Шестым чувством Лев осознал, когда он уже близок к цели, к истинным Устам Пустоты – и пробудил собственную силу и ту долю власти над Лабиринтом, которой мог распоряжаться. Падение замедлилось, Лорд сместился в сторону, зная путь.
И видя – не только глазами, но и своей сутью – место, куда он прибыл.
Здесь тоже был бездонный черный провал, отражение Колодца в Стигии. Но это были истинные Уста – одно лишь прикосновение к ним означало безвозвратную гибель, а просто приближение грозило безумием или стремлением шагнуть в Пустоту.
А вокруг этого колодца находились они. Тела-гробницы, которые лишь на вид состояли из базальта и черного железа; на деле же слагавший тела мертвых творцов материал был так же чужд Творению, как и тела их живых собратьев. Да и гробницы… так их называли лишь по привычке.
Нельзя было назвать просто «гробницей» сооружения, способные поспорить по размерам с городами. Нельзя было с одного взгляда осознать изгибы и невозможные сочетания башен и барельефов… и уж точно нельзя было долго всматриваться в барельефы – потому что картины на плоти мертвых Предтеч никогда и не предназначались для восприятия разумом человека.
Каждая из исполинских гробниц была обращена к Пустоте по-своему, с такой точки, с какой не глядел больше никто. По всем законам мира это было невозможно – не настолько уж велики были Уста. Но здесь эти законы не имели власти.
Опускаясь, Лев скорее осознавал, чем видел, как по некоторым гробницам скользят фантомы и нефреки, каждым движением воздавая хвалу Нерожденным повелителям. Любой, кто посмел бы явиться сюда без приглашения, столкнулся бы с целым войском фанатичных, безжалостных призраков… но Нерожденные не нуждались в такой защите. Самого их присутствия хватало, чтобы сокрушить разумы любых гостей или врагов, и искорежить тела мимолетным усилием воли. Даже Лорды, тесно связанные с мертвыми творцами, вместившие в себя осколки их душ, чувствовали давление, словно находились под толщей воды – разумной, яростной, ненавидящей мир воды.
Лев знал, куда ему следует направиться. Каждому Лорду покровительствовал кто-то конкретный из Нерожденных, часто властвовавший над двумя избранниками – и верность Льва принадлежала Тому, Кто Держит в Рабстве. Генерал знал его настоящее, прижизненное имя, но оно кануло в бездну в момент смерти Предтечи.
Сапоги Льва коснулись гладкого черного камня; он вскинул голову, глядя на слитые в единый лик тысячи образов, каждый – размером с величайшие из статуй.
– Я прибыл по зову, – произнес Лев. Его голос умирал, покидая губы, и лишь тень звука доносилась до Нерожденных. – Что вы прикажете?
Поток призрачных картин обрушился на разум Лорда Смерти и тот едва удержался на ногах, пытаясь выстоять под напором реки чужих мыслей.
Пред ним возникло Творение, видимое сверху – сияющие снегом пики Севера, безбрежный океан Запада, изумрудный ковер Востока и золотой – Юга. На глазах у Льва зеленые листья Востока начали увядать, и во все стороны поползли щупальца черноты, прорезавшие краски мира живых и ветвящиеся с каждой секундой, тянущиеся по всему Творению, захлестывающие Благословенный Остров.
Лев почувствовал, как его душу пронизывает ощущение злобной радости, мертвой эйфории – отголоски чувств безмерно древних и давным-давно мертвых существ. Он на мгновение поддался этому ощущению, слившись с ним в предвкушении долгожданной гибели мира.
А затем черные полосы взорвались радужным сиянием – хаос Вильда ринулся в Творение, искажая и разрушая его, но и сталкиваясь с Чумой, разбивая ее бесконечно голодную силу.
И за этим видением хлестнула такая злость, что руки Лорда задрожали. Он понял – Нерожденные решили обвинить его в срыве гибели мира, и именно этот образ впечатывается в его сознание.
Лев выстоял и не рухнул, сжал кулаки, вскидывая голову.
– Ошибка была в Чуме! – вскричал он. – Даже в тех местах, которые она выкосила, оставались живые – а значит, это не была абсолютная болезнь. Если бы не Мэнс, фейри сокрушили бы все Творение!
Радуга Вильда сменилась чернотой, потом снова вернулась. Но на сей раз каждую краску пропитывало бешенство, ядовитая злость – внемировой Хаос был отвратителен Нерожденным.
Похоже, им все-таки был важен еще и способ гибели Творения – и мертвые творцы не желали отдавать смерть мира в руки порождениям Хаоса, у которого когда-то легко вырывали его владения.
– Но Стигия теперь принадлежит вам, – возразил Лев. – Нижний Мир практически покорился воле Нерожденных!
Ответная волна мертвой ярости швырнула его на колени; пред глазами Лорда расстелилось царство призраков. Острова и горы комкались и съеживались, словно поднесенный к огню лист бумаги; Стигийский Остров взорвался и разлетелся пеплом.
Чувства, выплеснутые картиной гибели Нижнего Мира, были ясны. Нерожденным было плевать на обитель призраков и свою власть над ней – они желали гибели Творения, которую почти что получили, и потеряли вновь. Молниеносная кампания, бросок огромной армии через половину мира, захват одного из самых защищенных городов на свете, трехлетнее удержание своих позиций и заключение крепкого перемирия – все эти успехи ничего не значили для мертвых Предтеч.
