– Ами!
Он тронул ее за плечо. Обеими руками поднял голову. Жемчуг зубов на кораллах губ – старое, как мир, любовное упражнение в поцелуях. Гримаса боли постепенно сходила с ее лица. Ей не нужно было прилагать больших усилий – нож сам тянулся к крови, стоило достать его из ножен. Он вошел внутрь охотно и глубоко, вгрызся в плоть полумесяцем, полуулыбкой.
– Ами…
Ее руки в крови. Изо рта струйка крови.
– Что ты наделала?
Она покачала головой в огромной усталости, в бессилии, в изнеможении.
– Ты будешь жить!
Ему необязателен был нож, чтобы вырезать на ладони новый знак, на его ладонях полно самых разных отметин. Ее кровью он обвел нужную фигуру, фигуру жизни.
– Ты будешь жить! – настаивал он.
«Нет, нет», – качала она головой.
На второй руке он нарисовал то, что идет от сердца. Розу. И приложил одну руку к центру груди, а вторую – ко лбу.
И даже дело не в том, что он опоздал. Она не хотела! Он почувствовал, как Амрита словно утекает из-под его рук. Сбегает в Бронзовый дворец. Без слов, без прощаний, без малейшего объяснения, как вода из-под пальцев уходит в песок. Он не мог ничего сделать.
Он достал нож из раны. Теплый, алый. Липкий и даже горький на вкус.
Он видел много смертей. Они были необходимы, о многих он сожалел, иные были ему безразличны. Но смерть Амриты была ненужной, непонятной. Умереть в Доме, где смерть побеждена, где можно жить вечно? Где жизнь – не наказание, не испытание, а радость? Зачем? Почему?
Он опустился на край бассейна. Голый человек на голом мраморе. И увидел, что к нему ползут лилу. Они не осмеливались ступить в сам бассейн, но ползли вдоль бортов, усаживались, подвернув ноги под себя. Он думал, их придется, как мух, отгонять от крови. Но они не прикасались к ней. Они пришли проститься со своей танцовщицей.
Ашер даже не мог остаться один после похорон, распорядок дня катился упрямым шаром для боулинга. Пришлось отвечать на соболезнования, смотреть на скорбно поджатые губы, прикидываться, что он, по обыкновению, пьет в Час коктейлей, хотя один вид тяжелого янтарного виски в графине вызывал тошноту, смирно сидеть за обедом. А ведь хотелось разломать этот проклятый корабельный стол, как плитку шоколада. Спиной он чувствовал холод ножа. Иллюзия. Невозможно чувствовать сталь сквозь ножны. Хотя какое право он имеет определять, что возможно, а что нет? Он думал, что знает все об этом мире, но он ошибся. Нож всегда был его другом, а теперь стал врагом.
Ашер едва дождался начала Церемонии приглашения, чтобы уйти к себе. Но в этот раз никто никого не приглашал, не сговариваясь, все решили выдержать траур. Подождав пять минут, дон Гильяно хлопнул в ладоши, разрешая расходиться. В спальне Ашер нашел на полу, возле кровати, обручальное кольцо Амриты. Она вернула ему кольцо, а значит, больше не могла считаться его женой. У него не было ни сил, ни слез, чтобы оплакивать ее.
Ухали незатворенные ставни, ночной ветер заплетал кисейные шторы в косы, листал страницы дневника Амриты, который она забыла на столе. Запах роз, как стон, доносился из Сада. Не раздеваясь, он лег в постель, уставился в потолок и не сомкнул глаз всю ночь.
Новый день расцвел и увял. И еще один, и еще… Ночь Фортуны наступила и прошла. Амрита не вернулась домой. «Сколько раз я стоял на твоих похоронах, но всегда знал, что это не навечно. Теперь я боюсь думать, что ты навсегда оставила меня».
Глава 15. Пробуждение
В тяжелом сне Ада завидовала танцовщице из Дома Гильяно, которая умерла в этом мире, умерла для семьи Гильяно безвозвратно и родилась в мире другом, не помня, кем была раньше. Если бы знать, как ей удалось сбежать из Дома Гильяно?! Как ей удалось найти убежище? Разве не это всю жизнь искала она – убежище, где никто и ничего не знал бы о ней? И вот, оказывается, спасение есть. Не в этом мире. В следующем.
Первую жизнь в чужом мире она была счастлива. И вторую жизнь – тоже. И была бы, наверное, счастлива и третью, если бы во сне к ней не явилась донна Кай и не сказала: «Ты, как и все предатели Дома Гильяно, рада сбежать от Семьи, но пройдет время, и ты начнешь безумно скучать по ней. Но у тебя не будет возможности вернуться. У тебя не будет шанса все исправить. С каждой новой жизнью твое предательство будет проступать все сильнее – и страдать ты будешь больше. Потому что твоя способность чувствовать и проживать жизнь как Гильяно никуда не делась, ты просто забыла о ней. Но она проявится и в этом мире. И тогда ты не будешь знать, куда бежать. У тебя будет только два выхода – умереть или сойти с ума. Когда же это произойдет, ты поймешь, что и тут выхода из мира, в котором ты находишься, нет.
Проклятие дона Гильяно всегда будет настигать тебя: „Проклят ты будешь в городе, проклят ты будешь на поле. Прокляты будут житницы твои и кладовые твои. Проклят будет плод чрева твоего и плод земли твоей, плод твоих волов и плод овец твоих. Проклят ты будешь при входе твоем и проклят при выходе твоем“[8].
Ты отдашь все: волю, разум, любовь – чтобы снова вернуться в Дом Гильяно. И ты будешь все это отдавать в каждой жизни, но Дом Гильяно не станет к тебе ближе. Только тогда ты осознаешь всю глубину предательства.
