В конце концов, они обнялись в ту ночь, и он получил наслаждение и попытался забыть сказанное ею. Порции еды в ту неделю были совсем небольшими, ибо Песах был наказан за неряшливую чистку коней. Вдобавок он получил сильный ожог на левой руке от раскаленной подковы в кузнице. Ожог превратился в гнойную рану.
И Песах пытался найти успокоение в воспоминаниях о далеких чудных днях детства на песчаном берегу Хазарского моря, в припоминании рассказов на сон грядущий матери, особенно одного – о трех сестрах. В окошко их дома тайком подглядывал царь и услышал их беседу, сопровождаемую смехом. Каждая делилась своей мечтой. Одна сказала, что хотела бы выйти замуж за военачальника и странствовать с ним по крепостям, где много красивых всадников. Вторая сказала, что хотела бы выйти замуж за министра финансов и разъезжать с ним, занимаясь сбором налогов, и так удостоится большого богатства. Самая же молодая сказала:
«Зачем мне военачальник или министр финансов, почему бы мне не выбрать в мужья самого царя?»
И тогда все три сестры были препровождены во дворец. Старшую сестру царь отдал в жены военачальнику, среднюю – министру финансов, а младшей, красавице, сказал: «А ты, очаровывающая всех красавица, просила себе в мужья царя, вот я и прошу тебя стать моей женой и соучастницей в управлении страной».
С каким наслаждением вспоминал Песах голос матери, рассказывающей ему эту историю по вечерам.
Иди, иди на поиск детей, – говорила Тита про себя, – иди, иди, это твой шанс – жить. Даже если ты умрешь, ты останешься в моей памяти, и я буду ее хранить. Если останешься в этой конюшне, так или иначе умрешь через еще пару лет, ибо сердце твое окаменеет или разорвется. Мало еды, бессонница, лягание лошадей, солнце и колючки, зубная боль вконец изведут тебя. Особенно, укусы злого мула, которого как ни корми и не пои, и проявляй к нему доброту, он тебя все равно укусит в тот момент, когда ты зазеваешься, мстя тебе за свою мерзкую судьбу и за невозможность наслаждаться тем минимумом, который дал Бог каждой твари за её труд.
Но Песах уже не слышал этого. Сколько раз мы проигрываем, не слыша того, что произносится про себя. Сколько раз хочется биться головой о стену из-за того, что не слышал сказанного про себя. Жаль, что Песах не слышал того, что думала про себя Тита, какую тягу она испытывала к жизни общины, что удивляло ее саму, быть активной в еврейской жизни, совершать нечто великое, проявить мужество, и все это указывало ей направление пути в ее жизни.
Склоняется Тита в своем доме над бумагами, и ткет в своем воображении грандиозные планы. Сладким голосом приказывает несметным воинствам «Вперед и да осенит вас успех!». И они, лишь услышав ее голос, откликаются эхом и пускаются вскачь, несут грабеж и смерть всем врагам, и возвращаются к ней с головами врагов на остриях копий И она распределяет урожай каштанов с каждого дерева – по тридцать пять килограмм – с плантаций в сорок, нет, четыреста дунамов – героям и рыцарям.
А пока она выползла из-под Песаха, смыла с себя все, что надо было смыть, и попыталась накрыться ветхим рваным одеялом. Клопы и кончики соломы из ветхого матраца кололи и кусали ее. Свернувшись в калачик, она бормотала заученный ею наизусть сто десятый Псалом Давида, состоявший всего из семи строк, ставший самым ее любимым. Строки вливали в нее непонятную силу:
«…господствуй среди врагов Твоих…» И еще: «Совершит суд над народами, наполнит землю трупами, сокрушит голову в земле обширной».
Но особенно гипнотизировали ее непонятные ей слова: «Из чрева прежде денницы подобно росе рождение Твое».
И когда Тита произнесла эти слова «Из чрева прежде денницы подобно росе рождение Твое», сердце охватила тоска и словно бы оборвалось что-то в животе, ибо до сих пор Тита не понесла, хотя ей было уже почти семнадцать лет.
Глава восемьдесят третья
Обращаюсь к своим читателям.
Эта книга вовсе не о вечных неудачниках и пустозвонах.
Эта книга о гигантской Хазарской империи, самой большой империи, которая когда-либо была у евреев. И в центре – ее столица Итиль, цветущая и полная изобилия, вечная столица имперского иудаизма, которая исчезла вчистую в урагане забвения. Эта книга о деяниях и событиях, свалившихся на шестеро юношей, которые должны совершить большие дела, но еще до сих пор не совершают их, замыкаются, падают и проигрывают. Но не об этом я намеревался писать, и не так будет продолжаться книга. Этого просто не будет.
Итак, год 863 год новой эры по исчислению Римской империи. Рим погружен в грязь и гниль застоявшихся вод и отбросов. Влажные скользкие проселочные дороги тянутся между огромными зданиями.
Хазарская империя – в апогее своей силы – обширна, богата, уважаема. Сто лет, примерно прошло со времени обращения ее жителей в иудаизм. Она зиждется на евреях, родившихся евреями от родителей евреев. И они, как младенец, знают, к груди какого мрака припасть и питаться. От всех окружающих стран они отняли территорию и присоединили к своей империи, дающей жителям широкие возможности процветания и изобилия.
