Ян, щурясь от боли, принял в ладонь от Дины теплый кубик и уронил его на поле. Выпал «змеиный глаз» – двойка. Ян двинул фишку на один квадрат вверх и на один влево.
– Теперь ты артист, фокусник? Балаганный шут на ярмарке? – насмешничал Дан. – Перешел на второй уровень, а толку?
Ян готов был обидеться, да и голова гудела после крепкого щелчка, как пустой чугунок. Но Дина подала ему игровую карточку. И Ян прочел короткое стихотворение на санскрите о том, что если ты попал на эту клетку, то перешел из разряда небесных музыкантов в обычные земные лицедеи, которые развлекают толпу.
– Аттракцион «Оживший мертвец»? Веселее ничего не мог выдумать? – продолжал издеваться Дан. – Завязывай с этой тухлятиной. Займись чем-нибудь полезным.
Ян разозлился. Эти детки его достали. Жил он без них отлично и еще проживет. Никто не звал Дана и Дину. И не просил у них совета. Ян не разрешал им появляться в его голове.
– Кто вы и что делаете в Доме Гильяно? – спросил он резко. – Никто вас здесь не знает. Даже дон Марко говорит, что такие дети, как вы, давно у них не рождались.
– Ах, дон Марко говорит! – коверкая каждый звук, прогундосил Дан. – Ну, если старый жирдяй так говорит, то, пожалуй, правда. Давненько мы не рождались. Пора навести шороху в этом дрянном домишке.
– Почему ты думаешь, что мы из прошлого? – с улыбкой спросила Дина. – Может, мы из будущего?
– Или даже так – может, мы и есть ты? Только моложе и сообразительнее, – расплылся в ухмылке Дан.
Ян возразил:
– Но вы ведь не похожи на меня.
– Мы-то как раз похожи. Это ты не хочешь быть похожим сам на себя. С чего ты взял, что знаешь, как выглядишь? Вспомни, ведь у тебя нет лица.
Ян вздрогнул, уже не в первый раз он слышал, что его внешность меняется. Вернее, внешность его остается прежней, но люди видят его по-разному, в зависимости от их настроения, времени суток. Вспомнил Ян и о том, что он часто кому-нибудь напоминает близкого друга или покойного родственника. Обычно в такие моменты он думал, что люди сентиментальны, повсюду готовы видеть отражение своего прошлого, но что, если у него и вправду нет лица, а его внешность для каждого встречного лишь спонтанно пришедшая на ум аватарка?
Дан бросил кости, склонился над полем, переставляя фишку:
– Знаю, носить чужую душу очень приятно, она греет изнутри, но быстро изнашивается. Особенно душа ребенка. От слабой души в объятиях демона вскоре остаются одни лохмотья. Она мутнеет, перестает преломлять свет. Иногда даже начинает гнить, и демон может заболеть. Не так сильно, как люди. Но тоже мало приятного. И место такой душе на помойке, она уже ни на что не годна.
– Ты в этом мире лишь по одной причине. Вспомни свою цель, – сказала Дина.
– Вспомни свою цель, – повторил за сестрой Дан.
Ада обняла Яна за плечи. Уложила его – деревянного, негнущегося – в свою постель. Прилегла рядом и попыталась заставить его закрыть глаза. Но те пылали, как две газовые горелки. И она натянула ему на голову черную маску для сна с нарисованными глазами и сросшимися бровями – сувенир из музея Фриды Кало. Она все еще не верила, что Ян способен взглядом прожигать дыры в стенах. Маска осталась целехонькой. Она взяла его за руку. Странно, но пальцы не обожгло крутым кипятком. Его рука была теплой, как обычная человеческая рука.
Ей было жаль его, непонятного мальчишку. Она чувствовала: между ними есть то, что можно назвать родством душ. Если бы Ян так отчаянно не кричал о том, что никакой души у него нет. Они оба с ним были одиноки, несчастны. Его не принимала семья – и у нее не было никакой семьи. С ним было легко, интересно, он не унижал ее своим превосходством, как Ашер. Конечно, Яна нельзя назвать здоровым человеком. Его странные фантазии, его дикие поступки… А вдруг его можно вылечить?
«Ты бы даже, наверное, могла полюбить его, – сказала она себе. – Если бы могла полюбить хоть кого-то, кроме Ашера». И решила, что завтра же поговорит с Марком, нельзя дальше тянуть. Сколько можно его обманывать?
Ян задышал глубоко, сонно. И прежде чем нырнуть с головой в сон, Ада вспомнила слова дона Гильяно:
– В эту ночь Дом поглощает огонь.
Наверное, даже такой огонь, как у Яна.
Ашер не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, повернуть голову или даже скосить глаза тоже оказалось невозможно. Он был в состоянии смотреть только прямо и даже не в силах был опустить веки – они застыли, точно каменные. Ашер смотрел на роскошный зал с высоты.
«Бронзовый дворец прорастает сквозь тебя. Он строится из твоих клеток, из твоей крови, грозди сосудов украшают карнизы. И это не тысяча шестьсот колонн держат его своды, это кости твои стоят на месте колонн. И не бронзовые листы покрывают кровлю, а твоя кожа натянута на стропила». Каждое слово из сказки о Бронзовом дворце Ашер Гильяно ощущал собственной кожей. Он – украшение в одном из залов. Скульптура, черт побери.
