— Давненько не показывался, брат! — сказала Екатерина своим напевным, материнским голосом, который так любил Роман Романович.
— Что же делать, сестрица? Заботы, — стесняясь своей солидности, он прошел следом за ней в дом. — А ты не изменилась и все такая же бодрая духом. Я очень рад!
Она опять пристально посмотрела на него.
— Раздобрел. Должно, сытно столуешься. — Екатерина покачала головой.
— Нынче, видишь ли, никто голодный не сидит, — почувствовав в словах сестры укор, ответил Роман Романович. — Хоромина, кажется, ничего? — Он похвалил себя, что помог построить этот дом.
— Спасибо за помощь, — поблагодарила его Екатерина. — Давненько ты не был у нас. Что ж тебя потянуло? Об эту пору всегда ты к морю ездил. Приелось, поди, море?
— Верное слово, Катюша. Ох, приелось!
Он помолчал, точно собираясь с духом, чтобы сообщить самое главное. Но ему было очень неловко сказать ей о своем решении. Сестра молчала, вопросительно глядя на него.
— Ты умная женщина, Катя, — начал, к своему удивлению, заметно волнуясь, Роман Романович. — Ты знаешь, что я никогда не ставил цели — жить ради славы в роскоши. И потому я принял решение… — он остановился, взглянув в удивленно поднятые брови сестры, — пожить здесь год, а может, и больше. Кто знает… Здесь так славно! Что-то я утерял… — Он шумно вдохнул воздух и, сделав несколько шагов вдоль стены, остановился и посмотрел на сестру.
По выражению глаз и упорному молчанию сестры Роман Романович понял, что она не верила в такое его решение.
— Ты… сомневаешься? — спросил он, заметно задетый за живое.
Екатерина покачала головой.
— Ах, брат, брат…
Роман Романович бросил ходить и тяжело опустился на заскрипевший под ним стул.
— Как же семейство-то? — осторожно попытала Екатерина, боясь залезать глубоко брату в душу.
Он ответил не сразу; несколько раз прошелся около стены, уперся глазами в пожелтелые в простенке карточки, даже прослезился, всмотревшись в черты матери-покойницы. Что-то тягостно, тупо защемило в груди… Повернувшись вполоборота к сестре, не давая ей возможности видеть полностью свое лицо, ответил с трудом, с запинкой:
— С семейкой худо, сестра.
— Ты же, помню, нахваливал в письмах — и женку, и детей.
— Вот той похвальбы я сейчас и стыжусь. Сын — пустомеля, нахлебник, главное — циник. Не лучше и девица, дочка. Безобразно красится, курит. Наверно, и пьет. Жена… Что же сказать о своей телке, которая давным-давно забыла, что такое работа? Я закормил их, сестра, — обожрались! Говорю тебе с горечью, ибо виновник — я сам!
— В излишней сытости, известно, добра мало, — согласилась Екатерина, радуясь тому, что у брата открылись глаза на свою семью, и вместе с тем переживая за его неурядицы.
— Пусть живут, как знают. С семьей я порвать не имею права: на мне лежит обязанность, возложенная обетом. И я не нарушу ее. Да и не молоденький уже, чтобы начинать все сызнова. Теперь я здесь, в родном углу!
Сестра одобрительно кивнула головой:
— Молодец, брат, что обет помнишь. А то нынче многие чуть что — кидаются в загсу. Нет терпения. А без него, известно, жизнь не проживешь. За то ты, Роман, молодец, что не порвал с семейством.
Все тот же неизменный был уют у сестры — это Роман Романович сразу определил, едва шагнув через низенький порог. В хатке хорошо пахло постными щами и горячим угольным утюгом — Екатерина только что кончила гладить и теперь складывала бельишко в окованный полосками сизой жести, еще материнский сундук. Кот, настурчив хвост, стоял посередине хаты и соображал, что ему делать — лезть ли в предпечье искать мышей или же потереться об ноги нового человека, которого он узнал? Первое было заманчивее, и он юркнул в темную отдушину, откуда таращились ухваты.
Роман Романович, взволнованный и растроганный, оглядывал жилище сестры.
— Милая Катя, с той жизнью покончено! — И то, что проговорил он это без надрыва, а очень спокойно, совсем иначе, чем в тот приезд к ней, Екатерина поняла, что брат сильно переменился.
— А что ж ты станешь здесь делать, Роман? — выставляя на стол чугунок со щами, спросила она брата.
— Ты же знаешь, какая у меня работа. Разве я не могу здесь писать?
— Кино, стало быть, бросил?
— Бросил, сестра.
— А ты так гордился своею судьбой, — напомнила она.
— Гордился тем, что умел вышибать громадные деньги.
— Я верю и не верю, Роман. Ты так много чего повидал… — Екатерина не договорила, сдержалась.
Долго сидели молча; кошка, вылезши к свету, улеглась на половике посередине пола.
— Если ты не против… я останусь у тебя жить? — спросил он, стеснительно улыбнувшись.
— Чего ж мне противиться, брат? — сказала сестра.
Туманов был благодарен ей, что она поняла его душевный настрой, и в его глазах показались слезы.
Сестра не хотела, чтоб не обидеть его, говорить всего того, что она о нем думала. А думала Екатерина так: «Приелись почести да коньяки. Захотелось поиграть в простолюдина. А может, и правда ему сердце указало? — укорила она себя в излишней недоверчивости к брату. — Коли б так! Видит бог, не обманываюсь», — и она тяжело вздохнула.
