И тогда я понял! Понял! Связь утрачена – в этом все дело. Нарушена преемственность. И если я достану эту брошь… Она должна быть у моей дочери. – Взор его прояснился. – Конечно, ту самую вещь не вернешь. Но можно сделать такую же. Мне говорили, что вы творите чудеса.
Ада вздохнула – иногда репутация чудотворца давит тяжким грузом.
– Вам, наверное, кажется, что я ненормальный? Думаю, что какая-то древняя брошка спасет жизнь моему ребенку? – Слезы заструились из серых подслеповатых глазок.
Ада ответила ему честно:
– Нет, вы нормальный, просто у вас горе.
И конечно, он просит успеть до Нового года, потому что, кто знает, сколько времени осталось его девочке. Ада рисовала эскиз за эскизом, а он отвергал их один за одним. Она отменила встречи. Вызвала на подмогу двух толковых дизайнеров. И к двум часам дня картина прояснилась, они сделали черновой эскиз, в котором клиент признал украшение своей матери.
Когда она сказала Рашаду аль-Хашми, что он мог бы вести бизнес в России, тот захохотал:
– Зачем? Там скоро на нефтерубли даже хлеба не купишь, не то что бриллианты!
– Ты, видимо, знаешь больше, чем я, – процедила она сквозь зубы, с усилием подчиняясь принятому на Востоке стилю общения женщины с мужчиной.
– Так и есть, – самодовольно улыбнулся он.
– Но так будет не всегда, – возразила она. – Ты сам говорил, что мы стойкий народ. Мы не раз залезали в яму и всегда успешно из нее выбирались. Мы что-нибудь придумаем. К тому же предметы роскоши лучше всего раскупают именно в кризис. Люди живут как в последний день. И они хотят себе сразу все, а еще желательно то, что можно передать по наследству, – например, драгоценности «Аль-Хашми».
Она заехала домой – переодеться. Открыла сейф, чтобы выбрать украшения на вечер. Потянулась к сапфирам, тем самым, что она отыскала во Флоренции, когда ездила туда с Марком. Крохотная лавочка, даже не ювелира, а барахольщика-антиквара. Сапфировое ожерелье, как небесный свет в оправе. Или это было раньше, когда она работала стюардессой? Память – такая непрочная штука…
Сапфиры казались теплыми на ощупь. Греют в мороз не хуже шерстяного шарфа. И потом, они так подходят к палитре художника, чью выставку она откроет сегодня в зале Главного штаба: произнесет официальную речь, будет отвечать на вопросы журналистов, рассказывать про художника-затворника и доносить до всех скептиком мысль, что творческие люди не такие, как все, они могут позволить себе причуды…
…Из музея выпроваживали последних посетителей, Ада еще раз обошла экспозицию, проверила, все ли на местах, все ли верно подписано. С современным искусством случаются казусы: то картину вверх ногами повернут, то повесят «лицом» к стене. Зал держали закрытым, таблички сообщали, что идет монтаж выставки, посторонних просили не входить, тем не менее, дверь скрипнула и в зал вошел незнакомец – всех работников музея и своих гостей Ада знала в лицо. Мужчина бросился к ней, как к старой знакомой:
– Ада Аркадьевна!
– Простите? – холодно переспросила она. – Вы имеете право здесь находиться?
– Разве правила не для того созданы, чтобы их нарушать?
– Нет, не для этого, – твердо произнесла она, но приняла протянутую визитку. Имя ей ничего не сказало. – Адвокат? Вы адвокат? Но мне не нужны ваши услуги.
Солидный мужчина средних лет, в дорогом костюме. Когда он подавал визитку, Ада отметила, что руки у него ухоженные, ногти отполированные. И весь он лучился от благополучия и самоуверенности. Но стоило ему прищурить глаза, как в его продуманном облике так и сквозили манеры озорного мальчишки.
Незнакомец ухмыльнулся:
– В данном случае я выступаю как простой посредник. У меня к вам выгодное коммерческое предложение.
– Что вы хотите? А выгодно это или нет, буду решать я.
– Что я хочу, не имеет значения, – заулыбался адвокат, поигрывая бровями. – После мы, конечно, можем это обсудить… – Он сделал многозначительную паузу.
«Надо же, какой самодовольный засранец», – подумала Ада.
– Желание моего клиента – вот что я призван вам озвучить.
– Можно поскорее? Я немного занята.
– О! – Адвокат огляделся, будто только сейчас понял, куда попал. – Небольшой вернисажец? Интересно. Говорят, это жутко модный художник. Я, конечно, не специалист, может, вы мне объясните, что в нем хорошего? На мой взгляд, обычная мазня. Маловразумительная к тому же.
– В двух словах не объяснить, что в нем хорошего.
Адвокатишка залился противным смехом:
– Наверняка можете и в двух словах, но на меня не хотите их тратить. Что ж, я не гордый. Попробую сам разобраться. Вот эта, – ткнул он в гигантское полотно, – кажется лучше других, и не только из-за циклопического размера. Кровавый океан под закатным солнцем. Что-то в этом есть, как ни крути. Знаете, создается такое ощущение дисбаланса, оно добавляет тревожности. Нервы начинают трепетать, потому что разум постичь изображенного не может. Солнце заходит, а небо по-прежнему сияет, будто сложенное из драгоценных камней. Потрясающий цвет! И эти волны… их окрасил не закат. Это кровь. Это место битвы или казни. Или вот этот водоворот, – резко шагнул он к картине напротив. – Смотришь на него и думаешь: что в нем такого? Почему все нутро у тебя разрывает, когда ты останавливаешь на нем взгляд. Стоит присмотреться. А ведь он сложен из сверкающих ножей, изогнутых, как серп луны. Сколько? – обернулся он к Аде.
