– Только не в руки, – предупредил он мать, держа кольцо на ладони. – После меня его должна коснуться она.
Он перекатывал кольцо на ладони, подставляя грани бриллианта под последние лучи заходящего солнца.
– Огранка «ашер»? – Легкая улыбка, как тень, скользнула по губам донны Кай. – Для самых чистых, самых безупречных камней. Ты хорошо придумал, глядя на это кольцо, она всегда будет вспоминать тебя.
Приятно убеждаться в том, что твой сын заботлив, изобретателен, выбрал уникальное кольцо для девушки. Тяжесть, оставленная их разговором, рассеивалась, как заходящий солнечный свет.
– Я сделаю ей предложение сегодня. Видишь, даже небо за меня.
Розы шептались, закрывая глаза на закате. Их день был долог, как и каждый день в поместье Гильяно. Розы не знали своей участи, каждый рассвет был для них новым, они не помнили себя прошлых, они не помнили себя даже вчерашних. Их жизнь была сном, лишь под ножом они просыпались, вздрогнув от внезапной боли.
На Церемонии приглашения он опустился перед Амритой на одно колено и произнес формулу: «Страж Ашер Гильяно приглашает танцовщицу Амриту провести с ним ночь под крышей Дома Гильяно. И пусть никто не знает, что творится за закрытыми дверями». С этими словами он протянул ей кольцо. А она, вместо того чтобы дать ему надеть ей кольцо на палец, зажала бриллиант в кулаке, старательно впечатывая каждую его грань в ладонь. Навсегда. На память. Ее сжатый кулак он поднес ко лбу, а затем к губам, выполняя ритуал. Никто их даже не поздравил, было тихо, не звучали обычные в таких случаях аплодисменты. Дон Асад сурово сдвинул тонкие, как проведенные острым карандашом, брови. Донна Кай прижала руку к сердцу.
Даже в спальне Амрита все еще не понимала, что происходит:
– Что это значит?
– Ты больше не танцовщица. И больше не принадлежишь лилу. Ты – моя. Только моя.
Когда-то она уже слышала похожие слова, только произносил их не Ашер. А кто? Но в памяти чернел провал.
– Прочь медальоны и дурацкие ожерелья, – сорвал он с шеи знаки отличия ее касты. – Теперь тебе не нужно носить эти карнавальные костюмы, – он беспощадно разодрал ее многослойные шелка. – Сможешь выйти из Дома Гильяно. Я покажу тебе мой Цветочный город. И ты больше не умрешь.
Амрита раскрыла ладонь – без света камень казался каплей воды, пойманной в тончайшую сеть огранки. «Мне нельзя, я не заслужила», – хотела сказать она, но вместо этого произнесла:
– Я ведь ничему не училась, кроме танцев. Мне, наверное, надо будет очень многое узнать и запомнить. Не знаю, как я буду справляться. Боюсь разочаровать тебя.
– Ты будешь учиться очень быстро и все, что выучишь, никогда не забудешь, – пообещал он и ножом начертал на ладони фигуру. Приложил кровоточащую ладонь ко лбу Амриты. Закрыл глаза, сосредотачиваясь.
В будущем для Амриты не составят сложности ни латынь, ни греческий, ни клинопись эмегира и его женского варианта – эмесаля, ни иероглифы китайского или японского. Она с легкостью запомнит даты битв, периоды великих переселений, годы правления королей, геометрию мегалитических построек, алхимические символы, математические формулы, философские категории.
На Церемонии приглашения дон Гильяно хмурился не зря: ночью в его кабинет, спотыкаясь о порог, приковыляли лилу. Их предводитель, длинный нескладный подросток, уже не жилец, запнулся, упал, с трудом поднялся на четвереньки, но вслед за ним через высокий порог на пол посыпались остальные. Дон Асад с отвращением наблюдал шевелящийся ком. Прозрачные руки, ноги беспомощно, как крылья мотыльков, мелькали в воздухе. По одному они медленно выползали из общей кучи. Вставали на ноги, отряхивались. Они и на ногах держались непрочно, как на ходулях. Двигались рывками, грозя клюнуть носом вниз в любую минуту. Наконец, последним поднялся их предводитель.
Обычно у лилу не было имен. Иногда мать, какая-нибудь сердобольная особа, называла своего ребенка-лилу человеческим именем. Пыталась любить его, не делала различия между ним и другими детьми. Но очень скоро понимала свою ошибку. Лилу не принадлежали к человеческому роду, они жили стаей. Им почти не требовалась пища, не нужен был сон. Они присваивали друг другу какие-то названия, общались ментально, связь с ними поддерживал только дон Гильяно, от остальных, даже от Стражей, их мысли и разговоры были скрыты.
Лилу, осторожно переставляя ноги, будто шагал по льду, приблизился к столу дона Гильяно.
– Вот, – протянул он сложенную вдвое бумажку. Речь ему давалась с трудом. – Вам. Читайте.
Рука дона Гильяно потянулась через стол:
– Очередная сказка?
– Мы против. Мы не разрешали. Поэтому.
Дон Гильяно пробежал глазами каракули лилу. Да, очередная сказка для Книги с неумелым стишком посередине. Лилу загадочно молчали. Они выстроились полукругом за спиной своего вождя и чего-то ждали. Сапфировые глаза яростно сверкали, тощие лапки сжимались в нетвердые кулачки. Лилу были в бешенстве, настроены решительно, жаждали мести:
– Если у смертной женщины родится лилу, Дом Гильяно будет разрушен, – тонко пропищал предводитель.
