Крутояров не подал виду, проглотив эту неприятную ему реплику, и ответил даже с доверительным спокойствием:
— Что же поделать, Наталья Ивановна, — должность! — Он хотел еще раз намекнуть на свои чувства к ней, но Наталья крупными шагами вышла из учительской.
XIV
Крутояров не ошибся: узкой, залитой солнцем тропинкой Наталья направилась в поле — в сторону Сырой балки, где по мелкому березняку и осиннику пестрело видимое от околицы Демьяновска стадо рубцовских коров. Совхозный поселок Рубцово, вытянувшись вдоль Днепра, находился в двух километрах от районного центра. Наталья была благодарна мужу и за то, что при общении с ним она еще сильнее полюбила все живое на земле. Теперь самая невзрачная, вислопузая, старая и комолая Рыжуха казалась ей особенным и прекрасным существом. Все кругом для Натальи имело глубокий и ясный смысл. Она знала, что каждый древесный лист и травяная былка в такой же степени, как и человек, большой он или малый, — все имело свое жизненное назначение и существовало ради самой жизни. Такое открытие она сделала под воздействием того света любви, который согрел ее в совместной жизни с Николаем Дичковым.
Наталья спорым и ровным шагом, отдыхая, шла по тропинке. Личные, мелкие заботы не заслоняли главного смысла жизни. Жизнь, сколь ни запутанная и сложная, была прекрасна и необъятна так же, как бесконечны в пространстве и времени небесные миры. Раньше она не чувствовала с такой полнотой всю прелесть и красоту родных полей. Лишь сейчас она изумилась тому, как много было кругом земли! Природа сделала все, чтобы осчастливить человека. Рожь — ее уже начали местами убирать — радостно золотилась при закатных лучах, высокой стеной желтела кукуруза, светлым разливом стлались местами попорченные пыреем овсы. Особенно радостно и отрадно стало у нее на душе, когда она вышла на льняное поле. Лен всегда был особенно приятен ей. Она вглядывалась в волнующуюся под легким ветерком льняную рябь и все так же споро двигалась по тропинке, изредка нагибаясь и расправляя ту или иную былку. Потемневшие к старости васильки приятно ласкали ее глаза. Вдруг она остановилась, вспомнив сватанье к ней Туманова. Помнила Наталья ту страшную минуту раздумья и колебанья, когда чуть-чуть не решилась уехать с ним. Она никому, даже родителям, не сказала о том своем колебании, но себе-то самой, понятно, не могла лгать. «Убереглась… устояла!» — с облегчением вздохнула Наталья, осознав, что мог принести ей соблазн слишком сладкой и сытой той жизни, о которой так много тогда говорил ей командированный. «В излишестве — великое зло, бойся его!» Эти слова отца, врезавшись ей в память, тоже всплыли сейчас. Глаза ее отыскали сбоку стада маленькую фигуру мужа. Он стоял и издали смотрел на нее. Он был в грубой, полинялой от дождей брезентовой куртке и в кирзовых, со сбитыми каблуками сапогах; серая, с обвислыми краями шляпа защищала его от солнца. Холщовая сумка с грибами и лекарственными травами и берестяной туесок, наполненный малиной и прикрытый лопухом, лежали рядом на земле. Теплая волна нежности прихлынула к сердцу Натальи: каждый день он собирал по такому туеску малины и просил ее не пускать ягоды на варенье, а полакомиться ими, причем сам не притрагивался к ним.
— Опять хлопотал. Вот уж зародился человек! — проговорила Наталья, подходя к мужу и кивнув на туесок в тени под лозовым кустом.
— Сегодня отменно крупная, — он поднял туесок и, отгорнув лопух, показал ей как на подбор ягоды.
— Хоть на выставку! Ты где же их набрал?
— А вон по орешнику, — кивнул Николай на опушку, начинавшуюся сразу от балки.
— Ты хоть обедал-то, Коля? — Наталья покачала головой, заметив, что узелок с едой был почти таким же, как и утром, когда она собрала его.
— Трошки перекусил.
— Ну так и есть! — всплеснула руками Наталья. — И что ты, скажи, за человек?
— Э, Наташа, не серчай. Пустяк. Вон пишут, что объедаться вредно, — Дичков с большой нежностью погладил своей жесткой, огрубевшей ладонью Натальину руку.
— Писаки-то те, Коля, наверняка сытно едят.
Они присели на теплую, ласковую землю; Наталья в блаженстве вытянула ноги, закрыла глаза и тихо засмеялась.
— В школе-то у тебя хорошо? — попытал Николай.
Наталья угадывала в его вопросе тревогу — она ему рассказывала о заигрывании с ней Крутоярова — и, открыв глаза, ясно взглянула ему в лицо, говоря своим взглядом, что ей никто не нужен, кроме него.
— Маленько устала. Есть у меня, Коля, три тяжелых ученика. Особенно Прялкин.
Дичков знал, что они доставляют жене большую неприятность, но он ничем ей не в силах был помочь и переживал за нее больше, чем за собственные дела.
— Что ж ты надумала? — спросил он, закуривая сигарету и осторожно выпуская дым.
— Сумкин ничего. С тем вроде налаживается. А с Прялкиным вовсе худо. Парнишка может натворить бед. Она, Коля, может быть слишком даже большая, эта беда! — И по тяжести вздоха Дичков определил ту большую озабоченность, какая тяготила ее; ему тоже сделалось очень тяжело и пасмурно на минутку.
