согласия, по страсти или по принуждению, ей не на что надеяться. Это виделось ей как справедливое наказание за все ее преступные грехи, совершённые ею по незнанию.
Предложения раввина снимали эти мысли и заботы, устраняли проблемы и преграды. Он их сформулировал в четком порядке. Ахав оставил на столе раввина приличную сумму, и пусть не очень красиво то, что я здесь говорю, но раввин хорошо оценил эту встречу. Ахав оставил ему много денег. Раввин этого ожидал, и потому предложил свои услуги и также все расходы по привозу брата Песаха в Итиль.
Тита посетила вновь могилу Песаха, оплакивая его, ее спасителя, любимого, обратившего ее в иудаизм, и первого ее истинного мужа. Она оплакивала его оборвавшуюся молодость, его судьбу, поставившую перед ним задачи, которые были ему не под силу, и наказавшую за невыполнение долга. Он не был создан для того, чтобы его выполнить.
Прошло еще три дня, и вся рать слепцов вышла в сторону Итиля. Кроме телеги Титы, были куплены еще две телеги и четыре лошади, на которых была взгромождена нелегкая ноша. Все это было сделано по совету толстяка, который день за днем посещал Ахава и обучал его людей, как в высшей степени профессионально паковать грузы.
Травы с белыми верхушками, разбрасывающими семена на ветру, треплющем эти верхушки, простирались перед идущими, за пределами города. Пространство текло широкими склонами, проявляясь вдали все новыми холмами, и склоны ложились мягкими тенями на идущих. Посверкивали воды, разбивая ковры трав. На воинах были кожаные кольчуги, шапки с красным цветком на макушке. И все это двигалось, пересекая страну.
Лошади шли рядом с людьми, и ветер развевал чёлки над их лбами. Погода была приятной, дороги сухи. Пики воинов возносились в небо над длинными шеренгами.
Вы уже знаете, я надеюсь, насколько велика Хазария, и сколько надо шагать и шагать. Расстояние, преодоленное ими до Итиля, было, примерно, как от Рима до Мюнхена, от Парижа до Барселоны, от Варшавы до Копенгагена. Это взяло у них сто двадцать дней. И в каждый из этих дней Ахав говорил про себя, как я люблю ее, как я тоскую по ней.
На середине пути, примерно, вдень, когда сделали привал, и ястреб висел в воздухе над низменностью, и небо было серым и плотным, и слабых расцветок радуга стыла в небе, Тите исполнилось восемнадцать лет. С большим шумом и радостью отпраздновали ее день рождения.
Глава восемьдесят седьмая
Ахав был обнаружен властями в рисовых полях, при подходе к Итилю. Это было в субботу, когда они отдыхали на привале у реки. Воздух был полон насекомыми, которые не давали спать всю ночь. Утром из ближайшей синагоги вышли люди после молитвы, говорили с ним и со слепцами. Один из них был офицером полиции. Он внезапно вспомнил: «Ахав-Белое-Поле? Тебя ищут».
Раввины потом долго спорили: был ли этот поступок офицера полиции нарушением субботы, когда запрещена всяческая деятельность, и его свидетельство нельзя использовать? Или это не нарушение субботы? Вопрос интересный, непростой, приносящий удовольствие дискутирующим раввинам, и у него много аспектов. К примеру, каково нарушение простого гражданина, не полицейского, который обнаруживает разыскиваемого человека и передает его властям в субботу? Должен ли он сказать полицейскому – «Я сообщу тебе нечто важное после окончания субботы»? Дискуссия сама по себе весьма интересна, но этой книги не касается, ибо с этой областью автор недостаточно знаком.
Когда офицер полиции узнал Ахава, Тита растолкала людей, собравшихся вокруг них, и сказала офицеру, который выглядел напряженным: «Не беспокойся. Ты же видишь, мы идем в Итиль, чтоб предстать в суде. Ахав делает то, чего желает Каган. Он собирается вызволить и привести детей».
Офицер смотрел на нее, явно сбитый с толку. Кто она? Было что-то в том, как она говорила, во взгляде ее глаз, главным образом, одного ее глаза, что убедило его.
Да и вообще в ее словах была логика.
«Ладно, – сказал офицер полиции, – продолжайте ваш путь, но Ахаву придется надеть наручники и цепь. Стража его будет сопровождать».
«Цепь?.. Но он же здесь во главе войска слепцов-болгар, наших союзников. Не унижай его перед лицом воинов и хазар», – сказала Тита и добавила «Пожалуйста»
Офицер посмотрел на воинов, ослепленных на войне во имя сынов Израиля, и сердце его смягчилось. Он был прямодушным человеком, которому не раз было стыдно за то, как относятся к людям, связавшим свою судьбу с судьбой Хазарии. Тита знала, с удивительной интуицией, которая в ней проснулась, точно – что сказать и кому сказать. Офицер полиции прокашлялся и сказал: «Так. Без цепи. Но полицейский будет его сопровождать».
В воскресенье они вышли из сельского пригорода столицы в сопровождении полицейского, который обнаружил себя идущим за всем воинством, рядом с Титой, сидящей на телеге, а не рядом с арестованным, которого он должен охранять.
Перед входом в город, где стояла стража, Тита намекнула ему, что следует поторопиться и идти рядом с Ахавом.
Страже было сообщено, что Ахав идет во дворец Кагана – получить официальное разрешение на освобождение детей, и полицейский сопровождает его.
