Еще при жизни Ленина Демьян говорил: «В начале наших дискуссионных неурядиц я заявил, что я «партийный старообрядец». Сказал с той же прямотой, с которой когда-то писал с фронта империалистической войны про свое «староверчество». И тогда и сейчас твердые убеждения Демьяна повлекли за собой борьбу за них. И тогда и сейчас человек, прослывший грубым, непримиримым (и верно: «Лично я никогда не пощажу политического врага»), поначалу к делу подходит вдумчиво, сдержанно.
Сперва строчки, касающиеся оппозиции, шутливы, хотя вполне серьезно говорится о судьбе «всякого суемудрого уклонения от предвосхищения ленинского гения»; к осени Демьян начинает писать чаще, больше. Он все еще высмеивает «перманентного героя» Троцкого. Смеется и над Зиновьевым, который возмущен: Троцкий, видите ли… «мне тычет в глаза мой «октябрьский грех». Он мне тычет! Добро бы у него у самого — без прорех, а то ведь его всего до глубины утробы разъели меньшевистские микробы!..»
В фельетоне «Бумеранг», написанном в связи с очередной нотой Чемберлена, поэт попросту рассказывает (поскольку он сам «наркомнеудел»), как он посещал руководящих делами товарищей. Портреты людей, с которыми он говорит, созданы удивительно ясно. Так же ясно рисуются отношения между собеседниками. Вот он у «всероссийского старосты» Калинина:
— «Михал-Ваныч на-ше!..»
— «А, Демьяше!..
Понимаешь, шут его дери,
Что делается в Твери?
Мои земляки сговорились словно,
Прут на многополье поголовно.
…
Да у меня на хозяйство — три дня среди лета!
Да ежели б не должность эта…»
— «Успокойся, говорю, Михал-Ваныч, на минутку.
Тут дела не на шутку…»
Демьян говорит Михаилу Ивановичу о разрыве торгового договора, чемберленовской ноте. А потом двигается в Коминтерн.
Там Демьян трижды произносит, как заклятье: «Пролетарии всех стран, соединяйтеся!.. Свят-свят-свят! Да воскреснет пролетариат, и расточатся врази его!..»
Но тон становится строгим, и уважительная полуулыбка еле заметна, когда он приходит в ЦК:
Вошел я к Сталину этаким орлом.
Товарищ Сталин за столом.
— «Товарищу Сталину многая лета!»
(Пожал мне руку. Но никакого ответа.)
— «Вот Чемберлен… Не есть ли это окончание?..»
(Молчание.)
— «Пробуют наши нервы, похоже?..»
(Все то же.)
— «Опять пойдут новые Генуи, Гааги…»
(Перебирает бумаги.)
— «Мир, значит, на ладан дышит…»
(Что-то пишет).
— «Нам бы с Францией понежней немножко…»
(Посмотрел в окошко.)
— «Дескать, мы с тобой, с голубкой…»
(Задымил трубкой.)
— «А той порой, возможно, право…
Кто-нибудь причалит на советский причал».
(Прищурясь, посмотрел лукаво
И головою покачал.)
— «Английский рабочий — тоже не пешка…»
(Усмешка.)
— «И Персель слово не зря брякнул».
(Крякнул.)
— «Ваша речь о «троцкизме»… полторы полосы…»
(Погладил усы.)
— «Тоже «гирька»… на дискуссионные весы!»
(Посмотрел на часы.)
У Сталина времени мало, понятно,
Но меня за болтливость не стал он журить.
— «Заходите, — сказал, — так приятно…
Поговорить!»
Демьян в общем-то писал не столько об английской ноте, сколько о «дискуссионных весах». На них есть и его «гирьки». И чем дальше, тем увесистей. В IX томе Собрания сочинений целый раздел назван «Борьба за ленинизм». Он открывается новогодней шуткой «Как это началось», в которой Землячка («…ее характер женский мужских был крепче десяти») видит, подобно пушкинской Татьяне, сон…
В следующем стихотворении этого раздела Демьян говорит, что он вначале «…глядел со спокойной усмешкою, как с дымящейся головешкою забегали оппозиционные пятерки и тройки внутри партийной постройки»:
— «Э, — думал я без опаски и обиды, —
Видали мы всякие виды!»
От головешки, одначе, пошел такой дым,
Что некоторым партийцам, особенно молодым,
Не удалось удержаться от головокружения,
Послышались «угорелые» выражения,
Словесность стала делаться жуткой.
И все же я шутил «новогодней шуткой»…
Как всегда умело вплетая серьезнейшие вопросы политики в легкую, всем доступную форму стихотворных диалогов и личных признаний, Демьян твердо заявляет, что:
Какой-нибудь Муранов, не ищущий партийных чинов,
Или старый партиец Василий Шелгунов
Блюдут, на мой взгляд, «большевистскую веру»
Куда надежней, чем товарищ Троцкий, к примеру…
Отдавая дань красноречию Троцкого («когда гремит его словесная атака, я готов поставить сто сорок три восклицательных знака»), Демьян говорит, что «Я по его указке не сделаю и шагу…», «Я слушаю его всегда настороженно: «Ох, подведет!.. Ох, не по тому месту рубит! Сам пропадет — и партию погубит!»
