Дмитрий не хотел признаваться, что в последние дни вновь начал слышать музыку. Давно этого не случалось. Раньше он всегда удивлялся, почему его способностью восхищаются. Ничего сложного в том, чтобы сочинять, Дмитрий не видел. Он слышал мелодию – и просто записывал ее. Иногда возникало ощущение, что из нитей музыки вокруг него ткется кокон. Внутри было удобно и безопасно. Иногда мелодия вдруг проливалась на него водопадом. И тогда его несло и крутило в водовороте нот и октав. Он почти не замечал, что происходит вокруг, в реальной жизни. Родители боялись за его здоровье. Гордились им и боялись его. И даже были счастливы, когда он бросил музыку.
– Откуда вы знаете, какая жизнь реальна? – спросил Ашер, точно подслушал его мысли.
– Реальна та жизнь, в которой вы полезны для общества. Ходите на работу, женитесь, воспитываете детей, а по выходным закупаетесь в гипермаркете, – ответил Дмитрий, иронично скривив рот. Он махом опустошил свой бокал.
– И вы преуспели в этой «реальной» жизни?
– Не совсем. Иногда я пропускаю поход в гипермаркет. Не женился и детей пока не завел. Послушайте, я знаю, что вы хотите сказать. – Виски погасил липкую сладость коктейлей, стоявшую в горле, и придал Дмитрию смелости. – Моя жизнь скучна и никчемна, и мне не должно быть жаль с ней расставаться.
– Возможно, так и было полторы недели назад, но сейчас кое-что изменилось.
– Вы так в этом уверены? – Дмитрий почти смеялся. Разговор выходил забавным. – Да, черт возьми, я вновь начал слышать музыку. Устроит вас такой ответ?
– Вполне, – кивнул Ашер.
– Помню, родители даже к психиатру меня водили, чтобы проверить, нормален ли я. Им казалось, что слышать музыку – почти то же самое, что слышать голоса в голове. Их пугало то, что я записываю ноты, даже не прикасаясь к роялю. А мне не надо было проверять звучание, я слышал всю фразу целиком. И дальше – фразу за фразой – всю пьесу. – Он крутил в пальцах пустой бокал, подставлял его под блики света. Стекло вспыхивало краткими всплесками искр – и вновь мутнело от темноты. – Может, вам известно, что это за напасть?
– Это дар, – бесстрастно ответил Ашер.
– Дар, – повторил Дмитрий. – На хрена? Что мне делать с этим даром? Даром достался, даром и уйдет. Куда он, спрашивается, делся, когда я готов был вены резать? И зачем он мне теперь, когда уже ничего не вернешь?
– Возможно, вы совершили нечто, несовместимое с этим даром.
Дмитрий Величко тяжело вздохнул:
– Это ведь из-за нее, да? Из-за Ады Борониной? Есть только одно грязное дело, в котором мы все четверо замешаны.
Ашер не ответил, вновь разлил виски по бокалам. Янтарные солнца разгорались на поверхности напитка – и тут же гасли.
– Как она? – спросил Дмитрий, преодолевая в себе чудовищный, ощерившийся штыками барьер.
– У нее все хорошо.
– Вы, наверное, очень любите ее, – предположил Дмитрий. И мог поклясться, что Ашер на секунду смутился.
– Я делаю это не только ради нее, но и, в значительной мере, ради себя.
Дмитрий выхватил из подставки салфетку:
– Вы передадите Аде записку?
Ашер, видя, что Дмитрий шарит по карманам в безуспешном поиске ручки, протянул ему небесно-синюю ручку, Waterman 30-х годов с «мраморной» отделкой, цветочным орнаментом и золотым пером.
Величко никак не мог решиться написать хоть слово. Он закрывал глаза, тер их кулаками, теребил в пальцах ручку. Прикидывал, сколько отступить от края салфетки. Что писать? «Прости меня»? А больше ведь на салфетке не напишешь. Попытаться объяснить? Но что он может объяснить?
