Приподнимаюсь на руках, отталкиваюсь и откатываюсь в сторону. Пытаюсь стряхнуть с себя тягучую массу. Со всей дури леплю морозилкой, превращая всё вокруг в сверкающее стекло.
Половины лица я просто не чувствую, успокаиваю его холодом. Руки покрылись волдырями. Я с ужасом жду боль, но она не приходит, словно издеваясь. Со стоном поворачиваюсь.
В паре метров от меня, из-за валуна смутно видна чья-то нога. Ползу туда, боясь встать на ноги. Не уверен что они меня послушаются. Глухие звуки автоматных очередей и криков дают понять, что учения не прекращаются.
Слух работает странно, как эхолот под толщей воды. Похоже, оглушило. Как я вообще остался жив? То, что в меня летело, однозначно было смертельным. Доползаю до человека, тяну себя к нему, цепляясь за форму.
Добираюсь до лица и сдираю маску, чувствуя как трещит ткань под пальцами. Вот хтонь!
Эратский жив, просто оглушён, как и я. Он медленно моргает, блуждая невидящим взглядом. Его руки шарят по песку, тело дёргается в судорогах. С ног до головы его покрывает паутина красных нитей силы.
Проклятый ублюдок! Решил ударить исподтишка! Ярость накрывает в миг, взрываясь жаркой волной в голове, застилая глаза. Руки сами тянутся к его шее, прижимаясь большими пальцами к ложбинке.
Паутина вздрагивает и уплотняется, сдавливая его. Эратский сначала стонет, потом хрипит, я вижу как кровь отлынивает от его лица, а губы начинают синеть. Он хватается за мои руки и символы вгрызаются в его силу, начиная её поглощать.
Да твою ж мать, что я творю! Я отталкиваюсь, падая рядом. Наваливается холодный липкий ужас. Я был готов его убить. Что-то внутри меня так жаждало крови, так отчаянно хотело разорвать горло к демонам.
Я тру лицо, отгоняя мерзкое ощущение. С трудом отзываю силу от еле дышащего тела.
— Что… ты такое? — Эратский сипит, держась за горло.
— Ты какого хрена делаешь? — отвечаю, отползая чуть дальше и усаживаю себя, прислонившись спиной к камню.
— Что ты со мной сделал? — слышу в его голосе панику.
Нет, так мы ни до чего не договоримся, перекидываясь вопросами.
— Чуть не убил. Как и ты меня. Теперь повторяю, ты какого хрена на меня напал?
Чувствую, что снова начинаю злиться. И сила тянется обратно, обвивая Эратского. Он дёргается и смотрит со смесью ужаса и злости. С усилием отзываю, глубоко дыша.
— Ты псих! Я не нападал на тебя, Белаторский, ты попал на линию огня.
О как! То есть, никто не знал, где мы располагаемся, так я и поверил. И что-то на той линии я дальше себя целей не видел. Мы сверлим друг друга взглядом.
Вижу, он своей версии будет придерживаться до конца. Сам бы так сделал. Не напал со спины, сознаваться не стал бы. Тем более, что свидетелей нет. Моё слово против его.
А значит… Для начала надо разобраться, что со мной происходит. Я тщетно зову агрессивного духа. Ни просьбы, ни прямые оскорбления, ничего не дают. И эта тишина в моей голове добавляет вопросов.
— Дрищи! — слышу я знакомый ор неподалеку и поднимаю руку, не сводя взгляда с Эратского.
Командир прибегает, немного запыхавшись. Быстро осматривается, гаркает в рацию: «Нашёл, все живы».
— Что случилось? — хмурится на нас он и разглядывает мою щеку. — Как тебя угораздило-то получить ранение на учениях?
— Я сидел на указанной позиции, — пожимаю я плечами.
— Я виноват, — глухо признаётся Эратский. — Увлёкся и оказался у него в тылу, не заметил. Бил издалека по цели, поэтому переборщил с силой.
Я сдерживаю облегчённый вздох. До последнего сомневался, что он возьмёт вину на себя и меня не сдаст. Хотя что ему сдавать? Он и сам не понял «что я такое». Я — тем более. И тем более, что я с ним сделал.
— Понятно, — старлей сплевывает с явным недовольством и разгоняет нас. — Ты — в лазарет, а ты — докладывать своему командиру.
Он убегает, а мы поднимаемся на ноги. Меня немного шатает, а вот Эратский усаживается обратно.
— В следующий раз имей смелость напасть открыто, — рычу на него, сдерживая силу, прежде чем уйти. — Или старайся получше.
Он отвечает мне злобным прищуром и раздутыми ноздрями.
«Тебя ранили?» — тревожно спрашивает в голове Богдан. На фоне кто-то ухахатывается, вызывая и у меня улыбку. Глючный друг немного снимает гнев, который всё ещё плещется на поверхности сознания.
«Всё в порядке, просто царапина» — успокаиваю его, ощупывая щеку. Надеюсь целитель это сможет исправить, не хочется мне ходить с оплавленной рожей. Охлаждение снимает боль, кожа зудит и ноет, но больше не пылает.
В лазарете, центральном строении, на удивление прохладно. Небольшое помещение, всего на десяток мест, встречает тишиной и приятным цветочным запахом. Только у дальней стены, за занавеской, кто-то лежит.
— Великая девятка, кто тебя так? — целительница, совсем молодая девчонка, вместо приветствия тут же хватается за моё лицо, усаживая на свободную койку.
