Он взял ее безжизненную руку, поднес к губам:
– Не надо меня жалеть. Я заслужил каждое свое увечье.
– Ты останешься таким?
– Если отец простит меня, попробую воспользоваться Зеркалом.
– Как это?
– А как ты вернула себе лицо после ожогов?
И она вспомнила сон, в котором сидела перед зеркалом, а в его глубине, в зыбком зазеркалье, менялись лица – от звериных уродливых масок до прекрасных, благородных черт. И она помнила, как из частей составила себе новое лицо, не обезображенное ожогом.
Дон Гильяно со скрытой тревогой наблюдал за разговором Ашера и Ады. Он боялся, что Ашер вновь спутается с этой девчонкой. Кто мог подумать, что он снова найдет ее? Кто мог подумать, что в Ночь Фортуны, когда спадут маски и люди предстанут в их истинном свете, она окажется той самой? Из-за нее Ашер предал Дом, бросил семью, лишился будущего в Доме Гильяно и чуть не утратил душу и жизнь.
В кабинете дона Гильяно перед столом из красного дерева, обшитого крокодильей кожей, с медными заклепками по всей длине столешницы, стояли Ян Каминский, Ада Боронина и Антонио арад Аменти. Последним в дверь вошел, высоко поднимая ногу, чтобы переступить через обитый медью порог, Старший Адвокат Дома Гильяно. Мужчина с лицом снулой рыбы, редкими волосами, зачесанными назад. Великолепный костюм, когда-то сшитый по идеальной мерке, теперь висел на плечах, оставляя место для кого-то большего, чем высохшие косточки Айвора Гильяно.
Старший Адвокат был болен. Он редко выходил из комнаты и даже не спускался к завтраку. Но его обязанностью было разрешать внутренние споры Дома Гильяно. Только нечеловеческое усилие воли заставило его подняться с постели, одеться и перешагнуть порог кабинета. И сейчас ему предстояло выдержать долгое разбирательство, стоя на ногах. Он кивнул обернувшемуся к нему Антонио, никому не подал руки и привалился спиной к стене, его голова едва не стукнулась о раму «Мальчика с трубкой». Мария, секретарь дона Гильяно, приготовилась записывать каждое слово.
Сколько раз мальчики Гильяно вот так стояли в кабинете дона: непослушание, разбитые окна, невыученные уроки, плохие отметки, дурное поведение; взаимные обиды, семейные ссоры, борьба за власть, предательство и проклятие были причиной их появления здесь. Сколько изведено бумаги, сколько составлено протоколов: признания, оправдания, показания сторон. Никогда не обходилось без адвокатов. Они защищали, а дон Гильяно выносил вердикт. В редких случаях слово брал Старший Адвокат Дома, и к его словам прислушивался даже дон Гильяно, потому что Старший Адвокат защищает не живущих в доме, не истинных Гильяно и не тех, кто принадлежит Дому, – он защищает сам Дом Гильяно. А Дом иногда приходится защищать и от его обитателей, и от самого дона Гильяно.
Дон Гильяно расстегнул две пуговицы пиджака и снял с пояса ремень с ножом, положил его на стол. Этот ремень был очень похож на тот, который Ада видела у Яна, только отделка ножен была богаче: рубины в золоте. Дон Гильяно не доставал нож – ведь вернуться в ножны он мог бы лишь обагренный кровью, а дон пока не решил, нужна ли ему кровь.
Дон Гильяно опустился в кресло за столом, жалобно пискнула кожаная обивка, он обвел взглядом взволнованные лица:
– Никто не может упрекнуть меня в предвзятости или несправедливости, – сказал дон Гильяно. – Мои решения основываются на Кодексе Гильяно, я никому не позволю его нарушить. И сам я не нарушу Закон. Старший Адвокат Дома проследит за этим.
Дон Гильяно задержал взгляд на Аде. Она старалась смотреть прямо перед собой, боялась, если осмотрится по сторонам, на нее снова нахлынут чужие воспоминания.
– Что с тобой, девочка моя? Ты дрожишь.
«Я не ваша девочка», – хотела дерзко ответить Ада, но сдержалась.
– Похоже, Ян, ты думаешь, дон Гильяно не подозревает, что творится в его Доме. А представь себе, что в Ночь Фортуны я хотел передать тебе нож и кольцо, но не нашел тебя в твоей спальне. Встретил там лишь жалкого шизофреника, твоего братца. Где ты был, Ян?
О сумасшествии Марка уже всем стало известно. Аде разрешили попрощаться с женихом, его увозили в больницу. Ада пыталась пролепетать слова ободрения, но они застыли мертвым грузом, так и не сорвавшись с губ. Назвать это хрипящее чудовище Марком можно было с большой натяжкой.
– И где же ты был? – повторил дон свой вопрос.
Ужас пробрал Аду до кончиков ногтей: «Он не станет врать! Он ему расскажет, что заходил ко мне ночью».
– На Женской половине, – ответил Ян.
– Интере-е-есно, – протянул дон Гильяно, будто не ожидал, что Ян ответит честно, и жалел, что пропали его многоречивые заготовки по выведению вруна на чистую воду. – А ты знаешь, что лишь дон Гильяно имеет право входить на Женскую половину Дома?
– Знаю.
– Может, ты возомнил себя доном Гильяно?
Ян промолчал.
– А какое наказание следует тому, кто входит на Женскую половину? – продолжал убийственный допрос дон Гильяно.
– Смертная казнь, – спокойным голосом отвечал Ян.
– Нужно быть очень уверенным в себе, чтобы совершить подобный проступок – и не бояться наказания.
