У пакостей, по всей видимости, как и у простых человеческих радостей, тоже есть свой рог изобилия, некий зловредный генератор с присобаченным к нему устройством, стреляющим длинными очередями, как пулемет. И первое дело, если ты попал под обстрел, — упасть за кочку, затаиться и перебедовать. Авось пакость мимо просвистит и не залепит тебе грязной кляксой физиономию — и отмывайся потом, и доказывай, что ты это ты, а не оторва ведьма с Лысой горы, обманом затесавшаяся в общество приличных людей…
…Одним словом, пробки опять полетели, выскочили с адским треском, электричество вырубилось, работа пошла коту под хвост. Аня размазывала по лицу злые слезищи, непотребно ругалась почти вслух (и откуда такие слова взялись у воспитанной девочки?) и тосковала в предчувствии момента, когда ей придется в очередной раз оправдываться перед начальством и доказывать, что она все предоставленное ей для работы время не шабашила всласть на Лысой горе, а трудилась в поте лица, но обстоятельства сложились так… В общем, не она виновата, а чужой дядя. Только кто в этого чужого дядю поверит?
Но виноват-то и в самом деле был «чужой дядя», и, будь Аня с ним знакома, она бы всю его круглую физиономию ногтями до крови и расцарапала бы подобно натуральнейшей ведьме. А звали «чужого дядю» Георгий Константинович Вариади, и был он в своих кругах более известен как Пицца-Фейс, и получил он сей титул по причине характерных особенностей свой сдобной внешности.
И случалось так, что в Пиццу-Фейса, в прошлом хакера, а ныне преуспевающего дельца, бывало, пакостливый бес вселялся. Бесноватый Пицца от Пиццы вменяемого отличаем был по глазам. У Пиццы вменяемого глаза цветом своим напоминали зеленые оливки, а у Пиццы бесноватого оливки нафаршированы были острым красным перчиком. И случилось так, что бес вселился в Пиццу сегодня с утра пораньше, когда он, едва проснувшись, пыхтел и потягивался, подпираем слева обнаженной попкой Кисоньки, а справа обнаженной грудью Заиньки. Или наоборот. Попкой Заиньки, а грудью Кисоньки. Или… М-да. Загадку эту спросонья да после дурных сновидений, посетивших его, решить Пицца оказался неспособен, совсем запутался гадаючи, удручился, смутился, и смятенным его состоянием воспользовался коварный бес, вселившись. Ибо бесам легче всего поддаются смущенные умы.
Бес, отвлекая Пиццу-Фейса от бесплодных попыток определения принадлежности соблазнительных частей тела, нашептал, что девушки девушками, но, вообще говоря, есть еще и бытовые проблемки, и что, вообще говоря, это безобразие со стороны «Петроэлектросвета» вторую неделю подряд присылать стандартные бланки с угрозами отключить электричество. И что, вообще говоря, не обеднеет «Петро-электросвет» и без его, Пиццыных, денежек. Пицца, разумеется, тоже нисколько бы не обеднел, заплатив по счету, но дело в принципе, нашептывал бес. В прин-ци-пе! Бороться с монополиями — дело принципа, дело совести каждого мелкого и среднего предпринимателя, и да здравствует… Ммм… Да и, вообще говоря, давненько мы не веселились, гей-гоп! Вообще говоря, нам нужен драйв, гей-гоп! Куда же нам без драйва? Особенно после фантазий Кисоньки и Заиньки, этаких шаловливых, этаких неугомонных самочек? Гей-гоп!!!
Пицца завозился, распихивая тюленьими своими боками сонных подружек, и воззвал:
— Девоньки! Лапоньки! Труба зовет! Просыпайтесь, лапоньки, на горшочек — и за дело!
— Жорочка, — сонным голоском спросила Георгия Константиновича то ли Кисонька, то ли Заинька, — а кофе?
— Юрочка, — поддержала ее вторая то ли Кисонька, то ли Заинька, — а грейпфрутовый сок?
— Сами, крошки мои, сами! Где кухня, вам известно. Делайте скоренько все свои делишки, а мне вы чуть позже понадобитесь. В качестве ассистенток. Я тут пока артподготовочку проведу, пристреляюсь быстренько. Заинька, ты ванну налей, будь так любезна.
И Пицца-Фейс, не забыв прежде дать по телефону руководящие указания Никите, включил портативный компьютер, дорогущую игрушечку последней модели, хитрую и мощную, пробежался по клавишам, ориентируясь на местности, и нагло полез в виртуальные дебри, начхав на запрещающие знаки, полосатые столбы с гербами и шлагбаумы. Он перепрыгнул контрольно-следовую полосу, а затем ползком-ползком, маскируясь, углубился на территорию враждебного государства, именуемого «Петроэлектросвет».
Кисонька (Пи-Эф решил, что пусть это будет Кисонька), которая по просьбе Пи-Эф достала из тумбы письменного стола два мощных аккумуляторных фонаря и поставила их рядом на ковер, чтобы были под рукою, уже некоторое время сидела у него на коленях и азартно целилась пальчиком в самую большую кнопочку, нетерпеливо ерзала и переспрашивала:
— Уже пора, Юрочка? Уже пора?
— Не совсем, детка. Потерпи, детка. Не елозь так попой, детка, — отвечал Пи-Эф, сноровисто перебирая пухлыми пальчиками клавиши и то и дело щелкая «мышкой».
Наконец он взял заключительный аккорд, гордо откинулся назад подобно виртуозу-маэстро и дал команду:
— Пора, Кисонька. Жми, детка.
