Хорошо, что Песах успел доскакать до того, как Ибн-Калшан покинул место. Так спасла свою жизнь Тита.
Глава сорок седьмая
Он был прав, много знающий Ибн-Калшан, на тюрбане которого колыхалось перо. Олег умер.
В то утро, светлое, как граненый алмаз, когда Тита проснулась, Олег лежал около нее, холодный. Окаменевший.
Она смотрела на него с ужасом, сдерживая вопль. Кровь отлила от ее лица.
Она толкала его мертвое тело, взывая: «Олег! Олег!», пытаясь исправить неисправимое. Олег был лишен теплоты и цвета, раскачивался на шкуре под ее толчками, но не мог воскреснуть.
Тита пыталась своим телом согреть его. Так и лежала на нем, пытаясь о чем-то думать и не зная, о чем.
Раздался стук в дверь барака: «Эй, Тита, вставай, выводи Олега. Отплываем. Что ты там делаешь?» Слышался мужской смех.
«Минуточку», – сказала Тита, и ту пришла ей идея. Она не скажет, что Олег мертв, вынесет его на носилках, и они продолжат плаванье. Все то время, что Олег с ней, живой или мертвый, она будет с ним. Только чтобы не забрали его от нее.
Она положила Олега на носилки, покрыла его, и вышла позвать рабов, чтобы они внесли носилки на корабль.
Она шла рядом с носилками, держа Олега за руку и говоря: «Олег, Олег, не оставляй меня одну. Без тебя мне некуда идти. Братья твоей жены предадут меня смерти из мести. Олег, Олег».
Она беззвучно плакала, ощущая дыхание смерти, мщения близких жены Олега.
Шли по болотистой тропинке, и почти приблизились к трапу корабля. Но тут капитан приблизился и сказал: «Дай мне взглянуть на Олега. Как ты себя чувствуешь?»
В мгновение ока стало ясно, что Олег мертв.
«Он умер, Лолита», – сказал капитан корабля, старясь спокойным голосом возвестить ей о трагедии, не понимая еще, что она это знает и не хочет, чтобы это знал кто-либо другой, и пытается бороться с непоправимостью и скрыть смерть своего господина.
Капитан извлек из кармана свисток, сделанный из кости кита, и просвистел сигнал смерти, который разнесся по всей степи, и все, окружающие его и находящиеся на кораблях, подняли головы.
«Олег умер», – сказали все.
Тело его положили на парус, который расстелили на траве, и Тита начала вопить и бегать кругами, желая куда-то сбежать, и не зная – куда, тоскуя по пятнистому своему гусю. Какой была дурой, что отдала его зарезать. Теперь она снова одна-одинешенька на свете.
Взяли Титу и усадили на стуле напротив тела Олега, и начали петь тяжкие и печальные песнопения. Это были тягучие длительные звуки, сопровождающие смерть, тонкие, сверлящие звуки духовых инструментов, призывающие шведских богов прийти и увидеть похороны воина и корабельщика.
Мужчины знали, что должно произойти, согласно традициям шведов, уходящих в дальнее плаванье. Церемония погребения была сложной и не всегда огорчающей.
С корабля сняли товары, сняли все паруса и веревки, приборы, украшения, так, что он остался голым, покачиваясь на водах как в первый день, когда завершили его сборку на верфи.
Объяснили Тите, что будут делать:
«Тело Олега, богатыря и героя, вознесут на корабль, и сожгут его вместе с кораблем, его мечом и кинжалом, веслом и кошельком, двурогим шлемом, шкурой его и сапогами, ремнем и топором. Есть ли что-то еще, Тита, что он должен взять вместе с собой на небо?»
Тита не отвечала, сжавшись от страха.
«Есть еще что-то, что он любил, и этого ему будет не хватать на небе?»
«Есть, – бормотала Тита, – он любил яблочные пироги».
«Яблочные пироги? Положим и их на корабль. Но кроме этих пирогов, что он еще любил, Тита? Подумай хорошенько».
Но прежде, чем Тита ответила, раздался крик: «Приближаются хазары».
С юга скакали пятеро всадников. Четверо молодых хазар и один толстый низкорослый усатый мусульманин со смешным пером на тюрбане. С невеликим приятием обернулись к ним шведы и поклонились.
«Добро пожаловать, хазары», – сказали шведы. Сказали на иврите, как мы, положим, говорим итальянцам в Италии «чао» и «ариведерчи».
«Доброго здоровья, русские» – ответили всадники шведам, ибо в этой области, согласно славянам, их называли русскими, употребляя множественное число.
Установилась тишина, ибо шведы не знали, чего хотят хазары, а хазары не сказали, чего они хотят, ибо не знали, чего хочет Ибн-Калшан по указанию которого они столь поторопились к шведам. Ибн-Калшан также не сказал, чего он хочет, ибо всего то хотел понаблюдать, а как наблюдатель не хотел мешать тому, что происходит.
Молчание стало пугать шведов, и они стояли в растерянности. Наконец-то один из них приблизился к всадникам, поклонился и сказал: «Мы хороним умершего по нашим обычаям. Разрешите нам продолжить церемонию, если вам от нас ничего не нужно».
Только после этого Ибн-Калшан качнул утвердительно головой, и все четверо всадников сказали: «Продолжайте».
Ибн-Калшан сделал всадникам знак – приблизиться и прошептал: «Не мешайте им, я хочу увидеть церемонию такой, как она есть. Скажите им, что мы будем наблюдать со стороны».