— Только усидишь ли тут год? — спросила как можно мягче Екатерина.
— Ты-то должна бы меня понимать, — укорил ее Роман Романович. — Все-таки сестра.
— Оттого и говорю, что понимаю. Ты тую жизнь никогда не покинешь на такое длинное время.
— Значит, ты уверена, что я не могу жить без славы?
Она наклонила голову и с тактом молчала, не желая причинять ему большей неприятности.
Он подождал, не скажет ли еще что сестра, приготовив в уме веские слова в доказательство искреннего намерения изменить свою жизнь.
— Утро, говорят, мудренее, — сказала, вставая, Екатерина. — Тебе постелить наверху?
— Да, да, там!
Следом за ней он поднялся по лесенке в мезонин и с большим удовольствием сел за самодельный, сделанный здешним столяром стол; он скользнул глазами по ружью на стене и с радостью подумал, что как ляжет первопуток, так отправится на облаву в Гольцовский заказ. «Заведу собак. Буду копать огород, колоть дрова, косить с мужиками». И он вдруг вспомнил Наталью Тишкову и то свое восхищение ею десять лет назад, когда последний раз приезжал к сестре. Он даже немножко приударил тогда за ней, но, как смутно помнил, она отнеслась к его заигрыванию весьма сдержанно.
Екатерина кончила хлопотать с постелью для него. Он с радостью кивнул на пестрое, из лоскутков, одеяло.
— Еще мать сшила?
— Да.
— Тот домишко, кажется, Тишковых? — Роман Романович кивнул на огонек на бугре.
— Ихний.
— А Наталья?.. Она здесь?
— Живет с родителями, — ответила Екатерина, угадав смысл его расспрашиванья.
«Значит, одна», — определил он и, помолчав, спросил однако:
— Замужем?
— Сошлась с пастухом. — Екатерина остановилась в приотворенной двери, стараясь поймать взгляд брата, но тот ускользал от нее.
— Странно… Ведь она очень даже привлекательная.
— Стало быть, не кидается на всякие штаны. Тебе еще что надо?
— Нет, нет, спасибо, Катюша, — заметно оживившись, сказал Роман Романович.
XXI
На другой день он встал рано, с третьими петухами, перекачнул на пружинном матрасе свое рыхлое белое тело и, чувствуя приятную, живительную свежесть, вливающуюся в открытое окно из сада, непривычно ступил босыми ногами на половицы. Выглянув наружу, он увидел луговой простор, синюю днепровскую гладь, величаво и покойно выступающую из легкого розового тумана, и, ощутив бодрящий запах росы, беспричинно улыбнулся. «Совсем новая жизнь! И как оказалось просто ее достичь!» Он отказался от завтрака, выпив только кружку парного козьего молока, показавшегося ему необыкновенно вкусным.
— Хорошо дает животинка? — полюбопытствовал он у сестры.
— Не жалуюсь.
— Ну, Катя, я немножко пройдусь. — И, надев простенькую кепку, он вышел наружу.
По городку продолжал разноситься петушиный крик. Туман уже оторвался от земли и висел в воздухе неровными пластами. Взойдя на курган, Роман Романович испытал новое чувство самоотречения от жизненных благ, — и лента реки, и вьющаяся, отчетливо видимая при редеющем тумане Старая Смоленская дорога, и даль, где она исчезала, напомнили ему о величии Родины, России. Он стал следить за быстро скользившей по тропинке к Днепру женщиной. «Она, Наталья!» — взволнованно думал он, спускаясь следом за ней, и не ошибся. В этом месте, позади старинных лабазов, демьяновские женщины полоскали белье. Наталья сошла на мостки и только приладилась полоскать, как увидела приближающуюся тучную, солидную фигуру Туманова, которого она сразу узнала. Мгновенно выражение ее лица сделалось строгим и замкнутым; она с подчеркнутым вниманием, глядя в воду, полоскала белье. Роман Романович с мягкой улыбкой на губах подошел к ней.
— Здравствуй, Наташа, — сказал он как давний знакомый, с чувством собственного достоинства.
— Здравствуйте, — кивнула Наталья, продолжая полоскать.
— Я очень рад видеть тебя! Подумать: прошло десять лет после нашего разговора. И кажется, на этом же месте?
— В другом, — строго поправила его Наталья.
— Разве? Но я так хорошо помню!
Она не отрывалась от дела и не смотрела на него. Несколько задетый ее невниманием к нему, Туманов присел с краю мостков, с жадностью всматриваясь в ее опущенное лицо, показавшееся ему еще более прекрасным, чем тогда; он невольно сравнил Наталью с женой и со своими знакомыми московскими женщинами (с актрисами), со всем их искусственным лоском и блеклой красотой и понял, каким кладом была эта девушка! И, подчиняясь порыву сердца, с большой радостью подумал: «Вот мое счастье!»
Они молчали. Остекленная лазурью река привольно катила свои светлые воды на запад. На середине со звучным всплеском ворохнулась рыба. Вдоль берега от Натальиных всплесков ходила зыбь, колеблющая зеленую, выступающую из воду траву. На другой стороне ярко белелась песчаная отмель и видны были расставленные сети рыбаков.