Обсесъя.
Наверное, жар сопровождался бредом. «…тоже…» – «Восхищение».
Поджив.
Она тут же что-то зашептала ему куда-то в ключицу. «…камень» – «Ответственность».
Одповеджяльнощьчь.
Неразборчиво и горячо. «Только…» – «Сочувствие».
Вспулчуче.
Он тоже что-то шептал. «…очень…» – «Жалость».
Литощьчь.
Она не понимала, что именно, – но только пока, в эту секунду. «…горячий». – «Ответственность».
Одповеджяльнощьчь.
На деле же эти слова сами собой отпечатывались в ее сознании. «И очень…» – «Тоска».
Тэнкснота.
Оба они слышали. «…далекий» – «Любопытство».
Чекавощьчь.
Оба они знали и понимали. «Как ты». – «Ответственность».
Одповеджяльнощьчь.
Им стало вдруг очень жарко, и Аня приоткрыла окно.
– Я тебе привез кое-что.
Аня посмотрела на него с любопытством.
– Покажу, когда выйдем.
– Хорошо.
Она устроилась на сгибе его локтя и замолчала. Ее раздирали тревожные мысли, и она не смогла справиться с их потоком.
– Как дела дома? – спросила она. – Восстановил крышу?
Ян ответил не сразу.
– Почти.
Он замолчал, и в воздухе появилось ощущение смутной борьбы.
– Помнишь, – сказал он наконец, – недавно ты написала, что было бы, если б ты просто продала квартиру в Москве и приехала? Тем же вечером Рута вдруг сказала: «А ещли поядэ до Москвы, знайдэ йо и забие?»[122]
– Да пусть бы приехала, – зло усмехнувшись, ответила Аня. – Я бы написала предсмертную записку, чтобы ее не посадили.
С кухни донеслось требовательное «Мам!», и Аня встала.
– Через сколько самолет?
– Через три часа. Пора.
Ян торопливо одевался. Он не рассчитывал, что задержится так надолго, и теперь волновался, что опоздает на нужный аэроэкспресс.
– Пойдем, я сейчас придумаю, что можно поесть.
– Постой.
Он остановил ее и остался в коридоре.
– Я уже не успею. Мне действительно пора. Юж тераз[123].
– Сейчас? Но ты же…
– Мам!
– Да подожди ты!
Ян наклонился и открыл рюкзак, а потом достал что-то, завернутое в серую вощеную бумагу.
– Я купил это для тебя, когда был в Турции, на яхтинге.
Аня застыла со свертком в руках, видя, как быстро Ян обувается.
– Даже не знаю, зачем я взял это с собой, – сказал он, зашнуровывая ботинок. – Я был уверен, что не смогу заехать к тебе.
Ян набросил на плечи рюкзак и притянул Аню к себе.
– Не грусти.
Он обнял ее, и Аня почувствовала, что его куртка даже не успела до конца просохнуть. А еще она почувствовала, что это действительно он, что он обнимает ее прямо сейчас, в эту секунду, и вот он уже отнимает руки, кричит детям «пока», что-то еще говорит и как-то еще смотрит, а потом уходит, и Аня закрывает дверь – щелк, щелк, щелк – на три оборота и прислоняется к стене, по-прежнему сжимая сверток. Над ее головой нависает сломанная вешалка, которая вот-вот упадет и раздавит Аню, и Аня сама словно куда-то падает, так же перекосившись, и внутри нее такая же трещина. «Господи, – думает Аня, – клей, я так и не купила столярный клей…» Она рвет бумагу, раскрывает подарок одеревенелыми руками, и видит яркую, покрытую глазурью глиняную тарелочку, на которой написано «Мармарис» и нарисован голубой цветок на тоненькой ножке, вроде тюльпана, и она смотрит на эту тарелку, и не может понять, на какой слог нужно ставить ударение, и переводит взгляд на дверь. Но ответить уже некому, дверь заперта, и там только зеркало, в котором отражается Аня – одна, с цветастой турецкой тарелочкой, с растущим сквозь пальцы голубым цветком. И на тарелочку так падает свет, что кажется, будто она светится, словно солнце, словно это она – источник света в коридоре, а вовсе не потолочные светильники.
Аня встает и медленно идет в кухню. У нее горят голова и руки – то ли от снова поднимающейся температуры, то ли от солнца, которое она несет на дне тарелки. Аккуратно кладет тарелку на стол, что-то делает для Иды – наливает воду, сквозь возмущенные крики выключает ноутбук, выдает краски и альбом – а потом берет молоток и гвозди. Смотрит на солнечную систему расположенных на стене тарелок, и вбивает гвоздик ровно по центру, и вешает на него новую тарелочку. Ее голова полыхает жаром, и она видит, как все тарелочки стены начинают вращаться, сначала вокруг собственных осей – где-то по часовой стрелке, где-то против, – а потом словно танцуют вокруг голубого цветка. И Аня понимает, что система обрела свое солнце – пазл сложился, все в порядке, теперь все однозначно по своим местам.
Потом Ида начинает ныть, что ей скучно, и Аня идет с ней в комнату.
– Давай строить дом, – внезапно осеняет Аню.
