Чуть-чуть.
– Смотри. Видишь, что у меня в руках?
– Вижу, – тихо сказала Аня, начиная пятиться назад. – Нож…
– Правильно. Это нож. Мне его подарил один друг… Неважно. Короче, это не просто нож. Это ритуальный клинок.
Он сделал неожиданный выпад рукой, и Аня вскрикнула, отпрянув. Раскольников рассмеялся и сказал:
– Да не боись. Садись давай, еще порепетируем.
Аня села у окна. Она старалась не смотреть на Раскольникова и нож, зажатый у него в кулаке. Он отвинтил пробку и хлебнул из горла.
– Ты знаешь, что надо делать, когда на тебя нападают с ножом?
Аня сглотнула.
– Нет.
– Ну и дура, – сказал Раскольников и провел тупой стороной ножа по ее плечу. Металл был твердым и холодным. – Надо защищаться. А как – знаешь?
Ане стало страшно.
– А я тебя научу. Давай, – кивнул Раскольников в сторону кухонной двери, – вставай туда и защищайся.
И он начал делать частые выпады вперед.
Аня стала уворачиваться. Пару раз он задел ее и слегка оцарапал, тогда она закричала, зажмурилась и пнула его изо всех сил, не глядя куда, и в ту же секунду ее ногу ожег порез, но Раскольников не удержался на ногах и упал.
Аня открыла глаза. Раскольников полулежал в углу, в ворохе старых газет, и смеялся. Нож валялся неподалеку. Аня попыталась незаметно взять его, но Раскольников заметил, наклонился вперед и крикнул:
– Бу!
А потом взял нож и бросил его куда-то в стену в прихожей. Нож отскочил от стены и упал на пол. Раскольников расхохотался.
– Поняла теперь? Да ладно, я же любя! Ой, я тебя порезал, прости…
Он встал, принес аптечку и наложил на царапину пластырь.
– Это я перепил немного… М-да… Извини, случается. Я раньше ведь даже так работал. Сначала просто травил мудаков всяких на заказ, а потом ножичком вот… Да это давно было…
Аня молча смотрела куда-то в стену. Раскольников взял ее за подбородок и сказал, глядя в глаза:
– Расскажешь кому-нибудь – убью.
Посмотрев на местного Аладдина, Аня пошла по фестивальной поляне дальше. Она обошла пять сцен разных размеров, встретила нескольких старых друзей, но Яна нигде не было видно.
Сделав круг, она вернулась на ту же поляну – и на этот раз Ян оказался там. У него в руках был мягкий тренировочный меч. Аладдин, видимо, подустав, сидел на траве неподалеку. Ян воздел меч к небу и громко сказал:
– Ну, кто хочет со мной сразиться?
– Я, – сказала Аня, подошла к нему и взяла второй меч.
У Ани и Светки был хороший папа. Но у него были некоторые дурацкие привычки.
Например, когда он напивался, ему было просто необходимо обучать дочерей приемам самозащиты. С трудом удерживаясь на ногах, он показывал, как правильно складывать руки, а потом командовал:
– Стойка!
И бил.
Нужно было как минимум удержаться на ногах, а как максимум – дать отпор. Правда, если отец выпивал чуть больше, защититься было невозможно. Это бывало редко, но порой уроки самообороны превращались в обычное избиение.
– Не научитесь, из дома на шаг не пущу. Лучше я сам вас убью, чем мразь какая-то.
Заметив настроение отца, мама старалась тихонько спрятать Аню и Светку в подпол. Они сидели в темноте, затаившись между банками варенья и бочкой квашеной капусты, и ждали, когда отец угомонится и заснет. Иногда это случалось сразу, а иногда, прежде чем лечь, он слушал кассету с Высоцким. Тогда Светка вскрывала две банки варенья, и они его ели, перемазываясь с ног до головы.
Мама не всегда успевала их спрятать.
Ян поднял меч и аккуратно двинулся на Аню. Она же не особенно церемонилась и весело сыпала удары налево и направо, подзадоривая противника. В какой-то момент он почти поверил, что бой настоящий, и размахнулся, а она не успела увернуться и получила удар прямо по щеке. Ян испугался того, что сделал, а Аня возмутилась и яростно кольнула его в живот. Он удивился, рассмеялся, отбросил меч и подошел к ней.
– Ты меня обезоружила. Погромчыни![41] Ну что, добивай.
Аня опустила меч, посмотрела на него и сказала:
– Нет. Победил ты.
Он подошел еще ближе и протянул ей раскрытую ладонь.
– Значит, ничья?
– Ничья.
Зрители зааплодировали, но тут же про них забыли, потому что вернулся Аладдин и бросил вызов толпе смельчаков. Воспользовавшись моментом, Ян взял Аню за руку, вытянул из толпы и увлек куда-то в сторону от поляны. Она не сопротивлялась и ни о чем не спрашивала, только легко смеялась, розовея – то ли от быстрой ходьбы, то ли от смущения.