И хор голосов прогудел на низкой ноте:
– Если у смертной женщины родится лилу, Дом Гильяно будет разрушен.
– Хорошо. Я принимаю вашу сказку. Она будет занесена в Книгу, – ответил он, как отвечал на всю их писанину. – Но я не обязан рассказывать ее в Мемориальной гостиной. Эту сказку никто никогда не услышит в Доме Гильяно.
И лилу захохотали, они надрывали животы, вытирали прозрачными пальцами слезы. Они веселились до упаду. Им смешон был дон Гильяно, который пытался предотвратить неизбежное.
– Это невероятно, но я беременна, – сказала Амрита, нещадно краснея. – Танцовщицы стерильны, ты знаешь…
– Знаю, – оборвал он ее резко. Ашер приложил руку к ее едва наметившемуся животу. Замер, прислушиваясь. – Не из наших. Не из Гильяно. И даже не из Внешнего круга. Вряд ли человек. Похож на лилу. Но пока не очень понятно. Не надейся на чудо, если кто у нас и может родиться, то только лилу.
– Пусть лилу. – Ничто не могло омрачить ее радости. – Я все равно буду любить нашего ребенка, кем бы он ни был.
– Ты не знаешь, что говоришь, – мягко возразил он, целуя ее в волосы.
Это случилось на позднем сроке. Амрите вдруг начал чудиться голос. Он окликал ее по имени из-за плеча. Она неизменно с улыбкой оборачивалась, но никого не оказывалось рядом. Амрита пробовала его игнорировать, тогда голос становился настойчивее, неотвязно следовал за ней, как попрошайка, на все лады повторяя: «Ам-мрита, Ам-ри-та, Амри-та-та!» Он начал позволять себе больше – вклинивался в ее разговор с людьми, спеша сообщить гадости о ее собеседнике. Ей приходилось прятать глаза, а иногда и улыбку, бывало, что замечания оказывались очень точными.
Все связывали ее нервозность с беременностью, с приближающимися родами. Она хотела рассказать Ашеру о странном голосе, уже собралась, но почему-то не смогла произнести ни слова. Вдруг это показалось пустяком, таким пустяком, о котором и упоминать не стоит.
– У него нет души, – сообщил Ашер, не отнимая ладони от ее высокого округлого живота. – Конечно, бывает, что у детей душа появляется при рождении или еще позже – в первую неделю жизни, но, вероятнее всего, это лилу. Хотя он очень похож на человека. Редкий экземпляр.
– Он? Это мальчик? – уточнила она, стараясь забыть то, что он назвал их ребенка «экземпляром».
– Мальчик, – хмуро подтвердил Ашер. Его беспокоило то, что он, Страж, не может как следует разглядеть нерожденного ребенка.
Но Амрита обрадовалась:
– Мальчик! Как мы его назовем?
– Детям имена в Доме присваивает дон Гильяно. Но не лилу. Эти остаются безымянными. – И добавил, видя возмущение на лице Амриты: – Давать имя лилу – плохой тон. Ты же первая обидишься, когда он перестанет на него откликаться.
Но она, втайне от мужа, придумала несколько имен и по ночам перебирала их в уме, как жемчужины на нитке.
Но однажды голос перестал играть в прятки, зазвучал в полную силу и уже не скрывал, что он идет из живота Амриты:
– Он не рад мне. Для него я – один из многих. Спроси, сколько у него детей? За все прошлые жизни и за эту?
Амрите не приходило в голову, что у Ашера есть дети. Но отмахнуться от таинственного голоса было невозможно. В его словах был смысл.
– Ты не рад, что у нас будет ребенок?
Ашер смерил ее взглядом, прикидывая, насколько опасно для него это заявление, и сдержанно ответил:
– Рад. Но разве деторождение – не самая естественная вещь на свете?
Нет, она не желала спускаться на землю, и ей не было дела до миллионов рожавших женщин. Для нее это было впервые, и она не хотела признавать заурядность предстоящего события:
– Это чудо! Я ведь не могла иметь детей! Как ты не понимаешь!
Слишком много восклицаний, эмоции через край. И это тоже неудивительно. Еще чуть-чуть – и польются слезы. Он привлек ее к себе. Слова не утешают, не успокаивают, когда шалят гормоны.
«Он мужчина. Он старше. Страж. Ты хочешь, чтобы он щенком прыгал по газону от радости? Учитывай опыт, темперамент. Он удивлен не меньше тебя, но привык принимать факты. Твоя беременность – факт. От нее не отмахнуться. Он ждет ребенка, но не может разделить всех твоих чувств».
– Осторожно. Он внушает тебе, – подсказал голос.
Амрита вывернулась из рук Ашера. Взгляд был полон жгучего гнева. Он внушает? Он это делает в первый раз? Или постоянно? Где его мысли, а где ее собственные? Она уже себя не помнит! Так и есть, она даже забыла, о чем хотела спросить!
– У тебя уже есть дети! – не спрашивала, обвиняла она.
– Есть, – подтвердил он, озадаченный ее поведением.
– Сколько?
– Ами, об этом не говорят. Это неприлично.
– Неприлично много? – В бешенстве она топнула ногой. – Сколько?
Он понимал: назови ей цифру, истерика не прекратится. Женщины, беременные лилу, совсем не могут управлять своими эмоциями. Обычная беременность покажется спокойной лагуной по сравнению с неукротимым штормом слез, криков и обвинений будущей матери лилу.