– Нет, – наконец решил он, – не будет записки. Ничего не надо передавать. Я виноват, а это она и сама знает. – Он напрягся: – Это больно?
– Всего лишь мгновение.
– И как это будет? Нам надо выйти? Или это произойдет на виду у всех? – Дмитрий оглянулся. Вокруг них образовался вакуум, столики были свободны. Никто не претендовал на соседство с ними, хоть клуб был переполнен.
– Вы даже не представляете, до чего людям безразлично то, что происходит с другими.
Ашеру нравилось, как этот человек ведет себя перед лицом смерти. Пожалуй, в иных обстоятельствах он бы отпустил его. Но был запущен сложный механизм – не мести, а восстановления равновесия. И требовалось идти до конца.
– Хочу прояснить одну деталь. Ваш отец, Аркадий Величко, директор интерната, сам не упускал возможности развлечься с воспитанницами.
– С чего вы взяли? – вспыхнул как порох Дмитрий.
– У меня хорошие информаторы. Но он никогда ничего подобного не предлагал Аде Борониной. Почему?
Величко прикусил нижнюю губу до крови:
– Он боялся, что она его дочь. Эта женщина, ее мать… несколько раз устраивала скандалы, требовала денег. Отец рассказывал… уже после…
– А вы?
– Я старался не думать об этом.
– То есть Ада Боронина может оказаться вашей сводной сестрой?
– Прошу вас, не надо, – взмолился Дмитрий.
– Ладно, оставим скользкие темы. Скажите, когда будете готовы, – великодушно разрешил Ашер.
Однажды Дмитрий Величко пытался убить себя. Он заперся в ванной и долго примеривался бритвой к запястьям. Пересчитал все голубые ответвления вен под бледной кожей. Знал, что нужно резать вдоль, но малодушно прикидывал: а может, все же – поперек? Будет шанс на спасение. Он не хотел умирать. Знал, что нельзя оставаться жить после того, что он и его друзья сделали с той девочкой. Но и умирать не хотел. А сейчас, выходит, придется.
– Не хочу, – тихо промычал Дмитрий. – Не хочу.
Он боролся с собой. Убеждал бунтующий организм: не нужно быть смелым, не надо причинять себе боль. Все сделают за него. Но тело не слушало доводы разума. Страх мощно взял Величко за шкирку и тряс, как провинившегося кота. «Лучше бы я умер тогда, когда был в отчаянии», – думал он. Оставить жизнь сейчас, когда музыка вернулась к нему, казалось совершенно невозможно. Он хотел жить. И с этим было ничего не поделать. Но он понимал, что Ашера Гильяно разжалобить не удастся. Он не из тех, кто прощает.
– Я никогда не буду готов, – превозмогая тошноту, выдавил из себя Дмитрий.
Ашер почти сочувствовал ему.
– Откиньте голову на спинку дивана, – сказал он, вставая. – Там, где вы окажетесь, рады музыкантам.
Со стороны могло показаться, что два друга прощаются после затянувшейся встречи. Ашер положил одну руку на лоб жертве, другой достал из-за спины нож. Требовалось одно легкое движение изогнутого лезвия, чтобы нить жизни человека оборвалась. Каждая жизнь держится на тонкой нити, и счастливчик тот, у кого она обрывается вовремя. Разрез будет едва заметен, а если сразу присыпать его «пеплом розы», то крови не будет, ни капли. Даже крохотная доза «пепла розы» вызывала процесс консервации: тело не разлагалось, застывая во времени.
– Я поклоняюсь Дорогам Юга, Дорогам Севера, Дорогам Востока, Дорогам Запада, Вратам Загробного царства, Пилонам Загробного царства, Створкам закрытых дверей, Сокрытым дверям, Стражам створок врат Дуата, Сокрытым ликам, охраняющим дороги, Стражам, которые дают божественную пищу, Стражам погребальных холмов, дающим счастливые лица, Пылающим существам, рождающим огонь, Горящим божественным Алтарям, Тем, кто разбрасывает и тушит огонь в Аменти.