Лучи солнца скрещивали мечи на мраморном полу. Свет лился из витражных окон под самым потолком, по его причудливой игре можно было предположить, что несколько светил встают и никогда не заходят за его стенами. Цветные стекла витражей были так густо окрашены, что нельзя было разглядеть, что творится снаружи. Иногда сквозь витраж просматривался очередной зал из бесконечной вереницы залов дворца.
«Надо выбираться», – подумал Ашер. Пока не атрофировалась воля, пока дворец не взял над тобою верх, нужно выбираться. Он напряг мускулы, сосредоточился – и прочертил в воображении ломаные трещины, которые рассекают мрамор, сковавший его руки. Он – часть колонны, атлант, держащий свод. Заботливый резец скульптора постарался над головой, торсом. Приложил максимум усилий, даже таланта, постарался придать мрамору рельеф и тепло кожи. Но ниже пояса он – сплошная колонна. Тяжело будет материализовать себя целиком. Время против него, он должен спешить. Но спешка – как раз то, чего он не может сейчас себе позволить. Клетка за клеткой он должен мысленно восстановить тело, не забыть ни ноготь, ни волос. Нужно пройтись ревизией по всей поверхности, спуститься под кожу и еще глубже, тормоша, оживляя каждую мышцу, каждое нервное окончание. Заставить остановившуюся кровь вновь заструиться по капиллярам, артериям, включить насос сердца, дождаться первого оттока, первой венозной волны, чтобы вместе с ней сделать движение к свободе, первый шаг.
Он рванулся всем телом, выдирая себя из каменных объятий колонны, сорвался вниз с огромной высоты, чувствуя, как слепки-колодки сваливаются с ног. Спохватился – не забыть прогнуть пол, иначе он разлетится по нему осколками костей и кровавой губкой мозга. Лучше пол превратить в бассейн. Вода отлично гасит энергию. Он быстро в уме начертал прямоугольник, добавил формулу объема, знак воды и понадеялся, что чудо свершится. И тут же головой вперед вошел в прозрачную недвижимую воду.
Ашер вынырнул, ладонью согнал капли с лица, чтобы осмотреться. Зал не изменился – это был хороший признак. Он лег на спину и постарался расслабиться, растворить остатки онемения в теле. Оно потребуется ему послушным, отзывчивым на малейшее движение мысли. Только люди, плоть и кровь, имеют право на суд в Зале двух Истин или на выход из Бронзового дворца, все остальные создания стихии или чудовища разума остаются здесь навечно, украшают залы и стены.
Он выбрался на мраморный пол. Сотворенный бассейн сразу не исчез. Вода плескалась на одном уровне с полом, постепенно застывая, как желе. Еще несколько ударов сердца – и она, как рябью, покроется мозаикой, затвердеет прежними плитами. Дворец всегда стремится вернуть себе и тебе прежнюю форму, поэтому нужно двигаться, не останавливаться. И здесь снова ждет противоречие – нельзя хаотично перемещаться по Бронзовому дворцу. Нельзя бежать из комнаты в комнату – «множить пролеты». Нужно открывать лишь те двери, которые тебе необходимо открыть. Ты должен знать путь, чтобы пройти дворец. Но знать ты его не можешь. Ты его не знаешь.
Вода превратилась в желе и скатывалась густыми каплями, они ползли медленно, как улитки, оставляя слякотные дорожки на коже. Ашер растер руками плечи. Его не стесняла нагота. Где-то здесь должен быть его одеревеневший двойник, снаряженный по всем правилам похоронного обряда. Конечно, если тело не сожгли в печи крематория или не оставили голым в железном выдвижном ящике морга. Привычка Гильяно – полагаться на семью. Если ты Гильяно, ты никогда не будешь одинок.
Его не прельщали красоты дворца, он старался не смотреть на изящную резьбу карнизов или искусную роспись стен, лилу украсили дворец специально, чтобы души терялись в нем, забывали сами себя. Пересечь зал по вертикали, потом по горизонтали, сделать две диагонали. И если все правильно, в пятом от себя треугольнике он найдет свое тело. Пять – число Дома Гильяно. Главное, не ошибиться и не слишком задумываться о результате.
Помост внезапно возник перед ним, Ашер наткнулся на него, ушиб колено. Но он ли это: с закрытыми глазами, сомкнутыми губами, присыпанный «пеплом розы», порошком, который предотвращает гниль тела? Горбатый карлик с вывернутой набок головой и грустным лицом лежал перед ним.
На щеках покойного пробивалась щетина. По привычке Ашер провел ладонью по своему подбородку. Но нет, он не был отражением смерти. Кожа гладкая. Ашер привык бриться без зеркал. Он терпеть не мог обязательных «гильянских» помощников в этом деле. И даже когда размышлял о своем будущем дона Гильяно, с сожалением вздыхал – помощь придется принять, ведь дон Гильяно отдавал жизнь и облик в руки домочадцев, служителей. Дона одевали, мыли, брили, стригли ему ногти, выщипывали волосы в носу. Становясь доном, ты терял последнюю иллюзию независимости от Дома.
Но там, на воле, изгнанному и проклятому, часто приходилось сталкиваться с зеркалами, этой выдумкой лилу. Не самой остроумной выдумкой, но, безусловно, вредной. Благодаря зеркалу человек ассоциирует себя с внешним обликом и стремится его поддерживать. Не знает, какой он на самом деле, зато в курсе, как выглядит. И все делает для своего зеркального двойника. Одевает его, украшает. Этот образ, в котором даже право и лево поменялись местами, не может быть истинным. Это ложь. Но человек верит в эту ложь, она заменяет ему – часто неудобную, злую – правду.