– Да он, бурундучок, – неожиданно произнесла шаманка. – Это правда. Но он не такой. Это вы его таким сделали. Теперь я все поняла.
– Чего ты, старая кляча, поняла? – насмешливо спросил Цараш.
– Поняла, что вы с ним сделали и зачем он вам нужен.
– Ну, так расскажи?
– Вы у него душу украли! Разве не так? Заманили сюда и украли. Высосали, пока он спал.
Карлик вроде бы чуть смутился. Свидетельством тому было красноречивое молчание. Он заходил по кругу, потом искоса взглянул на Катю:
– Может, и так. Но ты не сказала, зачем он нам.
– Тоже знаю. Пока он еще не живой и не мертвый. Никакой. Души нет, значит, пустой. Сам не знает, что делает, куда идет. Вы хотите заменить его собственную душу на другую, плохую. Которая будет заставлять его делать плохие дела. Те дела, что вам нужны. Вы его давно искали. Не его самого, а такого, как он. Ты правильно говоришь: кровью заклятый. Он знал, где кровь пролилась. Не он знал, душа его знала. А он думал – работа такая. Искать кровь. Кровь пролилась – он там. И не случайная кровь, а вами заказанная. Он уже был наполовину ваш. А теперь вы хотите, чтобы весь стал. И он будет ходить по земле и сеять зло. Для вашей пользы. Таких, как он, немало. Вы делаете. Нарочно. Время плохое, говорят, вредит кто-то. Вот такие, как вы, и вредят. Но я могу ему душу вернуть.
Цараш ехидно усмехнулся.
– Попробуй, ведьма. Попробуй… Ты, наверное, знаешь: на замену другую попросят.
На дворе стояла глубокая ночь. Мрак обступал проклятый дом со всех сторон, мрак царил и внутри его. И хотя просторное помещение было освещено, присутствующим казалось: в углах притаилась ожившая тьма и следит за ними тысячью глаз, выжидая момент, чтобы напасть и поглотить в своих недрах.
Все словно оцепенели. Тягостное молчание повисло в комнате. Никто не произносил ни слова. Связанный Павел лежал на диване и что-то чуть слышно бормотал. Таксист с перевязанной головой сидел в кресле и время от времени постанывал. Лилька, казалось, спала. Глаза ее были закрыты, но губы иногда шевелились, словно она молилась про себя. Цараш, словно собака, растянулся в кругу, положил головку на руки и неотрывно наблюдал за шаманкой, а сама она стояла, уставившись в одну точку, как видно, крепко задумавшись. Бурышкин ходил из угла в угол. Сейчас он хотел только одного – как можно быстрее уехать отсюда, но не знал – как это сделать, как вырваться из паутины, в которой он столь опрометчиво запутался. Что-то словно опутывало, держало, не давало сконцентрироваться. Паутина, истинная паутина…
– Послушай, чертенок, – обратилась Катя к Царашу, – хочешь на свободу?
– Ну, – тотчас вскинулся тот.
– Отведи меня к тем, которые высосали душу из парнишки.
– Как бы не так. Ты меня все равно отпустишь, а те накажут. Да, накажут. Пороть будут… Или еще чего похуже. Я посижу тут. Посмотрю… Посмотрю, как ты выкрутишься.
– Значит, не отведешь?
– Ни в коем разе. Сама ищи дорогу. Ты ведь как будто умеешь… Должна уметь. А, ведьма? Дорогу найдешь?
– Не знаю. Можно попробовать.
– Ну, так давай. А я посмотрю, как у тебя получится. Посмотрю, поучусь…
– Камлать буду, – ни к кому конкретно не обращаясь, сообщила шаманка. – Не знаю, получится ли… Далеко идти нужно, трудно будет…
– Это точно, – подтвердил Цараш. – Может, передумаешь? Езжай к себе домой, отдыхай, внуков, правнуков нянчи. А наше оставь нам. Чего ты лезешь не в свое дело? Кто тебя сюда звал? Этот, что ли? – Цараш ткнул пальчиком в сторону Бурышкина. – Так он сам… – Карлик не договорил, лишь ехидно усмехнулся.
– Камлать буду, – вновь, но на этот раз более твердо повторила Катя.
– Ну, смотри, ведьма. Как бы самой тебе не пропасть, – предостерег Цараш.
Катя стала готовиться к обряду. Она достала из сумки и надела свой кафтан, украшенный железными личинами, натянула на голову колпак, взяла в руки бубен и подошла к выходу из комнаты, потом оглядела присутствующих, слегка ударила в бубен и заговорила на незнакомом языке. Катя то бормотала непонятные слова, то заводила нечто вроде песни, а потом заговорила по-русски:
– Еду по огромной пустыне, – сообщила она. – Ни одного деревца в ней, ни одной травинки, только красный песок. Песок, песок… Кругом песок. А вдали горы.
– На чем ты едешь? – спросил Цараш.
– Не мешай! Еду, еду…
В помещении стало заметно жарче. Откуда-то повеяло сухим, тревожным запахом. Шаманка снова запела на непонятном языке. Раскаленный порыв ветра пронесся по комнате. Катя медленно ходила по помещению и потряхивала бубном.
– Ни еды, ни питья… – бормотала она, – солнце, солнце… Ох, тяжко! Новая пустыня, желтая…
Сколько прошло времени с начала камлания, никто с точностью не мог сказать. Может, час, может, день, может, год… Время вновь сжалось, как и в случае с таксистом. Изредка Катя прерывала свои непонятные причитания и бросала несколько фраз по-русски. Становилось ясно, что она продолжает идти по безводной степи, постепенно поднимаясь в гору.
