Когда-то Ян сказал, что в отражении зеркала навсегда останутся их тела. Аня знала, что каждый раз, когда Катя будет смотреть на потолок, она будет словно откусывать маленький кусочек золотого яблока – и слышать ароматную смесь. Аромат ранней осени – времени созревания первого витражного элемента. Аромат тюльпана, проросшего из луковицы цветочного магазина. Аромат экзотических маминых трав, дедушкиных яблок и, совсем немного, – запах старых советских газет.
Жанна Ивановна собрала всех детей и сказала, обернувшись:
– Уважаемые родители, идите в музыкальный кабинет на втором этаже и занимайте места! Не толпитесь здесь, пожалуйста.
Скоро утренник начался, и девочки-звезды в разноцветных платьях повскакивали со своих стульчиков и принялись танцевать. Они то кружились парами, то собирались в хоровод, то рассыпались по залу, а потом собрались в ряд и стали бить палочкой о палочку. Один из мальчишек сидел на своем стульчике и стучал по ксилофону, издавая звон.
– Дзынь-дзынь-дзынь! – звучал ксилофон, и Аня внезапно вспомнила, как несколько лет назад задребезжало пианино, когда грузчики неосторожно поставили его в комнате.
– Аккуратнее! – испугалась Аня.
Пока пианино настраивали, Аня вышла на улицу покурить. Она стояла у подъезда, щелкая зажигалкой, когда увидела идущую из магазина Клавдию Григорьевну.
– Опять куришь, – скорчила она презрительную гримасу. – Вот потому у вас денег и не хватает, что ты сигареты свои покупаешь.
Аня поперхнулась.
– Вообще-то денег не хватает, потому что Влад не работает, – сказала она.
– Конечно, не работает. Ты его задавила. Он такой талантливый, а ты его пилишь и пилишь. Еще и пианино поставила! За настройку поди тоже платили?
– Конечно, но ведь само пианино бесплатно отдали…
– Лучше бы у вас не было никакого пианино, – раздраженно сказала Клавдия Григорьевна. – И вообще… Лучше бы вы никогда не встретились.
– Еще скажите – лучше бы у нас детей не было.
– Может, и лучше было бы.
Аня сначала застыла с открытым ртом, а потом тихо сказала:
– Дети хотя бы вынуждают его иногда работать. Что-то делать. Без этого он бы загнулся уже. Спился под каким-нибудь забором. Это было бы лучше?
– Может, и лучше.
– Дзынь-дзынь-дзынь! – звенели палочки.
– Хо-хо-хо! – раздался из-за двери голос Деда Мороза.
– Ура! Дедушка Мороз! – закричали дети и подбежали к нему.
Аня все думала про Новый год, про то, что ей придется самой везти детей к бабушке, а потом ехать обратно. Клавдия Григорьевна очень просила привезти девочек, но праздновать вместе с ней не хотелось. Праздновать вообще не хотелось.
Вспоминался первый семейный Новый год. Не тот, совмещенный со свадьбой друзей, когда они с Владом только начали встречаться, – следующий.
Лиля была еще совсем маленькой, четырехмесячной. Тридцать первого декабря Влада весь день не было дома. Но Аня не унывала: она украшала квартиру и что-то готовила для новогоднего стола. К тому же внимание постоянно перехватывала Лиля, поэтому день пролетел незаметно. Вечером, уже часов в девять, Аня начала беспокоиться.
Она позвонила ему: «Влад, ты скоро?» – и он ответил, мол, да, уже недалеко.
Но время шло, а он не возвращался.
– Влад, я уже селедку под шубой сделала, ты где? – спрашивала она в трубку, и он стал говорить что-то о пробках.
Аня расстроилась и стала ждать, но он не пришел и к десяти.
– Влад?..
– Да скоро я! – раздраженно сказал он и сбросил вызов.
– Дзынь-дзынь! – раздался наконец звонок в дверь, и Аня кинулась открывать. Была уже половина двенадцатого, а ведь нужно еще перенести стол в комнату и накрыть его.
Влад был навеселе. Он встал на пороге и как-то странно смотрел.
– Ну чего ты, давай раздевайся быстрее!
Но, вместо того чтобы снять куртку, Влад сказал:
– А ниче, если я с друзьями отмечу?
– Ниче, – пролепетала Аня.
– Ну тогда я пошел! Пока!
И скрылся.
– Пока, – сказала она в пустоту.
После утренника Аня с Идой сразу пошли домой.
– Дзынь-дзынь!
Лиля открыла дверь, Аня вошла и стала помогать Иде раздеться.
– Мам, – спросила Ида, – а Дед Мороз мне куколку подарит?
– Ну, если ты письмо напишешь, то, наверное, подарит.
– А скоро?
– Скоро. Через неделю.
Ида задумалась.
– Это послезавтра?
– Это после-после-после-после-после-послезавтра, – сказала Аня, загибая пальцы.
Свою первую куклу Барби Аня получила как раз на Новый год, когда ей было девять лет. То есть это была не совсем Барби – волосы у нее были темные, и звали ее Марина, так на коробке было написано нерусскими буквами, – но руки и ноги у нее гнулись не хуже.
Аня знала, что такие куклы стоят дорого, и она очень старалась заслужить ее. Даже тройки почти все за полугодие вытянула, и письмо Деду Морозу написала заранее. Но буквально за день до Нового года случилась неприятность.
