А потом их погнали из бассейна, кричали вослед что-то о нравственности, о советской морали и много еще о чем…
А еще потом их мчало такси к гостинице «Ленинградская», в которой у Крана все было схвачено, все администраторы жили когда-то за его счет. Его встретили, как родного, безо всякой регистрации, и швейцар Брылин, бывший боксер-тяжеловес, с носом цвета чернослива, проводил их до самого люкса, обещав прислать ужин как можно скорее. И уже совсем потом Вован Кранов любил свою Надьку Кивелеву до полного изнеможения собственного ресурса. Да и она уже молила остановиться — хрупкая, с почти девчачьей грудкой и остренькими плечиками… Она чувствовала себя как надвое перерезанная!.. Он жарко шептал ей до самого утра, какое чувство в нем огромное, как оно взрастало в каждой клеточке тела с каждой секундой разлуки, с каждым мигом его жизни, как он всегда верил сердцем комсомольца, что найдет ее, что она обязательно станет его женой!..
И она шептала в ответ, что ждала его долго, мол, куда он пропал, что она даже ходила к нему в школу, пыталась найти, а потом она уехала из Запорожья в Москву поступать в МГУ на филфак, но не поступила и вот пару лет жила с парнем, которому он оторвал сегодня ухо в бассейне. И еще сказала, что ей жаль Валентина, что он хороший!
Кран хотел было на ее слова ревность изобразить, но и на нее уже сил не было, да и не чувствовал он в пловце соперника.
Они ели котлеты по-киевски, хрустя картошкой фри, пили все ту же «Алазанскую долину», примешивая к вину «Советское шампанское», и смотрели друг на друга просто.
— Неточка, — вдруг произнес Кран.
— Я не Неточка, я Надя… — она улыбалась и думала, что в этом огромном, косоглазом парне такого необычайного, что заставило ее в миг единый отказаться ради него от прошедшей жизни, входя в новую, совершенно незнакомую. Она не могла этого понять, объяснить сама себе словами, но сердцу ее уже не требовалось слов, а телу доказательств. Организм с невероятной быстротой перестраивался, пытаясь стать совместимым с новым, принадлежащим Вовану Кранову.
Под самое утро он, набравшийся сил, словно у космоса их одолжил, вновь любил свою Надьку. Но сейчас в нем было больше звериного, куда больше напора и бесстыдства. Он проделывал с нею такие вещи, что Надька пугалась, пыталась сопротивляться моралью своею, но ее организм уже был совместим с его на все сто, как видеокассеты с видеомагнитофоном… Он выделывал с ее телом все, что хотел. Вертел и кружил его, как эквилибрист. Когда он приник к ней, как к волшебному источнику, она было запротестовала отчаянно, отталкивая его за плечи, но отказного слова не получилось, а вместо него стон соседей разбудил.
Каким-то десятым чувством Надька ощущала под собою раздавленную киевскую котлету, теплое масло, смешивающееся с еще чем-то теплым, вытекающим из нее. Ей казалось, что, когда закончится сегодняшнее утро, она умрет от стыда, смешанного с таким невозможным кайфом, которого она даже и вообразить до сегодняшней ночи не могла. Уплыл легким брассом из памяти красавец Валентин, растворившись в теплом масле, смешанном еще с чем-то…
А потом он сообщил, что завтра уходит в армию.
— Нет! — ужаснулась она, уже привыкшая к нему, собравшаяся каждую секунду быть рядом.
— Два года — это быстро! — успокаивал Кран.
— Нет!
— Ты ни в чем не будешь нуждаться! Главное — жди меня!
— Нет-нет!.. Яне могу так долго ждать! — она вдруг осознала до конца его слова, и такой ужас охватил ее живот, что она, еще голая, закрыла его низ своими влажными руками.
— Рядом с тобою будут мои люди!
— Какие люди?!
— Они помогут тебе. Ты поступишь в свой МГУ, туда-сюда, и я уже вернусь!..
— Ты тоже можешь поступить, и тебя не возьмут! Ведь есть отсрочка!
— Сейчас недобор. Я нужен Родине!
Кран вспомнил подписанную им в СИЗО бумагу. Если бы был хоть один шанс, он бы его использовал… Но лучше в армию на два, чем в тюрьму на три.
— Ты — сильная, ты дождешься!
— Я вовсе не сильная…
Она плакала и вырывалась из его объятий. Он успокаивал ее, шепча о своем чувстве и еще о чем-то, пока она не затихла от рыданий, лишь всхлипывала, как ребенок…
Весь следующий день они провели в гостинице. Швейцар Брылин оставлял посуду с едой возле дверей, тактично стучал, так что постояльцы из соседних номеров выскакивали. Брылин от своей шутки сам гыкал и хрюкал. Спускаясь в лифте на свой пост, он повторял:
— Ну, Вован! Ну, гигант!
Они то спали, прижавшись друг к другу, вернее, она вжималась в его могучее тело, а он охватывал ее своими ручищами, так что тепло было без одеяла, а потом, сквозь сон, он вдруг оказывался в ней, и страсть терзала их обоих, уже болезненная, как неожиданный вирус летнего гриппа…
А на следующее утро, когда она проснулась, он уже стоял одетый.
— Я ухожу!
Она больше плакать не могла, лишь кивнула головой.
— Ты жди меня, — попросил он. — Пожалуйста!