Позднее, в тот же вечер они дошли до международного квартала, до улиц и домов, в которых проживали болгары. Слепцы были встречены с большим волнением в культовом доме болгар, покрыли пол соломой, которая была предназначена для покрытия крыши. И слепцы расположились там на ночь.
Утром в понедельник было решено, что посланец пойдет во дворец и сообщит Кагану о приходе Ахава.
«Мы все расскажем сами, – сказали слепцы, – не нужен никакой посланец.
Так и сделали.
Они шли, ведомые командирами на площадь. Площадь эта, на берегу реки, напротив одного из балконов дворца на Дворцовом острове, была красиво вымощена. Представители разных народов там выступали с песнями и танцами. Публика собиралась внизу, а с балкона любил наблюдать царь.
День за днем слепцы пели песню, состоящую из шести строк:
Ахав здесь, Ахав пришел
Он взял на себя ношу, которой все пренебрегли
Песах умер в одной из далеких конюшен
Судьба его страшна, дьявол Самбатион привел к этому
Слепцы Болгарии поют тебе великий Каган
Слепцы Болгарии идут за тебя насмерть.
В воскресенье Каган не был во дворце. В понедельник он был занят с новой шестнадцатилетнем девственницей с пылающими щеками и прекрасной грудью, по имени Ранэ. Никто не мог его найти, и все важные встречи велись без него. В среду, после трех ней болгарских песнопений, он вышел, наконец, на балкон.
«Сходи и узнай, в чем дело, – сказал он одному из министров, – слепцы эти разбивают мне сердце. Я не в силах их встретить. Иди, узнай всё, и реши, как я бы это решил»
«Ты бы решил облегчить или усилить наказание?»
«Облегчить, облегчить».
«Насколько?»
«Намного».
Выслушал министр Ахава и так сказал ему: «Иди освобождать похищенных детей. Выбери хитроумный путь со всяческими уловками. Только не останавливайся из-за того, что чего-то тебе будет недоставать. Всё, что тебе будет необходимо – ты получишь, любую помощь. Только сообщи мне».
На следующий день Ахав получил документы для перехода границ, в которых писалось, что Ахав и все его сопровождающие действуют именем Кагана Хазарии. Удостоверение было написано на иврите. На обратной его стороне надпись была в переводе на арабский язык, каллиграфия которого ныне забыта. Ахав объяснил, куда ему необходимо дойти.
Успокоились Тита и Ахав, а полицейский вернулся на место своей службы.
Ахаву необходимо было решить, что сделать раньше, двинуться в страну Израиля или заняться материалами в институте по изучению демонов.
Второе виделось более логичным перед тем, как пуститься в путь. Чем больше он будет знать о бесе, тем легче ему будет его найти. Но слепцы уже дышали ему в затылок, и были заведены, как мотор перед соревнованием в гонках. Конечно, этот образ будущего, и Ахав бы использовал сравнение «как топчущийся конь» или «как бык, жаждущий напасть», но что мне эти кони и быки.
Пошел Ахав в еврейский квартал – разыскивать купца из страны Израиля.
Во всех лавках были мешочки с песком Святой земли. И продавцы сказали, что израильтянин должен приехать через четыре дня. В воскресенье.
В этот день Тита и Ахав, обещав слепцам великие события, вышли по дороге на запад, вдоль Хазарского моря. Волны накатывали на плоский берег, раковины скрипели под ногами. На горизонте видна была желтая пустыня.
В полдень, когда солнце стояло в зените, вскочили десятки грузчиков, ожидавших их на дороге, всякие таможенники, полицейские, агенты, купцы. И все закричали, примерно, одно и то же: «Вот он!»
Глава восемьдесят восьмая
Они добрались до Иерусалима через Багдад. Это единственная дорога, объяснил им иерусалимский купец.
Он привез груз – темный краснозём с обломками камней и костей, который добывали из каменоломни в двух шагах от восточных стен города, то есть в двух шагах от Храма.
Конечно, надо было больше остановиться на описаниях Иерусалима, но так как солдатка из военно-полевой школы Идит Шехтер попросила меня в письме, чтобы следующую мою книгу я написал об Иерусалиме, то я не буду сейчас его описывать, ибо эта книга о Хазарии, только о Хазарии.
Может, и вправду стоит написать об Иерусалиме, каким он был тысячу сто лет тому назад. Но это будет другая книга. И может, эту главу восемьдесят восьмую припомнят в истории национального уклонения, как великую главу автора, который увильнул от описания Иерусалима. Но я не в силах этим заняться.
Почему бы не писать о том, что я вижу сейчас перед глазами? О враче, у которого мы поселились, бородатом брюнете с кожей песчаного цвета, обо всех его огромных коллекциях? О том, как его жена очищает кожуру яблока с последней яблони в Иерусалиме, и кожура падает тонкими лентами разной формы. Почему бы не рассказать о ящерицах, миллионах ящериц, приползавших в Иерусалим в течение последних поколений, покрывших все дома, крыши, скалы? Почему не описать все разрушенные стены, неряшливо исправленные при восстановлении? Почему не рассказать о проститутках, которые зимой еще как-то терпели мужчин и горькую свою жизнь, но летом, в жаре и поту не могли выдержать существования и готовы были переспать с любым, кто обещает прикончить их? И всё же, почему не написать об Иерусалиме? Сколько случается такое, что хазар, еврей гигантской империи, посещает этот город, защищаемый воинством, и не дай Бог кому-нибудь попасться под их копья. Его защищают также письма халифа и мусульманская стража на верблюдах.