Она вздрогнула:
– Что?
– Сколько вы хотите за эти две картины?
– Они не продаются. По окончании выставки Эрмитаж отберет себе несколько полотен. И боюсь, те, что вы назвали, будут среди фаворитов.
– Эрмитаж? – скривился он. – Много вы от них получите! Я представляю очень могущественного и богатого клиента. Вы можете назвать любую сумму. Я не стану торговаться. Два миллиона? Доллары, евро, фунты стерлингов. Выбирайте валюту, Ада Аркадьевна. А хотите, пересчитаем на золотые слитки? По пять миллионов за каждую? За одну десять, за другую – шесть? Обе за двадцать? Назовите цену. Не стесняйтесь, даже если это будет миллиард. Я заплачу. Вернее, мой клиент заплатит. Деньги будут у вас в течение часа. А Эрмитажу вы найдете что сказать. Женщины – ветреные создания, они могут и передумать.
– Вы сумасшедший?
– Нет, это ваш художник сумасшедший. И сказочками про художественную натуру и затворнический образ жизни вы меня не проймете. Он редкий псих. Не надо меня обманывать, что вам нужно с ним посоветоваться или что вы следуете его распоряжениям. Мы оба с вами знаем, что решения принимаете только вы, Ада Аркадьевна. И у вас есть шанс обеспечить себя и его до конца жизни. Сколько? Какая сумма сделает вас счастливой?
Он был серьезен, его деловой тон не оставлял места дурости или лжи. Это было настоящее предложение. Но Ада ответила:
– Деньги не делают меня счастливой, синьор Аменти. Эти картины не продаются. Если ваш клиент хочет иметь у себя в коллекции работы Марка Вайнера, то я дам вам адреса галерей, с которыми мы сотрудничаем. Вы сможете что-нибудь выбрать. И не нужно платить астрономические суммы.
– Да, но что с этого будете иметь лично вы? – вкрадчиво спросил он.
– Ничего. Большую часть средств мы передаем в Благотворительный фонд помощи детям-сиротам.
– А вы ведете дела Марка Вайнера исключительно по доброте душевной?
– По дружбе.
Блуждающий взгляд адвоката замер, в нем вместо сарказма зажегся огонек подозрения:
– Похоже, вы верите в то, что говорите. Как это может быть правдой? Вы ведь не в раю живете, деньги важны для каждого, и много их не бывает. Вы трудитесь каждый день, иногда без выходных, не на пляже загораете. Неужели деньги больше не имеют над вами власти, Ада Аркадьевна?
Ада поежилась: что-то похожее однажды в бреду нес Марк.
– Знаете, не нравится мне, как вы себя ведете. Пожалуй, вызову охрану.
– Не утруждайтесь. Ухожу, – отступил он, поклонившись, причем не отделался мелким кивком головы, а согнулся в поясном поклоне. – Не смею больше отнимать у вас время, Ада Аркадьевна.
После презентации, когда Элен пришлось ответить на вопросы двух десятков журналистов, Ада не смогла отказать ей и согласилась что-нибудь выпить, хоть терпеть не могла бывать в квартире Вайнеров на Большой Конюшенной. Ей казалось, что здесь живет призрак. Краем глаза она улавливала его движение. Тень собиралась на шторах. Мутный силуэт дрожал в отражении на начищенном боку чайника.
Как только они вошли, сиделка тут же пожаловалась:
– Марк Михайлович не желает ложиться спать. Не выходит из мастерской.
– Горе мое, – вздохнула Элен, сбрасывая на руки сиделке соболиную шубу.
Ада заглянула в мастерскую к Марку:
– Привет!
Марк улыбнулся и бросился к ней целовать руки:
– Донна Гильяно, какая честь для меня…
– Он тебя не узнаёт, – пояснила Элен, возникнув за плечом Ады. – Что такое? Почему ты до сих пор не спишь? – начала она менторским тоном отчитывать сына.
И пока Элен шпыняла знаменитого художника и гнала его в постель, Ада осмотрелась, отмечая каждую новую работу. Марк очень быстро стал популярным. За право выставлять его картины галерейщики дрались.
– Ты понимаешь, что он рисует? – спрашивала ее Элен, обескураженная той шумихой, которая поднялась вокруг художеств ее больного сына.
– Я понимаю, какие чувства вызывает то, что он рисует, – отвечала Ада.
Первая же большая работа Марка Вайнера «Братья» вызвала шквал. Ее обсуждали, ее ругали, ею восхищались. Непонятно было, кто из двоих изображенных братьев – убийца: тот, кто поднял руку на брата, или тот, что убивает себя каждодневной покорностью, бездействием. Картину на закрытом аукционе приобрел некто неизвестный, он вел торги по телефону.
Творчество Марка обросло слухами. Одни говорили, что он настоящий пророк и предвидит скорый апокалипсис. Другие клялись, что его картины вызывают такой сокрушительный эффект, потому что Марк рисует кровью.