Хазары повторили это шведам. Легкое удивление прошло по лицам шведов, но они дали знак – продолжать церемонию. Обступили тело умершего, распевая какие-то свои песни. Вначале еще поглядывали краешком глаза, какое впечатление это производит на хазар, и на мусульманина, который что-то записывал в свою тетрадку, но достаточно быстро перестали хазар замечать.
Присели хазары у стены барака, пытаясь понять, что же так заинтересовало мусульманина. Они видели много церемоний шведов в праздничные дни, при погребениях и свадьбах, но никогда не интересовались деталями. Да и что тут может заинтересовать? Пусть делают, что хотят. Солнце взошло до половины неба. Стоял чудесный день. Ибн-Калшан записал и этот свет дня тысячу лет назад.
В общем-то, не так-то много сохранилось из этих записей в его книге, ибо это событие было мелким в его путешествиях. Остался лишь фрагмент, описывающий русско-норманских купцов в Хазарии:
У них большие деревянные дома на берегу реки, около пруда, в котором останавливаются их корабли с товарами. И в каждом таком торговом доме – десять-двадцать человек. Рядом с домами стоят их языческие идолы, которым они поклоняются. Это столбы, на которых вырезаны человеческие лица. На одной из таких станций я присутствовал при церемонии похорон одного из шведских купцов, которых местные племена славян называют русскими. Одна из его девушек согласилась сопровождать его в мир иной. Церемония праздничного погребения включала в себя половой контакт всех его товарищей с этой девушкой, как бы замещающих функцию мертвого. После этого, по их обычаям, полагается девушку убить и сжечь ее вместе с умершим купцом и его кораблем. Но в тот день хазары не позволили убийство девушки, и больше всех мужественно сражался с шведами хазарский всадник по имени Песах.
Глава сорок восьмая
Об этом происшествии подробно рассказал Песах Ахаву после нескольких лет.
После стольких лет они встретились. Оба были взволнованы, делились добрыми воспоминаниями. Ахав рассказал о хуторке и двух девицах:
«Представь себе небольшой сад, который продувается мягким ветерком. Яблоневые деревья недвижны, и повсюду – жужжание пчел с утра до вечера».
Пришел черед Песаха рассказывать. А встретил он друга своего Ахава в одной из огромных конюшен, где Ахав проходил наказание.
«Сидели мы вдоль толстых бревен стены большого барака, и я изучал его строение. Висящие гроздья рыб сушились на солнце, и псы пытались до них допрыгнуть. Географ все записывал в свою тетрадку и просил нас проявить сдержанность. Сидел я в тени, как мышь, да и дыхание мое было медленным. Викинги пели свои песни, пили любимые свои напитки и вовсе забыли о нашем существовании. Тита сидела в кресле напротив умершего, а они толпились вокруг нее. До этого, я ее не замечал». (И Тита, сидящая с ними в той конюшне и слушающая эту историю в тысячный раз, смеялась и грозила пальчиком Песаху: ну-ну-ну, нехороший мальчик).
«Начался интересный диалог между Титой и шведами, – продолжил Песах, – они сказали ей: «Итак, Тита, в чем еще нуждается Олег, готовясь подняться в мир иной?» «Не знаю, – отвечала Тита, – может, нуждается в вине?» Беседа становилась интересной». («Тита тебя заинтересовала», – засмеялась Тита).
«Верно, ему там нужно вино, – сказали, – и крепкие напитки, и много пива. Чего же ты ждешь, Тита, неси ему это все на корабль»
«Я?» – в полной растерянности спросила Тита.
«Не важно, – сказали мужчины, – мы об этом побеспокоимся. За тебя». Они позвали рабов, те вынесли из склада кувшины, бутылки и все занесли на корабль. Одного из рабов остановили: «Давай, поможем тебе раскупорить посуду, Олег с радостью угощает друзей на своих похоронах». Открывали кувшины и бутылки, заливая вино в глотки.
«Глядите, как они любят пить», – шептал нам Ибн-Калшан, в изумлении записывая, сколько ковшей и бутылок было опорожнено.
«Теперь, Лолита, – обратились они к ней, – у него есть вино и пиво. Что еще ему необходимо на небе?»
«Не знаю, – сказала Тита.
«Собака?» – подсказали ей купцы.
«Да, собака».
«Какую собаку любил Олег?» – спросили Титу.
Позвала она служанку, этакую мышь, и та привела веселого волосатого пса, который прыгнул к Тите и стал ее облизывать.
Повела служанка пса на корабль. Его привязали, и он не переставал выть, ибо понимал, что его ждет.
И мы, и Тита тоже начинали понимать, что произойдет. «Они, что, собираются его сжечь?» – спросили мы географа.
Он утвердительно кивнул головой и сделал нам знак замолчать.
«Что еще ему необходимо, Тита?» – спросили северяне, кто смеясь, кто с ухмылкой.
«Не знаю», – отвечала Тита, и вид у нее был несчастный.
«Не думаешь, что ему нужен конь на небе?»
«Ему нужен конь?» – спросила Тита, вовсе сбитая с толку. Служанка с лицом мыши наклонилась над нею и что прошептала ей на ухо. Тита с ужасом взглянула на нее. «Не может быть», – сказала в смятении. Служанка замолкла, сказав Тите, что еще нужно Олегу, и что она должна перестать слушать его товарищей, а начать сама давать указания.