Они ушли глубоко в лес. Обычно Аня нечасто ходила босиком, но в каганате был такой теплый мягкий настил из еловых иголок, что идти было приятно и легко. Кругом росли невысокие елочки, сосны и можжевельник и наполняли воздух такой свежестью, какой Аня никогда не ощущала прежде. Запахи кружили голову, создавая ощущение полета.
– Ты не устала?
Ян подал ей руку и помог спрыгнуть с небольшого пригорка.
– Нет. А куда мы идем?
Он улыбнулся.
– Скоро увидишь.
Постепенно ельник начал редеть. И – как-то совершенно внезапно – они оказались на огромной поляне, заполненной солнцем и оттого словно светящейся. От немногочисленных тополей летел пух, и казалось, будто это такой рождественский шарик: встряхнешь его, а он засветится, заискрится, и внутри пойдет снег. Пуха было совсем немного, и каждая пушинка светилась, пронизанная солнцем. Аня застыла, завороженная этой картиной. Вокруг нее медленно-медленно падали сияющие белые звезды, и она закружилась на месте, глядя, как пушинки-звезды сталкиваются между собой и плавно разлетаются. Но потом она увидела, что в воздухе кружится не только пух. Там было что-то еще.
– Что это?..
Ян подставил ладонь и поймал белый лепесток.
– Спойж там[42].
Аня посмотрела в указанном направлении и увидела огромное дерево. Она даже не поняла, как могла не заметить его сразу: крона дерева цвела белыми цветами, а вокруг, насколько хватало глаз, во все стороны разлетались птицы – все возможные виды птиц. Каких-то она уже видела раньше, чаще или реже, о существовании других даже не догадывалась. Дерево было настолько большим, что там были и просторные гнезда аистов, и ветки, заполненные существами, напоминающими одновременно фламинго и павлинов. Вокруг стоял гомон, свист и щебет, и крона колыхалась от бесконечного движения.
Ян подошел ближе к дереву и поднял обе руки, и в ту же секунду к нему слетелась сотня маленьких птиц – зимородков, чижей, зябликов и соек, и некоторые сели ему на голову и ладони, а другая часть кружила вокруг. Аня тоже подставила руку, и к ней метнулись десятки ласточек. Она рассмеялась, охваченная птичьим весельем, и громко спросила, стараясь перекричать свист и щелканье:
– Это что, яблоня?
Ян кивнул, тоже смеясь и пытаясь стряхнуть с головы назойливую синицу.
– А почему здесь столько птиц? – крикнула Аня.
Ян показал знаками, что не слышит, подошел к ней и взял за руку, чтобы увести от шума. Они отошли поглубже в лес, к зарослям черники.
– Это Птичье Древо.
Ян помолчал немного.
– Самое шумное место Тишины. И, возможно, самое важное… А ты надэшла в ягоды[43].
Он переложил ее ногу себе на колени и облизал пятку, всю в крапинках раздавленной черники.
– Какие у тебя гладкие стопы. Ты ими вообще ходишь?..
Аня рассмеялась.
– Иногда.
Она сорвала ягоду с ближайшего куста, положила себе на щиколотку, шлепнула сверху ладонью и сказала: «Ой!»
Ян улыбнулся и взял раздавленную ягоду ртом. Аня улыбнулась, снова сорвала чернику и припечатала на колено. Ян облизал колено, потом так же облизал другое, а потом, рукой оглаживая ее левую стопу, поцеловал внутреннюю сторону бедра. Аня хотела сорвать еще одну ягоду, и даже повернула голову и взяла, но сразу же выронила, почувствовав внезапный толчок где-то внутри, и черника покатилась куда-то – она не видела куда. Аня закрыла глаза, продолжая видеть чернику, и отключила слух, продолжая слышать пение птиц, и потянулась к Яну, чувствуя, как под лопатками лопаются маленькие фиолетовые ягоды.
Они миновали еще одну фестивальную поляну, чей-то костер, пару рядов торговых палаток и вышли на пустырь, посреди которого стояло что-то вроде большой юрты. Из отверстия в островерхой крыше шел дым. Ян приподнял край ткани, закрывавшей вход, пропуская Аню внутрь. По центру, прямо под отверстием в потолке, горел небольшой костер.
– Это почти настоящая индейская типи[44], – пояснил Ян. – У меня тут через пару часов концерт. Придешь послушать?
Аня кивнула, достала сигарету из пачки и закурила.
– Знаешь, – сказал Ян, прочищая свою трубку длинным узким ершом, – а мне ведь раньше никогда не нравились курящие девушки. А ты…
Он посмотрел на нее, и она растерянно захлопала глазами, охваченная его взглядом, словно лассо.
– А ты даже куришь как-то иначе… Мне… мне очень нравится наблюдать, как ты куришь.
Он очень странно на нее смотрел, и она не понимала, что же в этом взгляде такого особенного, но сама никак не могла отвести от него глаз. Ян застыл с разобранной трубкой в руках и смотрел, смотрел, а она смотрела на него, смотрела и смотрела, не замечая, что сигарета истлела почти полностью.
Тут край ткани на входе приподнялся и показалась рыжая голова.
– О, ту естещь… Ян, ходьжьмы на прубэ[45].
Аня опомнилась и бросила окурок в костер.