– Ян Каминский не принадлежит Дому Гильяно, – вступился за друга Антонио. – Он может быть оправдан.
– О, адвокат не удержался! – язвительно отметил дон Гильяно. – Ян не первый раз гостит в Доме, он знает правила, знает Законы. Мои прямые запреты ему также известны, но отчего-то он толкует их очень широко и всякий раз – в свою пользу. С кем ты был на Женской половине? – задал новый вопрос дон Гильяно.
«О, господи! Он и обо мне скажет!» – испугалась еще больше Ада.
– С синьориной Адой.
– Как же так, Ада, девочка? – повернулся дон к ней. – А твой жених для тебя ничего не значит? Понятие верности тебе не знакомо? Пусть он связан ремнями вдоль и поперек, он все же остается человеком. Как же ты будешь присягать на верность дону Гильяно, если даже не знаешь, что значит быть верной? – Дон Марко сверлил Аду взглядом: – Что же ты наделала, девочка моя? Спуталась с демоном! – На ее удивленное хлопанье ресниц повторил: – С демоном, девочка. С демоном, – и для верности указал на Яна, чтобы не было ошибки. – А может, ты как те глупцы, что слышат и видят, но не верят ни ушам своим, ни глазам? Демон не скрывает своих намерений, он почти все время проводит в Саду или с детьми, потому что цветущие души, как и души молодые, для него привлекательны. И он завладеет твоей душой, если ты ему только позволишь. Тебя никто не проклинал, но посмотри, до чего ты докатилась. Ты неверна, лжива. Приятна внешне, но душа твоя уже черна и грязна. Ты мнишь себя принцессой, сама же недостойна даже звания прачки. И в довершение ко всему спуталась с демоном, думая, что он твой прекрасный принц. Подошел тебе хрустальный башмачок? Или что у него там? Священный лингам?
Ада не знала, что такое лингам, но по тону дона Марко поняла, о чем он. И едва сдержалась, чтобы в запальчивости не описать ему все лингамы, разных цветов и размеров, что она видела в жизни. Были среди них и священные, были и отвратительные. А какой из них у самого дона Марко? Или, может, он гладкий, как пластмассовый Кен?
– Знаешь ли ты, что чудом избежала смерти? Вступи ты в связь с демоном не под покровительством Дома Гильяно, сейчас от тебя осталась бы лишь горсть пепла. И в лучшем случае твои останки послужили бы удобрением для моих цветов в саду.
Ада не стала уточнять, что между ней и Яном ничего не было. Пусть дон Марко думает как хочет, пусть тешит себя сексуальными фантазиями.
– Мы сами творим и следствие, и причину его, заковывая себя в цепи причинно-следственных связей. А дети – это зеркало для родителей. И то, что мы в них видим, когда на них смотрим, это наше отражение, не более того, – задумчиво произнес дон Гильяно. – Кто боится своего отражения, тот бежит. Кто всматривается в него, стараясь понять, что хорошо, а что плохо в нем, – остается родителем и принимает на себя всю ответственность. Ты сбежала.
– Теперь я бы не сбежала! – запальчиво возразила Ада.
– Сомневаюсь, – хмыкнул дон Гильяно. – У тебя нет и не было ни семьи, ни чести.
Дону Марко стало вдруг легко и приятно, что слова, сотни лет вертевшиеся у него на языке, наконец сказаны. Нет, не Аде он мечтал их сказать, а танцовщице Амрите. Проклятой девчонке, что совратила с истинного пути лучшего из Гильяно. И не смогла быть преданной ему настолько, чтобы не испугаться трудностей и остаться в Доме. В воображении Марко репетировал обличительные речи, обзывал ее последними словами. И так сладко было от того, что хотя бы малую часть своих обид ему удалось высказать.
– Ну а ты, Ян, – обратился к нему дон Гильяно, – готов остаться в Доме?
Ян чувствовал, что ему нехорошо. Шарканье пера по бумаге – Мария твердой рукой вела протокол – вызывало у него озноб. Стены кабинета искажались. Голоса звучали глухо, как из погреба. Он едва стоял на ногах. Ян собрался с силами, пошевелил губами, попытался добавить к артикуляции звук, тот вышел хриплым, слова едва можно было разобрать:
– Нет. Вы нарушили Договор. Мы передали вам Таблицы МЕ, а вы… Мало того что никто из нас не получил то, что было обещано, вы еще и отняли у нас то, что нам было дорого…
Он обернулся, надеясь, что Айвор Гильяно подтвердит его слова насчет Договора. Адвокаты были хранителями соглашения между Гильяно и лилу. Но Айвор Гильяно из последних сил цеплялся за стену, глаза его были прикрыты серыми веками, как струпьями пепла. Взгляд Яна скользнул по картине, возле которой стоял адвокат. Знакомое полотно, которое так взволновало его, когда он впервые оказался в Доме Гильяно. Но сейчас это был лишь холст с наляпанными красками, из грязных пятен проступала человеческая фигура. Эта мазня ничего не говорила, не трогала. Она даже была ему отвратительна. Ян в смятении отвернулся.
– Таблицы, – презрительно выпятив нижнюю губу, повторил вслед за Яном дон Марко, – конечно, вы передали их нам, ведь для вас они были бесполезны. Вы не могли писать на них. Кровь лилу разрушает даже камень. Вы думали, что вашей силы хватит на то, чтобы менять мир. Но вот беда: все, что вы создаете, безжизненно. Для того чтобы сотворить жизнь, мало обладать силой, способной сотворить нечто из ничего. Нужно соблюдать равновесие. Очень тонкое равновесие. Это путь по нити над бездной. Ваш безудержный дар здесь бесполезен, он даже вреден, если на то пошло.