— Уснул на утюге, — улыбаюсь я ей, чувствуя, как сморщивается ожог.
— И как звали этот утюг? — она призывает силу и я понимаю, откуда этот аромат цветов.
Я только хмыкаю в ответ, следя за движениями её изящных тонких пальчиков. Она пробегается ими по коже, еле касаясь.
Это неожиданно настолько приятно, что чувствую, как мне неудобно становится сидеть. Я стараюсь незаметно поправить положение и вижу её быстрый взгляд вниз.
— Не смущайся, — а сама при этом румянится. — Это нормальный побочный эффект от моего дара. Вот уж мне повезло…
От усердия она высовывает язык и приходится прикрываться обеими руками, отводя взгляд. Он упирается в её грудь, делая только хуже. Я скашиваю глаза к дальней стене.
— А там кто? — тихо спрашиваю я, чтобы отвлечься.
— Ай, жжется, — она на миг убирает руку, морщится, но тут же возвращается к лечению. — Тяжёлый там. Зацепило утром на вылазке. Я не много могу, стабилизировала только. Должны сегодня ночью отправить на базу, пока его нельзя двигать.
— Что случилось? Ну, кто его так?
— Да я толком и не знаю. Он в бреду почти всё время, бормочет что-то про обман. А группа его говорит, что ничего необычного не случилось. Насколько можно назвать это всё обычным, — девушка вздыхает. — Только что низших было очень много. Его отрезали от остальных и кто его ранил, никто не знает. Распотрошило его…
— Про какой обман он говорит? — меня цепляет это слово, и не нравится его сочетание с прорывом хаоса.
Последний раз я слышала про обман под вой демонов от Панаевского.
— Да кто разберёт. Обманул его кто-то. Может, это и не связано с вылазкой. Засело в голове что-то, вот и бредит.
— А можно с ним поговорить? — осторожно прошу я.
— Категорически нет, — она вмиг становится строгой и серьёзной. — Любопытство тут совершенно неуместно, его нельзя беспокоить.
Видимо я смотрю на неё так умоляюще, что целительница немного смягчается и, оглянувшись, тихо говорит:
— Вот когда его на базе исцелят, найди и тогда сможешь поговорить. Крестовский, двадцать пятая усиленная группа, их позывной «Лисица».
Я искренне благодарю её, и за информацию, и за исцеление. Провожу по гладкой щеке — на ощупь ни следа. А вот девушка явно вымоталась, дышит тяжело, присела на табурет и обмахивается немного дрожащей рукой, несмотря на прохладу.
С её позволения ухаживаю, принеся воды. После второго стакана ей немного легчает.
— Странный ты, — она вглядывается в нашивку на моей рубашке, — Белаторский. Рана, конечно, серьёзная, но это не оторванную руку к телу приделывать. А тяжело было, словно из другого мира вытаскивала. И сила твоя… колючая.
— Всегда так, — нагло вру я. — Нелегко целителям со мной. Такой вот дар богов, со своим побочным эффектом. Тебе по-своему повезло, а мне вот так.
Такими темпами мне и к целителям скоро дорога будет закрыта. Надо проверить, на Олеге. Только как-то сначала слово с него стребовать, не болтать. Но с его подозрительностью, после ночи в деревне, это будет проблематично.
— Сочувствую, — верит она сразу, к моему счастью. — Ты уж тогда постарайся больше не засыпать на горячих бытовых приборах. Хорошо, что больше никого нет, а стандартная вылазка только ночью. Хоть успею восстановиться.
Я только киваю и, еще раз поблагодарив и извинившись, сматываюсь. Снова зову Намтару и снова без толку. Нахожу группу по воплям командира.
— Рожей в песок не падать! — раздаёт он последние указания. — А то будете, как этот, — он видит мою вылеченную щёку, — был. В вылазке со всех сторон долбит! Будете суетиться, своим же под руку попадёте. Облегчите тварям задачу — прибью! У-у-у, дрищи!
Мы все уже настолько привыкли к громких звукам, что только киваем, каждый думая о своём. И даже Володя больше не вздрагивает. Только смотрит грустно. И почему то на меня. Я вопросительно поднимаю брови, но он мотает головой.
Надеюсь в его голове не новая принцесса с красным крестом на груди. Хотя, лучше бы только это.
Нас размещают в бараках, вытянутых и узких, несколько десятков однотипных коек стоят ровными рядами вдоль обеих стен. Невысокие, в локоть, вытянутые окошки над самой крышей. Такие годятся только понять, что за окном — ночь или день.
Хотя, говорят, во время бури самая настоящая ночь и наступает. Так что, кажется, окна тут просто, чтобы помещение не казалось бункером под землей.
На этой базе более оживлённо. Из лётных ангаров доносится грохот и смех. Пустынники бегают от строения к строению. Тут круглосуточная боевая готовность, твари могут объявиться в любой момент.
Да и на постах по периметру не такие расслабленные ребята стоят. Бдят, не отводя взгляда от пустынного марева.
Из развлечений — самопальный ринг, сооруженный из четырёх бочек с натянутыми верёвками. Там врукопашную сошлись двое, а вокруг расставлены выцветшие огромные зонты, укрывая болельщиков. У одного из наблюдателей в руках зажаты купюры и он ими рассерженно машет. Судя по форме, какой-то старший офицер.
Каритского тут же заинтересованно клонит в ту сторону, приходится корректировать его траекторию. Да и Богдан разминает плечи, довольно ухая. Как бы эта парочка не спелась и не пошла туда. Хотя, что может случиться?