Одиннадцать миллионов евреев было в Хазарии, колоссальное число для империи тех лет, тысячу сто лет назад, когда мир, в общем-то, был мало заселен. В Константинополе тогда было всего полмиллиона жителей, а речь идет о столице Византийской империи, наследнице Рима и продолжательнице его неохватной и необъяснимой мощи.
Благодаря Хазарской империи, безопасность и уверенность в своем будущем евреев была безграничной. Даже в далекой Испании евреи были в безопасности, идущей от Хазарии. Когда спрашивали их: «Ничтожные евреи, есть у вас царство?» – Они пересказывали слухи, идущие из Хазарии.
Песах был сильным и мужественным мужчиной. Не был большим интеллектуалом. Всегда предпочитал игру в футбол чтению книг Разговор его был прост и наивен. Но он был нормальным человеком. И вовсе не был виновен в том, что внезапно свалились на него силы ада и встали на его пути. И не надо его обвинять в том, что у него опустились руки, что ужасное бессилие овладело его душой, что он считает минуты каждый день, а они не проходят. Он работает от зари до ночной тьмы, и работа не кончается и не закончится, и начальство набрасывается на него с криками.
В Хазарии запрещено бить, но есть другие наказания, наносящие боль телу и душе, уничтожая их, и такие наказания он вынужден выдерживать. И никогда он не преуспеет. Просто невозможно преуспеть, выполняя невыносимые требования управляющего конюшни. Он связывает руки Песаху, отбирает у него все самоуважение.
И ничего нельзя было изменить, ибо на управляющего тоже оказывали давление, и он с трудом их выдерживал.
Но следует сказать, что управляющий был негодяем. Это частично шло от его характера, а частично из прошлого опыта, который научил его, что послабление работникам конюшни может ему дорого обойтись.
Только по субботам Песах мог немного отдохнуть. И он мылся горячей водой, любезной предоставляемой ему врачом конюшни, получал немного вина и калач, и мог спокойно поужинать со своей молодой женой.
Но скотину надо кормить и в субботу, и он шел поздно в конюшню вместе с Титой, старающейся ему помочь. Они открывали склад с кормом, видели разбегающихся по норам мышей, брали ведра, наполняли их зерном из мешков, и высыпали в корыта для корма животным.
Дыхание Песаха становилось тяжелым от пыли и крох, забирающихся в легкие. Затем они приносили воду, чтобы напоить животных. И так до до пятнадцати вёдер сжирали битюги и крупных размеров мулы. Примерно, к полудню завершался корм и водопой, и они возвращались в свой шатер, обедали, отдыхали, молились Воздух и покой субботы облегчал дыхание. И если бы еще было немного больше еды, суббота могла бы быть чудным днем.
И тут, в один из дней, на конюшне появился Ахав.
Глава восемьдесят четвертая
Пришел не один.
И вовсе не с бессильной, поникшей головой.
Он пришел во главе воинства. Их было девяносто слепых воинов, ведомых полуслепыми.
Они шли за ним шестью змеящимися шеренгами. И в каждой шеренге – четырнадцать слепых, возглавляемых командиром, слепым на один глаз.
Они остановились в поле, напротив конюшни. Сбросили рюкзаки, и поставили небольшие палатки, и Ахав вошел в конюшню и обнял Песаха.
«Ай», – вскрикнул Песах, когда Ахав сжал его раненую руку.
«Господи, Боже мой, что с тобой случилось?» – сказал Ахав, увидев его опавшее лицо.
«Ерунда, я просто неважно себя чувствую, – сказал Песах, – это пройдет. Познакомься с моей женой Рут».
«Зовут тебя – Тита, верно? – сказал Ахав. – Слышал о тебе в Итиле, знаю обо всём».
Ввалился управляющий и сердце Песаха ушло в пятки. «Я должен закончить работу», – сказал он, оборвав разговор с Ахавом, схватил вилы и демонстративно стал разбрасывать сено. Тита обменялась многозначительным взглядом с Ахавом, мол, ты, конечно же, все понимаешь.
«Когда он кончает работу?» – спросил Ахав.
«С последним лучом заката, – ответила Тита. – Что же ты слышал о нас? Я тоже слышала о тебе, а теперь, в конце концов, вижу тебя. Как это случилось, что тебя не судили? Не смогли поймать?»
«Я иду освободить детей, – сказал Ахав негромко, но с убежденностью, от которой веяло силой. Чудные голубые глаза Титы засверкали. Ахав был потрясен. Это было мгновение, когда он забыл Деби.
«Я возвращаюсь к моим людям, к слепцам, – сказал Ахав, – вечером приду к вам. Ничего не готовые, я принесу ужин. Не поверишь, как эти слепцы умеют резать салат и делать тосты. Попробуешь кашкавал – это вкуснейшая болгарская брынза. Будут еще разные блюда».
Вечером он пришел с четырьмя слепцами, которые несли большие тут же на месте сработанные подносы с едой, и запах варёного риса и лука шел от салатов. На трех деревянных тарелках лежали морские рыбы трех сортов, зажаренные на углях, и в них были воткнуты жесткие листья приправ.
«Разрешите мне хотя бы подать хлеб», – сказала Тита и принесла сухие ломти, которые при пережевывании скрипели от песка.