Демьян Бедный — страница 46 из 61

Еще при жизни Ленина Демьян говорил: «В начале наших дискуссионных неурядиц я заявил, что я «партийный старообрядец». Сказал с той же прямотой, с которой когда-то писал с фронта империалистической войны про свое «староверчество». И тогда и сейчас твердые убеждения Демьяна повлекли за собой борьбу за них. И тогда и сейчас человек, прослывший грубым, непримиримым (и верно: «Лично я никогда не пощажу политического врага»), поначалу к делу подходит вдумчиво, сдержанно.

Сперва строчки, касающиеся оппозиции, шутливы, хотя вполне серьезно говорится о судьбе «всякого суемудрого уклонения от предвосхищения ленинского гения»; к осени Демьян начинает писать чаще, больше. Он все еще высмеивает «перманентного героя» Троцкого. Смеется и над Зиновьевым, который возмущен: Троцкий, видите ли… «мне тычет в глаза мой «октябрьский грех». Он мне тычет! Добро бы у него у самого — без прорех, а то ведь его всего до глубины утробы разъели меньшевистские микробы!..»

В фельетоне «Бумеранг», написанном в связи с очередной нотой Чемберлена, поэт попросту рассказывает (поскольку он сам «наркомнеудел»), как он посещал руководящих делами товарищей. Портреты людей, с которыми он говорит, созданы удивительно ясно. Так же ясно рисуются отношения между собеседниками. Вот он у «всероссийского старосты» Калинина:

— «Михал-Ваныч на-ше!..»

— «А, Демьяше!..

Понимаешь, шут его дери,

Что делается в Твери?

Мои земляки сговорились словно,

Прут на многополье поголовно.

Да у меня на хозяйство — три дня среди лета!

Да ежели б не должность эта…»

— «Успокойся, говорю, Михал-Ваныч, на минутку.

Тут дела не на шутку…»

Демьян говорит Михаилу Ивановичу о разрыве торгового договора, чемберленовской ноте. А потом двигается в Коминтерн.

Там Демьян трижды произносит, как заклятье: «Пролетарии всех стран, соединяйтеся!.. Свят-свят-свят! Да воскреснет пролетариат, и расточатся врази его!..»

Но тон становится строгим, и уважительная полуулыбка еле заметна, когда он приходит в ЦК:

Вошел я к Сталину этаким орлом.

Товарищ Сталин за столом.

— «Товарищу Сталину многая лета!»

(Пожал мне руку. Но никакого ответа.)

— «Вот Чемберлен… Не есть ли это окончание?..»

(Молчание.)

— «Пробуют наши нервы, похоже?..»

(Все то же.)

— «Опять пойдут новые Генуи, Гааги…»

(Перебирает бумаги.)

— «Мир, значит, на ладан дышит…»

(Что-то пишет).

— «Нам бы с Францией понежней немножко…»

(Посмотрел в окошко.)

— «Дескать, мы с тобой, с голубкой…»

(Задымил трубкой.)

— «А той порой, возможно, право…

Кто-нибудь причалит на советский причал».

(Прищурясь, посмотрел лукаво

И головою покачал.)

— «Английский рабочий — тоже не пешка…»

(Усмешка.)

— «И Персель слово не зря брякнул».

(Крякнул.)

— «Ваша речь о «троцкизме»… полторы полосы…»

(Погладил усы.)

— «Тоже «гирька»… на дискуссионные весы!»

(Посмотрел на часы.)

У Сталина времени мало, понятно,

Но меня за болтливость не стал он журить.

— «Заходите, — сказал, — так приятно…

Поговорить!»

Демьян в общем-то писал не столько об английской ноте, сколько о «дискуссионных весах». На них есть и его «гирьки». И чем дальше, тем увесистей. В IX томе Собрания сочинений целый раздел назван «Борьба за ленинизм». Он открывается новогодней шуткой «Как это началось», в которой Землячка («…ее характер женский мужских был крепче десяти») видит, подобно пушкинской Татьяне, сон…

В следующем стихотворении этого раздела Демьян говорит, что он вначале «…глядел со спокойной усмешкою, как с дымящейся головешкою забегали оппозиционные пятерки и тройки внутри партийной постройки»:

— «Э, — думал я без опаски и обиды, —

Видали мы всякие виды!»

От головешки, одначе, пошел такой дым,

Что некоторым партийцам, особенно молодым,

Не удалось удержаться от головокружения,

Послышались «угорелые» выражения,

Словесность стала делаться жуткой.

И все же я шутил «новогодней шуткой»…

Как всегда умело вплетая серьезнейшие вопросы политики в легкую, всем доступную форму стихотворных диалогов и личных признаний, Демьян твердо заявляет, что:

Какой-нибудь Муранов, не ищущий партийных чинов,

Или старый партиец Василий Шелгунов

Блюдут, на мой взгляд, «большевистскую веру»

Куда надежней, чем товарищ Троцкий, к примеру…

Отдавая дань красноречию Троцкого («когда гремит его словесная атака, я готов поставить сто сорок три восклицательных знака»), Демьян говорит, что «Я по его указке не сделаю и шагу…», «Я слушаю его всегда настороженно: «Ох, подведет!.. Ох, не по тому месту рубит! Сам пропадет — и партию погубит!»