Родителей не было дома, только баб Нюра. Они пообедали, и баб Нюра сказала убрать со стола. Аня отнесла посуду в раковину, завернула хлеб и взяла в руки сахарницу – красивую, из тонкого белого фарфора. Бабушка очень любила эту сахарницу. Аня сама не поняла, как так вышло, но сахарница вдруг перевернулась у нее в руках, рассыпая содержимое по столу, а потом упала на пол.
– Дзынь!
Аня замерла и закрыла лицо руками. Это был конец: теперь баб Нюра убьет ее, и не видать ей никакой куклы.
– Ты что сделала?
Баб Нюра тяжело склонилась над осколками, собирая их. Так же она аккуратно собрала руками сахар, хоть на пол попало совсем немного.
– Вот же ж паскудница… И чего стоишь? Стоит она… Сахар собирай!
Аня опомнилась и метнулась за тряпкой, чтобы вытереть со стола. Но, когда она занесла тряпку над сахаром, бабушка схватила ее за руку.
– Ты чего это удумала – сахар выбрасывать? На нее родители горбятся, а она – сахар в помойку? Тáк собирай!
Аня отложила тряпку и стала сгребать сахар в кучку ладонями. Когда она ссыпала все в пакет, то снова потянулась за тряпкой, чтобы вытереть остатки.
– Опять? – нависла над ней баб Нюра. Аня уставилась на нее с непониманием, и баб Нюра, покачав головой, сказала: – Мы на войне воду из болота пили, о сахаре не мечтали даже. А она его – тряпкой?
– А что же делать?
– Слизывай.
Аня застыла, не веря своим ушам.
– Слизывай, я сказала! – Баб Нюра взяла ее за голову и стала тыкать в стол, пока Аня не начала его облизывать. От того, что она при этом ныла, сахар получался каким-то странным на вкус, словно на самом деле это была соль. Потом бабушка вышла из кухни, а Аня села на стул и разревелась: теперь ей точно не видать куклы.
Но когда она проснулась первого января, под елкой лежала коробка. А на коробке было написано нерусскими буквами «Марина». И Аня снова расплакалась: Дед Мороз правда есть, и он простил ей даже разбитую сахарницу.
Достав из кармана деньги, Аня попросила у проводницы чай.
– С сахаром? – спросила проводница.
– Без, – ответила Аня.
Она взяла стакан, налила кипяток из железного бака и осторожно понесла к своему месту. Дети наконец заснули, и можно было наслаждаться мерным качанием поезда. Правда, уже порядком хотелось курить.
– Дз-з-з! – звенел стакан в подстаканнике. Аня вспоминала, как она ехала в таком же поезде в Белосток – в какой-то другой жизни, и курить в той жизни совсем не хотелось.
Клавдия Григорьевна встретила их на платформе.
– Бабуля! – кинулась навстречу Ида.
– Мой золотой! – обняла ее Клавдия Григорьевна, сдержанно поздоровавшись с Аней.
В ее квартире стояла большая пушистая елка – еще не наряженная, чтобы дети могли помочь ее нарядить. Едва скинув обувь, они понеслись в комнату разглядывать стеклянные игрушки и мишуру.
– Дзынь! – достала Ида колокольчик из коробки.
– Мама, а после-после-после-после-после-послезавтра – это уже завтра, да? – спросила Ида, когда Аня уже собиралась на обратный поезд.
Она кивнула и поцеловала девочек по очереди.
– А когда пройдет еще после-после-после-после-после-послезавтра, ты вернешься, да?
– Конечно, – улыбнулась Аня.
Она помедлила на пороге и вышла.
– Дз-з-з! – звенели стекла в поезде, идущем в Москву.
Аня понимала, что Клавдия Григорьевна, возможно, была не самой лучшей свекровью, но бабушкой – замечательной. И развод с Владом не мог помешать общению с детьми, тем более что Клавдия Григорьевна все чаще жаловалась на здоровье.
Когда Аня в последний раз видела свою бабушку, баб Нюра была уже совсем плоха. Сгорбленная, сухонькая, она подслеповато бродила по квартире, шаркая тапками, и никого не узнавала. И не ела ничего, кроме хлеба, размоченного в воде.
В таком состоянии она пребывала несколько лет. Но однажды, в один из Аниных приездов, баб Нюра словно очнулась. Она вдруг вышла из своей комнаты, встала посреди зала, загородив телевизор, – внезапно выпрямившись и став выше ростом, и громким, очень веселым голосом произнесла, глядя на родителей:
– Один доход пошел в поход И потерял штаны! А без штанов какой поход – Кусают комары!
После чего, гордо подбоченившись, ушла в свою комнату. Но уже спустя пять минут она снова никого не узнавала и просила хлеба.
Через месяц она умерла.
Вернувшись домой, Аня легла в постель и просто лежала в темноте, слушая, как за окном пускают фейерверки.
– З-з-з-з! – летел в небо невысокий снаряд со звуком, похожим на комариный писк, и через короткое время взрывался с глухим хлопком.
Очередной залп осветил комнату зеленым – всего на долю секунды, но этого было достаточно: Аня приподнялась на локтях, увидев на месте шкафа огромный холм, поросший травой. В ней мелькнула какая-то смутная надежда, что на самом деле ничего не изменилось – ведь каганат по-прежнему существует, и она может увидеть там Яна. Даже если она сама растворилась там полностью, это произошло в демоверсии, а значит, не по-настоящему. Но должна же где-то существовать настоящая Тишина?