Она кивнула.
Он открыл дверь номера и пошел. Она засеменила следом по коридору совсем голая. Он взял ее на руки и отнес обратно в номер.
— Я люблю тебя!
Она обреченно кивнула.
Он ушел.
Она сидела на краешке постели, оцепеневшая. Громко стучал швейцар Брылин.
А потом, находясь в каком-то ступоре, она почти весь день стирала в ванной постельное белье, которое было пропитано их запахами и котлетным маслом, смешанным с еще чем-то, принадлежащем ей и ему…
Уже следующим утром, Кран, стриженный под ноль, летел в военном самолете к месту службы, куда-то под город Сургут. По иронии судьбы он стал солдатом внутренних войск и направлялся в колонию «Зяблик», сторожить тех, кому почти был родным по духу.
Она, осунувшаяся, поникшая всем существом своим, чувствуя в животе камень, вернулась к мастеру спорта по плаванию Валентину. Она не могла жить одна…
8
В 20.30 чиновника вызвал к себе Президент.
Чиновник понял, что особого дела у главы государства к нему нет. Немного расслабился, сел в кресло, закинул ногу на ногу.
— Ну что, не отпало еще желание в космос? — ухмыльнулся Президент.
— Только возросло, — ответил помощник. Внутренности залило адреналином. Захотелось тотчас сигарету, но Президент не любил дыма.
— Мне сказали, что ты ночами посещал центр подготовки… У тебя даже скафандр собственный есть?
— Не соврали.
— Хочешь отличаться от меня, тем что побывал там? — Президент указал пальцем в потолок. — С Господом пообщаться тет-а-тет?
— Владыка Тихон говорил, что Господь не на небесах, что тело и дух его разлиты повсюду, — улыбнулся чиновник. — Необязательно куда-то лететь…
— Вот и я так думаю… Значит, я прав, хочешь иметь за собой поступок, которого я не совершал.
— Это ведь инкогнито. Тем более что вы совершили гораздо больше поступков. Мне вас не догнать!
— Все равно, узнают… — глава государства поглядел в перекидной календарь. — Да черт с тобою, лети! Венесуэльский турист все равно тебя не знает!
Чиновник встал. Во взгляде у него кардинально поменялось.
— Спасибо.
Ему казалось, что он любит Президента.
— Знаешь, там чего-то случилось нештатное, на МКС?.. С солнечными батареями?
— Знаю…
— Так что все равно посылать… Вот с ними и полетишь… Там три дня всего выходит…
— Спасибо.
Президент был уверен в его преданности, как ни в чьей другой. Другие лояльны, а он предан. Пусть осуществится его мечта.
— Как дети?
— Спасибо.
— Жена.
— Хорошо…
Только смотри, не заблюй там весь корабль! А то коротнет что-нибудь! Еще и за тобой корабль посылать!
— Я лимоном от качки спасаюсь, — пошутил чиновник.
— Собери мне писателей молодых! — попросил Президент. — Я знаю, ты с ними общался… Правильно делаешь. Они сейчас молодые и глупые, но года через три станут комиссарами в своих городах, интеллигенцией… Пусть Толстыми и Достоевскими не получится, но редакторами местных газет, тележурналистами… Они — лидеры. Им сейчас уже нужно прививать ответственность за страну… Самое главное, чтобы они понимали, за какую страну ответственность.
— Согласен.
— И не подбирай там специально. Приведи их, какие они есть!
— Хорошо. В Ново-Огарево?
— Давай там.
— Я доложу о готовности… Ничего, если от них потом шибать будет?..
— Не девочки из Смольного…
О том, что летит, он не сказал даже жене.
— В командировку, — предупредил. — Недели на две…
Она удивилась. Он редко куда уезжал долее чем на два дня. Уточнять не стала. Когда он считал нужным, сам рассказывал.
У него в центре космических полетов был свой позывной — Модильяни. Он сам так захотел…
Неделя карантина. Так коротко только для него. Обычно минимум две.
За день до старта позвонил референт и доложил, что на Лобном месте опять появился мужик и грохнулся башкой о мрамор.
Сейчас ему это казалось совсем неважно. Он жил другой жизнью. Он чувствовал в себе иное сознание… Тем не менее он собрался и спросил референта:
— Поймали?
— Да, Валерий Станиславович, — ответил референт. — Им там ФСБ вместе с ФСО занимается. МВД помогает.
— Держи на контроле.
— Обязательно, Валерий Станиславович. Вы скоро из поездки?
— Дня через четыре…
— Ждем вас…
Он отключил телефон и тотчас забыл о том, что он помощник Президента. Сейчас он был космонавтом, которому предстояла ночь перед стартом.
«Белое солнце пустыни» он смотрел как будто впервые. Он был напряжен, следя за разворачивающимися на экране событиями. Вероятно, это было напряжение перед стартом.
Он вспомнил, что традиция пошла с «Союза-12»… Читали обзорную лекцию…
Он забыл, что командира корабля, на котором он стартует, зовут Петром. Долго вспоминал. Вспомнил, когда Абдулла перерезал Петьке горло…
Спал перед стартом всего два часа. Но никто дольше не спит, всех потрясывает, даже которые по второму разу…
Потом его, командира корабля и венесуэльского туриста осматривал доктор. Полтора часа их одевали в скафандры.