Дальше «Про то же, про главное»:

…До междоусобного ли тут куражу,

Когда пароход тянет за собой громадную баржу,

Крестьянскую баржу, неохотливую,

Неподатливую, неповоротливую.

Тут знай — следи за прочностью смычки,

А у этой смычки — тридцать три закавычки…

…— неудачный поворот

По рецепту какого-либо дискуссионного воина,

И — воды полон рот!

Пролом! Пробоина!

Разлетится баржа

Да шарахнет с разгону,

Не успеешь запросить пардону!

Так беседует с «дискуссионными воинами» Демьян в ноябре 1924 года.

В то же время на «крестьянской барже» разворачиваются события, говорящие об острой вражде старого к новому. Кулаки убивают коммунистов, селькоров. Демьян Бедный едет в Николаев. Там — суд над убийцами из села Дымовка, одно название которого станет скоро нарицательным… Оттуда в Киев, затем в Ленинград. И отсюда через несколько дней после публикации «Памяти селькора Григория Малиновского», убитого в Дымовке, шлет в Москву уже свой строгий «суд» над теми, над кем недавно только подшучивал: «Всему бывает конец». Теперь Демьян уже открыто издевается: иронический тон уступил место саркастическому, непримиримо обличительному:

Троцкий гарцует на старом коньке,

Блистая измятым оперением,

Скачет этаким красноперым Мюратом

Со всем своим «аппаратом».

С оппозиционными генералами

И тезисо-маралами, —

Штаб такой, хоть покоряй всю планету!

А войска-то и нету!

Ни одной пролетарской роты!

Нет у рабочих охоты

Идти за таким штабом на убой,

Жертвуя партией и собой…

Повисли у Троцкого мокрые перья,

Смылась наводная краса.

А со всех сторон несутся голоса:

— То-то!

Отчаливайте в меньшевистское болото!

— Скатертью дорога

От большевистского порога!

Надо твердо сказать «крикунам»

И всем, кто с ними хороводится:

— Это удовольствие нам

Чересчур дорого обходится!

Довольно партии служить

Мишенью политиканству отпетому!

Пора ж, наконец, предел положить

Безобразью этому!

Демьян Бедный знает, откуда «несутся голоса». Он слышит их. И сыплется дождь эпиграмм о том, как были приняты дискуссионные «вожди» в Ленинграде — на «Красном путиловце», на «Красном треугольнике», на заводе «Большевик», на собрании железнодорожных мастерских и на табачной фабрике имени Урицкого.

А все же, вернувшись в Москву, непримиримый Демьян среди огнеметной пальбы иногда еще пробует урезонить некоторых оппозиционеров: «Смилгуйтесь», братцы! Что вы!..» — восклицает поэт, обыгрывая фамилию одного из них: Смилга.

Среди заключительных стихотворений цикла «Борьба за ленинизм» — программное «На ленинский маяк».

Близится первая годовщина смерти Ленина. Демьян, в течение всего года множество раз обращавший читателей к памяти Ильича, пишет первое стихотворение об утрате. Рассказывает о проводах, про «тысячи лаптишек и опорок, за Лениным утаптывающих путь…».

Заковано тоскою ледяною

Безмолвие убогих деревень.

И снова он встает передо мною —

Смертельною тоской пронзенный день.

Казалося: земля с пути свернула.

Казалося: весь мир покрыла тьма.

И холодом отчаянья дохнула

Испуганно-суровая зима.

Шли лентою с пригорка до ложбинки,

Со снежного сугроба на сугроб.

И падали, и падали снежинки

На ленинский — от снега белый — гроб.

Это одно из лучших лирических произведений Демьяна Бедного. Потом к проникновенным «Снежинкам» присоединится «Клятва Зайнет» и другие; но тема близости к ушедшему останется у Демьяна на всю жизнь.

Демьян постоянно вспоминает о Ленине, его советах, откликаясь на самые оперативные темы. А раз-два в год — в день рождения Ильича, иногда и в день смерти — поэт пишет только о нем.

Вот уже прошло три года. Поэт рисует «день как день, простой, обычный, одетый в серенькую мглу», точными штрихами обозначая приметы старой России — России 1870 года:

…Служил в соборе протопоп.

И у дверей питейной лавки

Шумел с рассвета пьяный скоп.

На дверь присутственного места

Глядел мужик в немой тоске,

Пред ним обрывок «манифеста»

Желтел на выцветшей доске.

К реке вилась обозов лента.

Шли бурлаки в мучной пыли.

Куда-то рваного студента

Чины конвойные вели.

Полная грусти, неизбывной тоски и безнадежности картина неожиданно завершается аккордом, резко снимающим ощущение обреченности:

Никто не знал, Россия вся

Не знала, крест неся привычный,

Что в этот день, такой обычный,

В России… Ленин родился!

Мало кому из лириков, не видевших лирического дара Демьяна Бедного, давались такие проникновенные строки.