Дальше «Про то же, про главное»:
…До междоусобного ли тут куражу,
Когда пароход тянет за собой громадную баржу,
Крестьянскую баржу, неохотливую,
Неподатливую, неповоротливую.
Тут знай — следи за прочностью смычки,
А у этой смычки — тридцать три закавычки…
…— неудачный поворот
По рецепту какого-либо дискуссионного воина,
И — воды полон рот!
Пролом! Пробоина!
Разлетится баржа
Да шарахнет с разгону,
Не успеешь запросить пардону!
Так беседует с «дискуссионными воинами» Демьян в ноябре 1924 года.
В то же время на «крестьянской барже» разворачиваются события, говорящие об острой вражде старого к новому. Кулаки убивают коммунистов, селькоров. Демьян Бедный едет в Николаев. Там — суд над убийцами из села Дымовка, одно название которого станет скоро нарицательным… Оттуда в Киев, затем в Ленинград. И отсюда через несколько дней после публикации «Памяти селькора Григория Малиновского», убитого в Дымовке, шлет в Москву уже свой строгий «суд» над теми, над кем недавно только подшучивал: «Всему бывает конец». Теперь Демьян уже открыто издевается: иронический тон уступил место саркастическому, непримиримо обличительному:
Троцкий гарцует на старом коньке,
Блистая измятым оперением,
Скачет этаким красноперым Мюратом
Со всем своим «аппаратом».
С оппозиционными генералами
И тезисо-маралами, —
Штаб такой, хоть покоряй всю планету!
А войска-то и нету!
Ни одной пролетарской роты!
Нет у рабочих охоты
Идти за таким штабом на убой,
Жертвуя партией и собой…
…
Повисли у Троцкого мокрые перья,
Смылась наводная краса.
А со всех сторон несутся голоса:
— То-то!
Отчаливайте в меньшевистское болото!
— Скатертью дорога
От большевистского порога!
Надо твердо сказать «крикунам»
И всем, кто с ними хороводится:
— Это удовольствие нам
Чересчур дорого обходится!
Довольно партии служить
Мишенью политиканству отпетому!
Пора ж, наконец, предел положить
Безобразью этому!
Демьян Бедный знает, откуда «несутся голоса». Он слышит их. И сыплется дождь эпиграмм о том, как были приняты дискуссионные «вожди» в Ленинграде — на «Красном путиловце», на «Красном треугольнике», на заводе «Большевик», на собрании железнодорожных мастерских и на табачной фабрике имени Урицкого.
А все же, вернувшись в Москву, непримиримый Демьян среди огнеметной пальбы иногда еще пробует урезонить некоторых оппозиционеров: «Смилгуйтесь», братцы! Что вы!..» — восклицает поэт, обыгрывая фамилию одного из них: Смилга.
Среди заключительных стихотворений цикла «Борьба за ленинизм» — программное «На ленинский маяк».
Близится первая годовщина смерти Ленина. Демьян, в течение всего года множество раз обращавший читателей к памяти Ильича, пишет первое стихотворение об утрате. Рассказывает о проводах, про «тысячи лаптишек и опорок, за Лениным утаптывающих путь…».
Заковано тоскою ледяною
Безмолвие убогих деревень.
И снова он встает передо мною —
Смертельною тоской пронзенный день.
Казалося: земля с пути свернула.
Казалося: весь мир покрыла тьма.
И холодом отчаянья дохнула
Испуганно-суровая зима.
…
Шли лентою с пригорка до ложбинки,
Со снежного сугроба на сугроб.
И падали, и падали снежинки
На ленинский — от снега белый — гроб.
Это одно из лучших лирических произведений Демьяна Бедного. Потом к проникновенным «Снежинкам» присоединится «Клятва Зайнет» и другие; но тема близости к ушедшему останется у Демьяна на всю жизнь.
Демьян постоянно вспоминает о Ленине, его советах, откликаясь на самые оперативные темы. А раз-два в год — в день рождения Ильича, иногда и в день смерти — поэт пишет только о нем.
Вот уже прошло три года. Поэт рисует «день как день, простой, обычный, одетый в серенькую мглу», точными штрихами обозначая приметы старой России — России 1870 года:
…Служил в соборе протопоп.
И у дверей питейной лавки
Шумел с рассвета пьяный скоп.
…
На дверь присутственного места
Глядел мужик в немой тоске,
Пред ним обрывок «манифеста»
Желтел на выцветшей доске.
…
К реке вилась обозов лента.
Шли бурлаки в мучной пыли.
Куда-то рваного студента
Чины конвойные вели.
Полная грусти, неизбывной тоски и безнадежности картина неожиданно завершается аккордом, резко снимающим ощущение обреченности:
Никто не знал, Россия вся
Не знала, крест неся привычный,
Что в этот день, такой обычный,
В России… Ленин родился!
Мало кому из лириков, не видевших лирического дара Демьяна Бедного, давались такие проникновенные строки.