Кисонька запищала тихо и восторженно в предвкушении чуда и ткнула пальчиком в «Enter». На мониторе что-то изменилось, но ожидаемого чуда не произошло. Она разочарованно и чуть капризно простонала, однако Георгий Константинович довольно хрюкнул, из чего Кисонька сделала вывод о благополучном состоянии дел.
— Ванна готова, Заинька? — громко позвал он.
— Готова, Юрочка, — отозвалась девица.
— Отлично, ангел мой, — похвалил Пи-Эф и велел Кисоньке слезть с его колен и держать наготове фонари. — В ванную, лапоньки, в ванную. Берите по фонарику и в ванную стройными рядами, — велел Пи-Эф, подхватил компьютер и понес его, держа перед собою обеими руками.
Ванная сверкала кафельной облицовкой, хрусталем флаконов и мыльниц, хромом и самоварной позолотой водопроводных штучек. Вода в огромном ванном корыте опалесцировала и благоухала, облагороженная дорогими солями, без которых Заинька не мыслила купания, и потому набухала целую пригоршню, уверенная в том, что затейник Юрочка с утра пораньше замыслил какую-то необыкновенную сексуальную мистерию. И нельзя сказать, что она целиком и полностью ошибалась: после бесовских выходок Юрочку, как правило, тянуло на плотские подвиги, тянуло к постельной акробатике, к соблазнительным излишествам, грубоватым и сытным, как жареная свинина.
— Ах, еще бы музычку сюда, — молвил Пицца-Фейс, стоя над ванной с компьютером в руках, — что-нибудь этакое, эпическое, Баха или Вагнера, «Полет валькирий», к примеру, хотя терпеть его не могу… Девочки, включайте фонарики, — велел Пицца. В глазах его бледно-зеленых полыхнул огнем острый красный перчик, и он медленно выпустил из рук компьютер, и тот погрузился на дно, испустив едкий дым и шипя отвратительно, словно исчадие ада.
И свет погас.
И свет погас в трех центральных районах. Погас на Седьмой Советской, где злостный хулиган Вариади, получив желанную порцию драйва, вздыбил плоть и отправился в постель со своими сообщницами, чтобы до прибытия сотрудников известных структур (а в том, что они явятся, Пицца изначально нисколько не сомневался) успеть по-язычески отметить победу над врагом в лице «Петроэлектросвета».
Свет на мгновение погас и на пересадке в метро, а, когда вспыхнул, Никита нос к носу столкнулся с этой мразью, сексуальным мародером Войдом, которого за каким-то чертом принесло на площадь Восстания. Свет погас на Петроградской стороне, на Зверинской улице, где Аня в слезах проклинала свою злую долю. Свет погас на Васильевском острове, где в старом доме на Третьей линии у допотопного решетчатого электрокамина, в который уж раз за последнее время листая семейный альбом, тихо предавалась воспоминаниям пожилая супружеская пара — Михаил Александрович Лунин и Аврора Францевна Лунина-Михельсон.
Свет погас в «Палас-отеле», где в лифте застряло только что прибывшее семейство Луниных-Михельсонов-Полубоевых, или Полубоевых-Луниных, или просто Полубоевых, как склонна была рекомендовать свое семейство великолепная, несравненная Оксана Иосифовна.
— Русские и сервис — понятия несовместимые, — с томной усталостью изрекла Оксана Иосифовна, шумно вздохнула и в темноте наступила на ногу сопровождавшему семейство служителю отеля, который тихо пискнул и на всякий случай прижался к пластиковой стенке, развернув ступни в первой балетной позиции, в надежде, что таким образом он сократит шансы быть травмированным острыми каблуками ее восьмидесятикилограммового великолепия. — Я же говорила тебе, Вадька!..
— Так уже поехали, — сморгнул во вновь вспыхнувшем ярком свете Вадим Михайлович Лунин-Михельсон, — и пяти минут не просидели. А в Хайфе, если ты, конечно, помнишь, мы как-то полчаса проторчали в лифте. В бытность твою вице-мэром, дорогая.
— Но свет там, между прочим, не гас, и кондиционер работал, а мы не стояли стоймя, а сидели на мягком диванчике… А тебе, Вадька, лишь бы меня подколоть, лишь бы гадость сказать. При чем тут мое вице-мэрство? Я что, электричеством ведала? Или все-таки в основном культурными мероприятиями? Подумаешь, там — полчаса, а здесь — пять минут! Пять минут, а не полчаса и не полтора, потому что мы иностранные граждане, а русским всегда было в кайф прогнуться перед заграницей! Это для тебя новость, а, Вадька?!
Лифт остановился, и двери распахнулись в мягко освещенный холл. Семейство, возглавляемое бурно кипящей Оксаной Иосифовной, препроводили в семейный «люкс». Оксана, у которой день был расписан по минутам, сразу же заняла ванную, откуда, перекрывая голосом шум воды, отдавала руководящие указания мужу и сыну. Они, впрочем, не обращали особого внимания на Оксанины распоряжения и, тихо переговариваясь о своем, мужском, секретном, легкомысленном, копошились в багаже, выуживая из чемоданов подходящую для Петербурга одежду.
— А ты, Яков, — заявила освежившаяся Оксана Иосифовна, выплывая из ванной в облаках душистого пара, — а ты, Яков, мог бы сопровождать меня на прием. Там будет очень влиятельный человек, раввин Изра…
— Оксаночка, радость моя, — раздраженно перебил жену Вадим Михайлович, — не забывай, радость моя, что у нас с Яшей тоже есть дела. Яшу, напомню тебе, ждут в консерватории, а раввинов с синагогами нам и дома хватает.