И Дмитрий Величко тоже шевелил губами, беззвучно повторяя за Ашером слова древнего ритуала.
– Хакан, тот, кто уводит пленных, Джед-ем-ауа, тот, кто захватывает силой, Маа-ан-теф, тот, кто видит, что приносит Отец, и Ари-неф-чесеф, тот, кто сотворил сам себя, примите души и сердца пленных, – проговорил Гильяно и обратился к Величко: – Ты увидишь четыре двери. Запомни их назначение. Выбери одну. Первая дверь ведет в Зал двух Истин. Вторая открывается в твою душу. Третья дверь ведет дальше. Четвертая не ведет никуда.
Привычное движение… Он ни на миллиметр не ошибся с глубиной разреза. Щепотка «пепла розы». С непривычки может вызвать легкое жжение. Еще живой Дмитрий Величко смотрел на Ашера широко раскрытыми глазами, пытаясь осознать свои ощущения. Он захрипел, выгнулся дугой, а руками потянулся к горлу, но Ашер перехватил его кисти. Язык во рту внезапно распух, увеличился вдвое, втрое, занял все место и уже не помещался между зубами. Горловые мышцы сжимались судорожно, спазмами. Пальцы скрючились, ногти впились в руку Ашера, все глубже и глубже уходя под кожу.
Нелегко было душе покидать тело Дмитрия Величко. Она цеплялась за каждую кость, зависала на каждом сухожилии и затягивала его страдания, как узел на шее. Ашер пообещал ему быструю, почти безболезненную смерть, но ошибся. Величко действительно не хотел умирать. Последний судорожный изгиб тела – и он затих с приоткрытым ртом и остекленевшими глазами.
Ашер плеснул виски из бутылки на отметины-полумесяцы, оставленные ногтями Величко, промокнул салфеткой. Четыре убийства заняли места по углам фигуры. Недоставало пятого. По правилам сакральной геометрии, если какие-то события в твоей жизни образуют фигуру с определенным количеством точек, то нужно ждать больших перемен, событий, которые могут повернуть ход истории. Иногда Гильяно сами создавали нужные фигуры или намеренно завершали только начатые рисунки. В этот раз фигура складывалась четкая, вот только кто этот пятый? Уж точно не несчастный директор интерната, который запутался в своих законных и случайных связях. Его Ашер не станет убивать, а лишь проучит, чтобы впредь тот всегда отвечал за свои поступки.
Тело в ночном клубе обнаружат не сразу. Люди инстинктивно не хотят связываться со смертью. Они будут проходить мимо, делая вид, что ничего не замечают. Пока какая-нибудь истеричная барышня не сорвется с каната всеобщего безразличия. Тогда начнется обычная суета с дознанием, снятием отпечатков и допросом свидетелей, которые ничего не будут помнить.
Глава 11. Принцесса и демон
В час коктейлей в Мужской гостиной дым висел коромыслом, стоял крепкий запах табака – пряные восточные сорта перемешивались с острым кубинским, сладким бразильским. Ада втянула носом воздух: до чего прекрасный аромат, лучший на свете. От мужчины с сигарой веет надежностью, стилем. А от хлыща с сигаретой – грязными привычками. И какое счастье, что мужчины Дома Гильяно не забывают про своих женщин, в их сигарных шкафах всегда есть дамские сигариллы. Марк вечно бурчал, недовольный тем, что она курит. Ради него она бросила. Хоть и верила в то, что цвет лица портят только дешевые сигареты. Но в Доме Гильяно привычка заявила о себе с новой силой. Здесь курили так, будто это самое безопасное удовольствие и тебе не грозит рак легких, при котором ты будешь умирать от удушья, захлебываясь кровью.