в вашем Доме. Мне не нужен нож.
– И все-таки возьми, – мягко отстранил дон Марко его протянутую руку. – Пусть нож будет моим подарком, – почти ласково проговорил он.
Юлия Сакович споткнулась о высокий порог, больно ушибла ногу. Служитель, который провожал ее в кабинет дона Гильяно, услужливо поддержал Юлию под локоть. Но та стряхнула его руку, как мерзкого жука. Она появится на главном в своей карьере интервью самостоятельной, уверенной в себе, а не хромой кобылкой, над которой дон Гильяно сможет посмеяться.
Юлия давно задумала взять интервью у главы таинственного семейства, а если Сакович что-либо планировала, всегда претворяла это в жизнь. Она настаивала, она упрашивала, она разведывала и вынюхивала, она готова была лишиться пальца (мизинца или любого пальца на ноге), не слишком важного для набора текста на стандартной клавиатуре, чтобы добиться своего. И она получила приглашение в Дом Гильяно. Ее предупредили, что в Доме запрещена любая аппаратура, никаких фотоаппаратов и диктофонов. За всю историю мировой журналистики ни один дон Гильяно не общался с прессой, поэтому Юлия готова была безропотно вернуться в каменный репортерский век: к блокноту и ручке, а также альбому и карандашу. Ради такого дела Сакович, преданная журналистскому делу, накануне интервью взяла несколько уроков рисования.
– Раз вы не разрешаете фотографировать, можно будет нарисовать ваш портрет? – первым делом спросила она.
Дон Гильяно лишь указал ей на кресло у стола, представлявшего собой необъятное чудовище, обтянутое кожей аллигатора.
– Вижу, вам чужды идеи защиты природы. – Сакович тут же черкнула несколько слов в блокноте, его она держала наготове.
Секретарь дона Гильяно – молодая женщина, бледная то ли от пудры, то ли от волнения, – вздрогнула от столь явной непочтительности. Юлия и на нее обратила свое телескопическое внимание:
– А вступали вы, дон Гильяно, когда-нибудь в интимные отношения со своей секретаршей?
У Марии было трое детей от дона Марко, неудивительно, что она снова вздрогнула.
– Мы ведь договорились, синьора Сакович, что на вопросы личного характера я отвечать не буду, – спокойно ответил дон Гильяно.
– Но мы не договаривались, что я не буду их задавать! – сощурилась она.
Секретарь Мария нырнула за книжный шкаф, чтобы не видеть наглого лица журналистки.
– У вас один час, – напомнил дон Гильяно.
И Юлия взяла с места в карьер:
– Вы переселились на остров. Почему? Покинули Неаполь в связи с итальянской «войной кланов»?
– Ни одна война кланов не может влиять на перемещение Дома Гильяно.
– И все же клан Ди Лауро проиграл клану Сичьониста контроль над неаполитанским наркокварталом Секондильяно. Без малого через год вы решаетесь на переезд. Может, и ваши интересы были задеты?
– Дом Гильяно не связан с неаполитанским наркобизнесом.
– Неужели? Правда? – расхохоталась Юлия. – Может, вы ангелы в белых кружевах? Или подняли планку выше – до мирового оборота наркотиков? «Не связан», потому что является звеном, которое связывает?
– Не понимаю ваших намеков, синьора Сакович.
– Хорошо, зайдем с другой стороны, – не растерялась Юлия. – Почему столь закрытая от общества семья наконец-то приоткрыла свои двери?
– Вы очень настаивали, синьора.
– Да, это я умею. – Во время беседы она набрасывала портрет дона Гильяно резкими штрихами. Суровый мужчина, набравший лишний вес. Крупная голова, черные с проседью волосы, набрякшие брови, глубокие, как ущелья, складки у рта. А у глаз – ни морщинки, будто дон Гильяно никогда в жизни не улыбался. – А вы умеете укрывать людей, место которым в тюрьме. Ведь вы приютили у себя в Доме этого кровожадного парня, Яна Каминского? Громкое вышло дело.
– Яна Каминского оправдали. Предложить вам что-нибудь? Чай, кофе, спиртное?
– Кофе с коньяком, пожалуйста. На работе я пью, в отличие от святош, – заметила она и повторила вслед за доном Гильяно: – Яна Каминского оправдали, но ведь это не повод привечать его как родного?
– Он – сирота. Ему некуда податься. Почему я не могу оказать помощь человеку, который только что чуть не получил пожизненный срок за убийство, которого не совершал?