— Как Рыжуха? — улыбнулась Наталья, оглядывая рассыпавшихся между кустами по еще зеленеющей траве коров.
— Золотей золота! — похвалил Николай. — Отваливает по двадцать литров. Тут, Наташа, с ней стряслась целая история: треснуло копыто, леший его возьми! Ветеринар распорядился просто: сдавать на убой. А я отстоял, взялся лечить травами — по совету твоего отца, — и, бог даст, скоро оно вовсе срастется, копыто. Твой батька — большая голова!
Наталья с доброй улыбкой слушала голос мужа, в котором звучали такие родные ей нотки, и она стала его еще выспрашивать о мелких подробностях, касающихся коров. Она, учительница, образованная женщина, находила для себя много интересного и важного, и Дичков вновь и вновь подивился на свою жену. Раньше у него было твердое мнение, что образованные люди не могут интересоваться столь низкой материей. Наталья опровергала такое его представление о всех очень грамотных, и от этого еще ближе и дороже она была для него.
— Степка ничего? Не страшен?
Степкой звали огромного, как гора, совхозного быка, по общему мнению исключительно свирепого, но который между тем относился с полным расположением духа к пастуху. Дичков кивнул налево, где несколько поодаль от коров возвышалась фигура быка.
— Вот стоит, чертяка! У нас теперь взаимопонимание. Тоже Иван Иваныч научил. Мудрец! Была у меня с быком, с чертом, распря. А теперь мы друзьяки! — Дичков поглядел на низкое солнце. — Пора, Наташа, гнать.
Наталья ждала мужа на дороге — он погнал в совхозный поселок стадо, и уже смеркалось, когда они вошли в городок. Миновав церковь, Наталья свернула в узкий переулок.
— Зайду к Прялкиным. А ты, Коля, ступай домой, я скоро, — сказала она мужу, поправляя на его плече смотанный кнут; подчеркнуто гордой походкой под глазницами окон — знала, что ее пересуживали, — Наталья зашагала по пыльному переулку, свернув к крепкому, с голубыми наличниками дому Прялкиных.
XV
В прихожей ее встретила рослая, с большой грудью, с широким плоским конопатым лицом женщина — жена Прялкина Анастасия. Она была заезжая, нездешняя. Ходил слух, что Анастасия била не только приемного сына, но и мужа Федора. Наталья раза три мельком видела эту женщину, слышала плохое о ней и теперь, вблизи, разглядела ее. Ей был всегда неприятен тип таких грубых, деспотичных, бессердечных баб. Федор Прялкин, невзрачного, серого вида, в расстегнутой и выпущенной из штанов рубахе, открывавшей его костлявую, заросшую рыжим волосом грудь, с чинненько приглаженными волосами, с только что побритым красновато-бурого цвета в результате частых запоев лицом, трезвый и покорный, как побитая собачка, сидел за столом, должно быть, в ожидании ужина. Родная дочка Анастасии, толстая, закормленная, сонного и ленивого вида, лет двенадцати, похожая на мать девочка, с превосходством любимой и потому пользующейся большей властью, посматривала на неродного брата. Коля стоял около стены, напряженно и угрюмо, из-подо лба озираясь по сторонам. Грязные, отросшие, нечесаные лохмы, желтая, тоже нечистая, рубашка, обтрепанные понизу штаны и разбитые ботинки говорили о тяжелом положении мальчишки. Увидев вошедшую классную руководительницу, он весь поджался и ощетинился — не потому, что не любил ее, наоборот, Коля разделял общее мнение класса, что Наталья Ивановна справедливая и добрая, — но потому, что учительница могла что-то сказать родителям, а мачеха затем выместить свою злобу на нем. Он напряг все силенки, приготовившись дать отпор и пойти на все, чтобы отвоевать право на свое существование. Наталья сразу же, едва взглянув на него, определила, какая тяжелая буря пронеслась в это время в душе подростка. Сердце ее больно и раз, и другой ворохнулось в груди. И не столько разум, сколько сердце подсказало ей, что ни в коем случае нельзя было, хотя бы даже и слабо, обрушиваться на мальчишку, а следовало поступить совсем наоборот: светом любви и тепла согреть его уязвленную душу. Анастасия всегда заискивала перед всеми начальниками и могла создать ложное представление о своей мягкости и сердечности. Учителя ей тоже представлялись начальниками… Так поступила она и сейчас: с подчеркнутой приветливостью заговорила с учительницей, чтобы не дать ей возможности в присутствии приемыша напасть на нее.
— Проходите, пожалуйста! Не стесняйтесь. Мы со всем уважением к образованности. Садитесь к столу. Тут чисто. Лезь в погреб, сыночек, принеси грибов, да гляди — боровичков. Не абы чем же потчевать!
Наталья угадала, что слово «сыночек» она произнесла через силу, без тени теплоты, обычно вкладываемой матерями.
— Не беспокойтесь, мне ничего не нужно, — остановила Колю Наталья.
— Да как же так? Мы ж с пониманием к образованности! — всплеснула руками Анастасия.
— Истинно… верно… — промямлил Прялкин, поддакивая жене, как-то странно, лодочкой, открывая свои дряблые губы.
— Садитесь к столу. Все знают об нашей приветности. Ну а на дурные языки, известно, замок не накинешь. Замков не хватит.