Лев сумел подавить вспыхнувшую глубоко внутри злость: он привык заслуженно гордиться своими успехами и терпеть не мог пренебрежения к ним. Но здесь было не время и не место для возражений, как и воспоминаний о том, почему Предтечи рухнули в Нижний Мир и кто приложил руки к их смерти.
– Что я должен сделать? – спросил он, понимая – пока что ему являли лишь то, что Нерожденные сочли ошибкой. Теперь настало время отдать приказ об искуплении.
Лорд не ошибся: у Предтеч были определенные планы, и мысли Того, Кто Держит в Рабстве, снова потекли в сознание Льва, прорастая в нем сотнями образов.
Он видел черные скалы и бледные вулканы дальнего Юга. Он видел себя среди них, на коленях и в доспехах, складывающего стены из серых кирпичей, высекающего образ крепости в мрачных скалах. Он увидел прообраз той крепости – исполинской цитадели, взметнувшей к небу тяжелые башни и сросшейся с горами.
И увидел, как распадаются в прах дороги, ведущие прочь из крепости, когда сам Лорд ступал на них. Другие проходили свободно – но под его шагами пути сглаживались и исчезали.
Опять же, не понять этот приказ было невозможно. Нерожденный повелевал возвести цитадель на Юге и оставаться в ней.
– Но почему? – вырвалось у Льва. – Повелитель, это великая крепость… но в чем ее смысл в такой дали от Стигии и любых населенных мест?
На сей раз ответ был облечен не в образы, а в слова.
По всему Нижнему Миру те, кто чувствовал касание Забвения, рухнули на колени, когда оглушительный, непереносимый шепот ворвался в их разумы. Дружным хором из сотен тысяч голосов взвыли нефреки, восславив своих повелителей; скорчились видные призраки, страшась, что Нерожденные обратят на них свой взгляд. В глубине Стигии сжала голову обеими руками хозяйка Шепчущих Улиц, пытаясь изгнать, вытравить из сознания вырезанные голосом Бездны слова:
Одиночество – лишь одна кара. Другая же – боль.
Эхо этих слов разнеслось по всему царству мертвых. Последовавший за ними крик Льва слышали лишь Нерожденные и другие Лорды.
Но он не прекращался несколько недель.
Апофис натянул поводья костяного коня, остановив его у узкой тропы. Ламашту, достигшая ее минутой ранее, уже спешилась и привязывала коня к подходящему камню; змеелюд последовал примеру.
Несколько недель назад им обоим предстало видение, призывающее военачальников Льва на далекий Юг. Они не знали – послание ли это от господина, или проявление жестокой милости Нерожденных, но поспешили подчиниться. Убедившись, что другие Лорды следуют заключенному договору, они двинулись в темную пустыню, пользуясь всеми средствами, чтобы ускорить странствие.
По мере приближения к южным землям зов стал отчетливее, а мелькавшие перед глазами краткие видения указывали путь. Теперь они достигли места, где лошади бы уже не прошли: по узкой горной тропе призракам предстояло подняться самим.
Путь оказался недолгим; теперь дорогу указывали уже не видения, а звуки – грохот яростных, жестоких ударов и рычание человека, сошедшегося с кем-то в смертельной схватке. Переглянувшись, Апофис и Ламашту сорвались с места, узнав голос повелителя.
Но когда они вырвались из ущелья на открытое пространство, то замерли. Противников у Лорда не было, и только мир вокруг носил отметины его гнева.
Лев был в боевом обличье – десятифутовый душестальной доспех, клубящаяся тьма за визором шлема, в руках – огромный дайклейв. Скалы вокруг были испещрены вмятинами, множество камней – рассечены пополам. Землю усеивали трещины и разломы, достаточно глубокие, чтобы провалиться целиком.
Следы ярости Льва. Бешеной, бездумной ярости.
– Повелитель… – выдохнул Апофис.
Лев мгновенно развернулся, и оказался рядом. Змеелюда спасли рефлексы: он едва успел вскинуть защищенные выдвижными когтями руки.
Удар Краха Варана не сломал душестальные лезвия – но швырнул Апофиса назад, чуть не распластав по скале. Змеелюд оттолкнулся от нее, едва уклонившись от нового удара. В нападении не было ни мастерства, ни техники – лишь безумная ярость. Но даже в таком состоянии скорость и сила Льва стократ превосходили возможности других воинов.
Он увернулся еще раз, потом еще – а потом ощутил лопатками скалу и понял, что следующий удар Краха будет последним.
– Господин!
Кнут Ламашту щелкнул о скалу рядом со Львом. Она так и не смогла заставить себя напасть на повелителя, но он мимолетно оглянулся, и это спасло жизнь Апофису. Змеелюд с присущей его народу скоростью и гибкостью рванулся вперед, прокатился по земле, оказавшись рядом с соратницей.
Лев тут же развернулся к ним, но застыл на середине удара. Какую-то пару секунд они глядели друг на друга, оставаясь недвижимыми.
А затем во тьме визора блеснуло узнавание; Лорд медленно опустил дайклейв.