Она берет с балкона большую картонную коробку и канцелярским ножом прорезает несколько окошек. У окошек открываются и закрываются ставенки, и Аня, смеясь, двигает ими туда-сюда: хлоп-хлоп. Потом делает дверь. Ида берет цветную бумагу, и они оклеивают дом изнутри, словно обоями. Спускается со своей кровати заинтересованная Лиля и сочиняет из какого-то подручного материала шифер для крыши. А Ида уже достает из набора «лего» маленькие фигурки.
– Мама, смотри, они танцуют! – говорит она, и несколько фигурок кружат по новому дому. – Тебе уже лучше, мама, правда? Ты выздоровела?
– Да, – кивает Аня, – мне лучше.
– Тебя вылечил рыцарь? Он был «Скорая помощь»?
Аня ничего не отвечает, она берет фигурку, изображающую девочку в пластиковом платье, и присоединяется к общему танцу.
– У нас настоящий бал, – говорит Ида.
– А давай, – говорит Аня, – ты, Лиля, сыграешь нам настоящую музыку!
Лиля пожимает плечами и достает скрипку. Она начинает что-то играть, и куклы кружатся и кланяются друг другу.
– Правда, моя кукла хорошо танцует? – спрашивает Ида. Аня кивает, а потом Ида снова задает вопрос: – А когда папа придет со мной поиграть?
Аня идет на кухню, открывает холодильник и смотрит внутрь, видя только солнце, висящее в центре стены, и глаза заливает белым светом, и она застывает перед открытым холодильником, ничего не видя. Из холодильника идет ледяной воздух, оседающий на Анином теле белым налетом – плотным слоем холодного, концентрированного, спрессованного шока.
Звонок телефона вывел ее из оцепенения.
– Але?.. Ой, Машка, привет!
– Привет, – донеслось из телефона. – Ну как ты?
– Да я-то что… Нормально… Чуть приболела, но мне уже лучше. Ты-то как? Я видела у тебя на странице, ты замуж вышла? Поздравляю! Кто он?
– Антон, – расплылась в улыбке Маша. – Спасибо, дорогая, спасибо!
– Как ты? Счастлива?
– Еще как. У нас же недавно сын родился.
– Правда? Вот здорово! И как молодой папаша, помогает?
– Ну как… Вообще да… – Маша понизила голос. – Однажды только, когда Ваня сильно кричал, он запер меня с ним в комнате.
– Запер? В смысле? Зачем?
– Не знаю. Это было по-идиотски. Но он извинился, и вообще все в порядке. Ты, кстати, Петра, – она заговорила шепотом, – больше не видела?
– Нет… Слава богу.
– А-а, ну хорошо. Если что…
– Я помню.
Они еще болтали о чем-то, и в какой-то момент Ане ужасно захотелось рассказать обо всем, что у нее происходит. Но как? С чего начать?
«Знаешь, Маша, полгода назад…» – нет, ерунда, это она до вечера рассказывать будет. «Представляешь, Маша, сегодня ко мне пришел…» – ну, и кто пришел? «Один женатый мужик, у которого четверо детей, – пришел и сказал «не грусти». Но он, Маша, меня любит, любит, да-да-да… Иначе бы не пришел».
Аня поняла, что не может сказать об этом ни слова. Лучше не рассказывать совсем.
Но действительно – зачем он все-таки пришел? Передать тарелочку? Ерунда. Он мог отправить ее по почте или попросить общих друзей. Он просто хотел ее увидеть. И она, конечно, была счастлива, но…
Но теперь его не было, и сознание того, что он был здесь час назад и снова ушел, оставив на стене глупое глиняное солнце, вызывало все тот же привычный шок и недоумение.
Тарелочка светилась на стене, и Аня вдруг посмотрела на нее с бессильной злобой и сказала:
– А знаешь что? Ты думаешь, тебе все можно? Наговорить ерунды, молчать целый месяц, а потом прийти как ни в чем не бывало? Хорошо же!
– Так, значит, ты едешь к нему?
Мама приехала неожиданно, по своим делам. К этому времени Аня уже все решила, и мамин приезд был не более чем совпадением.
– К нему.
– Это он тебя позвал?
Аня взяла кружку и положила в нее чайный пакетик.
– Помнишь, – сказала она, – как раньше, в Северске, мы пили чай из пиалушек?
– Помню. Я их на Иссык-Куле купила, когда вы со Светой маленькие были.
– Ага, – кивнула Аня. – А баб Нюра пила из блюдечек, а ты еще смородиновые листы…
– Ты сама решила ехать?
Аня кивнула.
– Он знает?
– Нет.
– Понятно. Где остановишься?
– Квартиру сниму.
Мама потерла лоб ладонью и устало посмотрела на Аню.
– Не надо, пожалуйста. Не лезь в чужую семью.
– Я сейчас напишу тебе адрес, чтобы ты не волновалась, – тихо сказала Аня.
– Когда едешь?
– Завтра утром… Мам?
– А?
– А ты помнишь, как мы на Иссык-Куле жгли сосновые шишки?
Мама вздохнула и поставила кружку в раковину.
– Иди, собирайся. Я сама помою.