Когда живешь в мире, где есть Дом Гильяно, тебе всего лишь стоит набраться смелости, чтобы вернуться в него. Есть путеводные знаки, и всегда можно встретить кого-то, кто знает дорогу. Но что делать, если твое предательство столь глубоко, столь совершенно, что ты оказалась в мире, где никто и ничего не знает и даже не слышал о Доме Гильяно? Только ты знаешь о нем, да и то не наверняка. Эта роза просыпалась в разных садах, но не думала, по своей невинности не знала, что может проснуться в аду».
Ада проснулась – горечь на губах, звон в ушах и по всему телу липкая, невыносимая тяжесть. Она не помнила сон, который ее так испугал, но знала, что он был, как чудовище, поднявшееся из глубины, могущественный и отвратительный Левиафан.
Рядом – никого. А разве кто-то был? Или ей приснилось? Она готова была поверить, что все случившееся – сон.
«Ожерелье!» – Она бросилась к столу, где оставила сапфиры. Ада поднесла руку к груди, унимая бегущее без оглядки сердце. С ожерельем ничего не случилось! Она так боялась лишиться его снова. Снова? Она прикоснулась к сапфирам, реальность тут же размылась и разъехалась.
Она шла по Бронзовому дворцу. Двери открывались перед ней – стоило лишь назвать их имя. А у каждой двери имя было свое. У каждой колонны и каждого портала. Она знала их все. И называла их по очереди. Двери открывались перед ней, и раскрывались порталы. И вот перед ней Владыка Дома ножа и ключа. Она склоняется перед ним: «Приветствую тебя, о Владыка Сияния, тот, кто во главе Великого Дома, Принц Ночи и Кромешной Тьмы! Я предстала перед тобой. Обе твои руки спрятаны за спиной, и никто не знает, в какой руке у тебя ключ, а в какой – нож. Даруй мне способность говорить и направь ко мне мое сердце в час, когда облачно и темно.
Имя открывает все двери, – прошептала она. – Да обрету я имя в Великом Доме и да не забуду имени своего в Доме Огня в ночь подсчета лет и месяцев. Если приблизится ко мне кто-нибудь из Богов, да не утрачу я способности тотчас назвать имя его».
Имя Гильяно открывало все двери в мире. Древний род помнил и Шумер, и Вавилон, и Египет, и Рим. Гильяно никогда не умирали. Род их не прекращал быть. Гильяно уходили из жизни, чтобы вновь появиться на свет в семьях своих же братьев и сестер или даже своих детей. Они были одной семьей, они носили фамилию Гильяно и узнавали своих предков в своих детях. Они помнили прошлые жизни: те, дальние, – отрывками и вспышками, недавние, – от начала до конца.
Как была, в ночной сорочке, Ада сбежала вниз, по ступенькам. Каменный бассейн посреди холла. По две ступени с каждой из пяти сторон ведут на дно. Каждая ступень длиной во всю сторону. На этих ступенях во время жертвоприношений и казней стояли Гильяно, а на краю бассейна и вокруг него – те, кто лишь принадлежал Дому, но не являлся его плотью. Дно бассейна в такие часы было усыпано красно-белыми розами, которые впитывали кровь, как воду. А дон Гильяно стоял в центре рядом с тем несчастным, которого казнили или приносили в жертву, в руке у дона всегда был фамильный ритуальный нож. Теперь Ада знала: она сама стояла в рядах семьи на этих ступенях.
В Мемориальной гостиной взгляд заметался по фотографиям. Нет, она не узнавала этих людей. Они были чужими для нее. Но они будто рассказывали историю о большой семье, в которой не было детей. В семье рождались не новые души, а лишь души старинные, те, что помнили свои прошлые жизни. Потому что таков был Договор с Хранителями Дома, которые жили недолго, всегда оставаясь молодыми. Хранители поддерживали себя кровью, а для того, чтобы расти, им нужны были души. Они питались ими. И чем древнее была душа, чем она была выдержаннее, тем больше удовольствия получали Хранители. Это была их единственная радость.
И была в Доме пара, чья любовь длилась веками. «Самый прекрасный цветок в моем Саду», – сказал бы про их любовь Великий Садовник. Но вопреки любви и ожиданиям вместо ребенка они зачали чудовище.
Чужие истории сменялись калейдоскопом перед внутренним взором Ады, но вот она снова в Бронзовом дворце, стоит перед престолом Владыки.
– Запомни, – говорил ей Принц Ночи и Кромешной Тьмы, – чужая кровь изменит твою душу. Кровь всегда меняет душу, поэтому мы храним чистоту крови Дома Гильяно. Но если ты уйдешь, твоя кровь больше никогда не будет чиста. Готова ли ты уйти?
И она отвечала:
– Готова.
– Запомни, – говорил ей Принц Ночи и Кромешной Тьмы, – каждый, кто уходит из Дома, засыпает глубоким сном. И нет никакой надежды, что однажды он проснется. Во сне такой человек забывает, кто он и откуда пришел. И нет никакой надежды, что он вспомнит себя. Готова ли ты уйти?
И она отвечала:
– Готова.
– Запомни, – говорил ей Принц Ночи и Кромешной Тьмы, – хоть ты и забудешь себя, но твои горести не оставят тебя. То, что ты любила больше всего здесь, будет терзать тебя и там. То, чего ты больше всего боялась здесь, настигнет тебя и там. То, к чему ты стремилась здесь, к тому ты будешь стремиться и там. Но ты никогда не будешь довольна, потому что тот мир спящих – лишь бледная тень Дома пробужденных. Готова ли ты уйти?