– …Железная гора, железная гора… – шептали пересохшие губы шаманки. – Кости, кругом кости… Человечьи и лошадиные… А вот и спуск…
Бурышкин, как завороженный, следил за происходящим. Точно так же вел себя и Цараш. Остальные не то прикидывались спящими, не то действительно заснули.
– Чушь и гиль, – неожиданно изрек Цараш. – Она просто морочит нас. Какая пустыня, какие горы?.. Откуда? Все совсем рядом… В двух шагах. И никаких там гор нет.
– А что есть? – спросил Бурышкин.
– Как сказать?.. Огонь есть… Дым…
– А возможно, каждый видит то, что он желает видеть, – предположил Никифор. – К чему, так сказать, привык. Например, Дон Кихоту в каждой ветряной мельнице чудится великан, а Санчо Панса, наоборот, представляет себе великанов ветряными мельницами.
– Может, ты и прав, старик, – отозвался Цараш. – Послушай, сотри круг.
– Э-э, нет.
– Ну, хоть кусочек.
– Не выйдет, друг. Не я тебя туда сажал, не я и выпущу. Погоди малость. Вот вернется Катя.
– Ведьма твоя? Ладно, будем дожидаться.
Некоторое время шаманка продолжала ходить по комнате и невнятно бормотать, как вдруг упала на пол и забилась в судорогах. Бубен в ее руках словно ожил. Он бесновался, словно пойманный зверек, дергался. Стонал и выл. Не менее странные метаморфозы происходили и с самой Катей. Ее подбрасывало в воздух, а потом она грохалась об пол, вскрикивала и снова взлетала. Кафтан ее вздымался, как огромные бесформенные крылья, нашитые на нем железки звенели и брякали. Комната дрожала, стены ее сотрясались, грохот стоял такой, как будто в ней работал отбойный молоток. В довершение ко всему, шаманка завыла. Выла она так, что звенели стекла. От высокого, пронзительного тона ее завываний у присутствующих заложило уши.
Несмотря на невероятный шум и частичную глухоту, Бурышкин начал различать звуки, издаваемые явно не Катей. Ему чудился низкий сочный голос, по звучанию вовсе не похожий на металлический тембр недавно уничтоженного монстра. Тот был вовсе механическим, а этот нес в себе оттенки и полутона. Слова и на этот раз непонятны, но похоже, между Катей и ее незримым собеседником происходил весьма непростой разговор.
Шум постепенно слабел, поскольку Катя прекратила биться и скакать. В данный момент она неподвижно лежала лицом вверх, губы ее не двигались, но Никифор отчетливо слышал голос. Голос возникал как бы непосредственно в его голове, но, несомненно, принадлежал Кате. Шаманка, казалось, о чем-то горячо и убедительно просила. Тот, что ей отвечал, судя по всему, оставался непреклонен. Через некоторое время Катя, похоже, потеряла терпение. Просительные интонации сменились угрожающими, но собеседник только посмеивался, вернее, издавал звуки, напоминающие поросячье хрюканье.
– Отдай душу мальчишки! – неожиданно вполне понятно заговорила шаманка.
Оглушительный гомерический хохот был ей ответом. Стены дома задрожали, как во время землетрясения, пол заходил ходуном.
– Обмен, – отсмеявшись, заявило нечто.
– На что изволишь?
– На душу, само собой, – громыхнуло в комнате. – На иную душу.
– Какая нужна?
– А чью ты предложишь? Может быть, свою?
Шаманка задумалась.
– Ха! – загремело в комнате. – Свою-то жалко! Или как? А может, ее у тебя и нет? Признавайся!
– Может, и так.
– Ерунда! Есть у тебя душа, есть! Только все равно мне достанется. Она уже, считай, моя. Может, ты поэтому и мальчишкину отвоевать хочешь? Думаешь, зачтется? Сомневаюсь. Хотя кто знает. Я предполагаю, а Он располагает. Приходится в сем признаться. Душа этого юноши для меня особой ценности не представляет. Таких – миллионы. Тем более что свое предназначение он выполнил. Могу и вернуть. Но все равно нужна замена. Таков уж порядок.
– А моя не подойдет? – неожиданно спросил Бурышкин. Он и сам не понял, как у него вырвались подобные слова.
– Твоя, старец? А что… Это вариант. Но ты пока жив.
– Можно заключить договорчик, – осторожно предложил Бурышкин, уже поняв, с кем имеет дело.
Вновь раздался оглушительный хохот:
– А ты – жох! Ну, так и быть, давай, проси…
Ежели у читателей возникнет чувство, что после всех вышеописанных приключений и пертурбаций в жизни нашего героя Павла Мерзлова должны произойти необратимые перемены, то они глубоко ошибаются. Ничего подобного, увы, не случилось. Жизнь его текла в том же привычном русле, что и до странных событий.
Во-первых, нужно отметить: по сути дела, в памяти Павла с полной ясностью зафиксировались весьма скудные детали произошедшего. Больше всего ему запомнилось, как трясся дом. Почему сие происходило, было абсолютно непонятно. Возможно, имело место землетрясение. Но сей катаклизм, кстати, крайне редкий в Средней полосе, в тот день не был зафиксирован ни одной сейсмической станцией столицы. Или можно допустить, что имело место оседание почвы. Однако и это явление, тем более в декабре, весьма маловероятно.
Кстати, тут же возникали вопросы, что это вообще за дом и кто его хозяева. Вроде имела место какая-то дама новорусского типа, откликавшаяся на имя Светлана Петровна, но куда она в конце концов делась, оставалось загадкой.